Алекс Тарн - Эль-Таалена
Брандт сел.
«Ах да, — пробормотал он в полной растерянности. — Мила Павелич… хорватка из хорошей семьи… теперь понимаю. Вы ведь мой новый партнер. Извините…»
«Ну наконец-то дошло! — Мила стояла напротив него, уперев руки в боки и саркастически качая черной спутанной гривой. — Может, по такому случаю уже перейдем на „ты“, а? А то ведь нехорошо получается — ночью тыкаешь, а утром выкаешь…»
Брандт умоляюще поднял руку.
«Только не надо стихами, ладно?.. Знаешь, — добавил он торопливо, не дожидаясь ответа. — У меня вроде бы какие-то проблемы с памятью. Перенапрягся. Шесть лет без отпуска. Бьешься, как рыба об лед… Ты не могла бы мне напомнить, где мы вчера встретились?»
Видимо, его беспомощный вид смягчил сердце брюнетки. Мила присела рядом и положила ему руку на плечо.
«Конечно, партнер. Мойн сказал мне, что после каждой встречи с ним ты непременно оказываешься в пабе на Тауэр-Бридж Роуд. Так оно и оказалось. К тому времени, как я тебя нашла, ты уже заканчивал свою вторую бутылку. Можно было окосеть от одного твоего дыхания.»
«Я был сильно пьян?»
«Пьян — не то слово. Ты был невменяем, дорогой. Неужели победа „Челси“ действует на тебя столь разрушительно?»
«А они что — выиграли?»
«Ты даже и этого не помнишь? Два гола Лэмпарда на последних минутах? Э?.. Ну знаешь… тогда не удивительно, что ты забыл, как меня зовут.»
Брандт покрутил головой.
«Ты, наверное, мне не поверишь, но я никогда не напиваюсь, особенно в пабах. Ума не приложу, что там произошло… Значит, ты ко мне подошла. И что дальше?»
«Дальше ты схватил меня за задницу без лишних разговоров. Скорее всего, ты просто принял меня за проститутку.»
«О, Боже, — простонал Брандт. — Мила, ради всего святого…»
«Я с трудом убедила тебя, что трахаться прямо в пабе не стоит, — продолжала Мила, как ни в чем ни бывало. — Не потому что слишком людно — это соображение ты решительно отмел — если, конечно, слово „соображение“ было тогда к тебе применимо… а потому что барный табурет слишком высокий и позволяет от силы три позы.»
«Гм… три?»
«От силы. Короче, с этим ты согласился, но взамен потребовал немедленно отправиться ко мне. Я спросила — почему именно ко мне, и ты довольно-таки чопорно объяснил, что не водишь шлюх к себе домой.»
«О, Боже… и ты…»
«… приволокла тебя к себе. Не могла же я бросить своего нового партнера на произвол судьбы. Тем более, что в итоге партнером ты оказался весьма резвым, хотя и несколько грубоватым … в смысле… ну, ясно.»
«Нда… — Брандт подавленно потер виски. — А скажи, не видела ли ты случайно…»
«…серую папку? На стуле, под одеждой.»
Они помолчали. Потом Брандт смущенно кашлянул и сказал:
«Мила, гм… я кругом виноват, и без сомнения обязан тебе по гроб жизни, если ты, конечно, согласишься и впредь иметь дело с такой чудовищной свиньей. Я не знаю, что могу такого сделать, чтобы хоть как-то загладить…»
Мила остановила его движением руки.
«Насчет загладить, это, пожалуй, мысль. Так уж и быть, начинай гладить прямо сейчас. Только пожалуйста, Дэвид, делай это ласково и нежно. От дикого гамадрилла я уже успела устать этой ночью.»
Она встала перед ним и медленно потянула за поясок своего алого халата.
«Мила, Мила… — забормотал Брандт, зарываясь лицом в смуглое поле ее живота. — Нам же надо… в Гамбург…»
«Ничего-о-о… — протянула новая напарница, уверенно направляя его за затылок обеими руками. — Успе-е-е-ем… ага… вот так… успе… ем…»
Часть 2
Контейнеровоз был относительно небольшой — по сравнению со многими другими судами, темные громады которых высились у стенки терминала Альтенвердер. Брандт остановил машину в двадцати метрах от трапа и посмотрел на Милу.
«Прогуляемся?»
«Куда? — Мила зевнула и потянулась. — Как ты думаешь искать эти пять контейнеров? На судне их полтысячи, не меньше…»
Брандт пожал плечами:
«А ты что предлагаешь? Делать-то все равно больше нечего. Залезем, осмотримся… авось чего надыбаем.»
«Подожди… Осмотреться пока можно и так, из машины.»
Брандт вздохнул. Проклятый Мойн! Пригнать в эту дыру его, Дэвида Брандта, одного из самых квалифицированных особых агентов на службе Ее Величества! И главное — зачем? Впустую торчать на темном гамбургском причале, среди наглых портовых крыс и облезлых помойных кошек! Уму непостижимо… Он крякнул, не в силах скрыть свою досаду. Мила вкрадчивым жестом положила руку ему на бедро, пошевелила умелыми пальцами.
«Не грусти, господин шпион… Хочешь, я немного скрашу тебе тягостные минуты ожидания?»
«Прекрати, — оборвал ее Брандт. — Ты вообще в состоянии думать о чем-нибудь другом, кроме секса?.. Смотри, смотри, вроде кто-то спускается.»
И в самом деле, на судне зашевелились. Здоровый патлатый блондин в полосатом тельнике и сильно расклешенных черных брюках, дымя сигаретой, вразвалку сошел на берег и встал у трапа, широко расставив крепкие ноги. Какое-то время он курил, вглядываясь прищуренным взором в батареи контейнеров, громоздящихся на огромной площади терминала, затем повернулся и, задрав голову к борту, нетерпеливо крикнул по-русски:
«Эй, Котофеич! Ты идешь или как?»
«Иду, иду…» — отозвались сверху. Щуплый пожилой шустряк в джинсовом костюмчике и бейсбольной кепке прогрохотал вниз по ступенькам.
Брандт завел двигатель и подъехал к морякам. По-русски он говорил с мягким украинским акцентом, натренированным во время изматывающих практических занятий задолго до падения Берлинской стены, когда знание этого языка еще казалось совершенно необходимым качеством западного агента. Теперь приходилось переучиваться на арабский и, с более дальним прицелом — на французский…
«Здорово, мужики, — сказал Брандт, опуская боковое стекло „мерседеса“. — Вы нам дорогу не подскажете? А то я тут с телкой заблудился.»
«Заблудился? — с сомнением повторил щуплый. — Это как же? Сюда ведь так просто не пускают.»
«А я не так просто, я со шлангом, — беззаботно улыбнулся Брандт. — Ехал, ехал и приехал. Был вроде какой-то шлагбаум, даже кто-то там руками махал, да я по-ихнему не секу…»
Щуплый ухмыльнулся и покачал головой. Он явно не верил ни одному брандтову слову.
«Ладно тебе, Котофеич, — вмешался здоровяк, отодвигая товарища рукой. — Ну чего ты прямо как мент? Как, да откуда… нам-то какое дело? Меньше знаешь — крепше спишь… Тебе куда надо, пацан?»
Брандт неуверенно пожал плечами:
«Ну… это… выпить там, музыка, и чтоб ногами дрыгали.»
«Рипербан, значит, — уверенно постановил блондин. — Ну, это проще простого. Поехали, покажем. Мы ведь с Котофеичем туда же собрались.»
«Слышь, парень, — сказал Котофеич, когда они, благополучно вырулив с терминала, въехали в пересекающий Эльбу туннель. — А чего это у тебя телка такая молчаливая? Немая, что ли?»
Брандт осторожно покосился на Милу. Та сидела, пяля пустые глаза на туннельные фонари и бессмысленно улыбалась.
— «Не-а… говорящая. Только по-нашему ни бельмеса. И по-местному тоже ни бум-бум. Не то из Венгрии, не то из Албании. Чурка, короче говоря.»
«Ну и что? — снова вмешался добрый блондин. — Ей в ее профессии и одного языка хватает. Главное, чтобы подальше высовывался.»
«А я вот с чурками не могу, — сказал Котофеич. — Мне после траха поговорить хочется, спросить о том, о сем… Это тебе, жеребцу, все пофиг. Главное, чтобы подальше высовывался… — передразнил он. — Дурак ты, Параллелипипед. Похабный дурак.»
«На себя посмотри, — беззлобно огрызнулся блондин и тронул Брандта за плечо. — Тут налево, братан, и сразу ищи стоянку.»
Пристроив машину, вернее, бросив ее где придется, они прошлись по мерцающим неоновыми вывесками улицам. Было уже сильно после полуночи, и по «веселому» району Гамбурга вовсю гуляла пьяная, толстогубая, ярко и грубо накрашенная ночная жизнь. Пестрые групки туристов разглядывали витрины секс-шопов, преувеличенно оживленно обсуждали размеры и формы, опасливо щелкали камерами и более всего на свете боялись потеряться в этом жутком греховном вертепе. У стендов с порножурналами трагически зависали подростки, впиваясь глазами в глянцевые складки, прижимая костяшки пальцев к пылающим щекам. Руки в брюки, нога за ногу, цепляясь к прохожим ощупывающим взглядом, плавали в толпе мелкие нарко-пушеры, а рыбехи покрупнее снисходительно наблюдали за ними, как из аквариумов, из-за тонированных стекол припаркованных тут же БМВ. Целеустремленно, по-двое, по-трое, вышагивали моряки, зажав в кулаках припасенные банкноты, а в чреслах — рвущуюся наружу, бунтующую похоть. И то и другое, и банкноты и похоть, выплеснутся этой ночью в бутафорскую розовую вагину Рипербана, извергнутся грубым, угрюмым, не приносящим облегчения извержением.
«Ну вот, — сказал Котофеич, останавливаясь на углу и указывая в темноту переулка, где красно светилось набранное из тонких неоновых трубок изображение подмигивающего зайца. — Спасибо, что подвезли. Нам сюда, а вы…»
