Роберт Ладлэм - Тривейн
— Ну, положим, не все, — качнул головой Ален, — но достаточно... Точно не знаю. Как бы там ни было, мистер Уэбстер, вы явно упустили момент, сделав ошибку в самом начале... А мы по-прежнему не хотим, чтобы он председательствовал в этом чертовом подкомитете! Ни он, ни кто-либо другой, ему подобный! Мы никогда не смиримся с таким выбором!
— Но что же вы можете сделать?
— Заставим его уйти, даже если он принял предложение. Добьемся того, чтобы на сенатских слушаниях делу был дан обратный ход, чтобы сняли его кандидатуру!
— Положим, вам это удастся. Что дальше?
— Поставим своего человека. Это и есть наша задача.
Ален подозвал официанта, кивком указал на стаканы.
— Мистер Ален, почему вы до сих пор не остановили его? — спросил Уэбстер, когда официант ушел. — Ведь вы могли это сделать? Вы сказали, что кое-что слышали о Тривейне — всякие слухи, сплетни... Это же был самый подходящий момент, чтобы покончить с ним, а вы ничего не сделали... Почему?
Избегая смотреть на Уэбстера, Ален глотнул воды со льдом. Поставив стакан на стол, он заговорил с таким видом, будто речь шла о спасении его авторитета, а надежды не было.
— Все дело во Фрэнке Болдвине, — сообщил он. — В нем и этой старой перечнице Хилле!
— Вы говорите про посла по особым поручениям?
— Да. Этот чертов посол со своим чертовым посольством в Белом доме! Большой Билли Хилл! Именно эти ископаемые, Болдвин и Хилл, стоят за кулисами. Хилл, как ястреб, уже два или три года кружит вокруг этого дела. Это он уговорил Болдвина войти в Комиссию по обороне. И они потащили за собой Тривейна... Болдвин выдвинул его кандидатуру — никто не посмел выступить против... Но последнее слово оставалось за вами!
Уэбстер внимательно посмотрел на Алена. И когда заговорил, в его голосе звучала твердость, какую вначале ему удавалось скрывать.
— А мне сдается, — произнес он, — что вы лжете. По-моему, к этому приложил руку кто-то еще: или вы сами, или так называемые эксперты. Вы полагали, что расследование закончится само собой, в самом, так сказать, зародыше, на заседаниях комитета... Но ошиблись! Это вы упустили время, и, когда появился Тривейн, вы уже не смогли остановить его. Вы даже не уверены в том, сможете ли остановить его теперь. И только поэтому захотели меня видеть! Так что давайте, мистер Ален, обойдемся без всей этой чепухи о том, что я опоздал и совершил ошибку. Хорошо?
— Я бы вам посоветовал, — холодно сказал Ален, — сменить тон. Не забывайте, кого я представляю.
В голосе его звучала угроза, несмотря на ровный тон.
— А вы не забывайте о том, что беседуете с человеком, лично назначенным президентом Соединенных Штатов, — так же ровно напомнил собеседнику Уэбстер. — Вам, разумеется, это может не нравиться, но ведь именно поэтому вы обратились ко мне? Так чего вы хотите?
Ален глубоко вдохнул, медленно выдохнул, словно пытаясь избавиться от переполнявшего его гнева.
— Некоторые из нас, — сказал он, — встревожены больше других...
— И вы один из них, — спокойно вставил Уэбстер.
— Да... Этот Тривейн — человек сложный. С одной стороны, промышленный гений, хорошо знающий, куда ему двигаться. С другой — скептик, не желающий считаться с реальностью.
— Мне кажется, эти достоинства всегда идут в паре, — усмехнулся Уэбстер.
— Только когда человек рассчитывает на свои силы.
— В таком случае уточните. В чем вы видите силу Тривейна?
— В том, что он не нуждается в помощи.
— А может быть, в том, что отказывается от нее?
— Что ж, пусть будет так.
— Вы сказали, что пытались подобраться к нему...
— Да... Когда я работал... В общем, не важно, с кем я тогда работал. Это было в начале шестидесятых. У нас уже наметилось кое-какое сближение, и мы думали, что он может оказаться полезным нашей организации. Мы даже дали гарантии под контракты НАСА...
— О Господи! И он вас прокатил, — скорее утвердительно, нежели вопросительно закончил повествование Уэбстер.
— Какое-то время он поработал с нами, потом понял, что сможет заключать контракты и без нас. Он тут же послал нас к черту, а сам пошел дальше. Он хотел, чтобы я уговорил, а может быть, и заставил моих людей отказаться от участия в разработке космической программы, прекратить получать субсидии от государства. Он не только уговаривал меня, но угрожал: говорил, если понадобится, пойдет к генеральному прокурору.
Бобби Уэбстер с каким-то отрешенным видом провел вилкой по скатерти.
— Ну, а если все случилось бы по-другому? — спросил он. — Что было бы, если бы вы ему понадобились? Вступил бы он в вашу организацию?
— Как раз этого мы и не знаем. Хотя некоторые считают, что да. Но они предпочли, чтобы я выступил в роли посредника: я был единственным, кто мог предложить что-то реальное... Правда, я не назвал ни одного имени, ни разу не обмолвился о том, кем были мои люди.
— Наверное, ему достаточно самого факта, что такие люди существуют?
— Боюсь, что не смогу ответить на ваш вопрос. Он стал угрожать нам после того, как получил свое. К тому же этот тип считает, что ему никто не нужен, кроме двоюродного брата и этой чертовой компании в Нью-Хейвене. И мы не можем сейчас рисковать, как не можем позволить ему возглавить подкомитет... Ведь, кроме всего прочего, он совершенно непредсказуем...
— А от меня что вы хотите?
— Вы должны с минимальным, конечно, риском сблизиться с Тривейном. Лучше всего, если бы вы стали связующим звеном между ним и Белым домом. Это возможно?
Бобби Уэбстер помолчал и ответил:
— Да. Я ведь участвовал в работе подкомитета: президент попросил меня. Это было секретное заседание, никаких заметок, никаких записок. Из посторонних присутствовал только еще один помощник президента, никаких дебатов не было и в помине.
— Видите ли, возможно, ничего и не потребуется. Мы примем все меры, и, если они окажутся эффективными, с Тривейном будет покончено...
— Я мог бы и в этом помочь вам.
— Как?
— Марио де Спаданте...
— Нет! И еще раз нет! Мы уже вам говорили, что не желаем иметь с ним дела!
— Он уже оказал кое-какие услуги вашим коллегам. И в гораздо большей степени, чем вы полагаете или хотите знать.
— Его сейчас нет...
— Не думаю, что некоторое сближение с ним вам повредит. В конце концов, подумайте о сенате.
При этих словах хмурое выражение исчезло с лица Алена, и он взглянул на помощника президента почти с признательностью.
— Я понимаю, что вы имеете в виду.
— Разумеется, это значительно повысит цену...
— Мне кажется, вы знаете, что делаете.
— Я стараюсь подстраховаться. И лучшая защита — заставить вас платить.
— Вы просто несносны!
— Зато очень талантлив...
Глава 2
Направляя катамаран к берегу, Эндрю Тривейн использовал и ветер, и сильное прибрежное течение. Более того, стараясь ускорить движение, он перегнулся через румпель и опустил руку в воду, полагая, что с добавочным килем дело пойдет быстрее. Однако его старания оказались напрасными: катамаран и не подумал ускорить бег. А вода была такой теплой! Казалось, рука движется сквозь какую-то тугую, тягучую массу.
Вот так же влекло и его, причем влекло неумолимо — к делу, которым он вовсе не желал заниматься. И хотя решение вроде бы оставалось за ним, он уже знал, каким будет выбор. Больше всего раздражало, что ему были хорошо известны те силы, которые им управляли, а он, с какой-то непонятной покорностью наблюдателя, им подчинялся. Но ведь в свое время он успешно противостоял им! Правда, это было давно...
Катамаран находился уже в какой-то сотне ярдов от берега, когда совершенно неожиданно сменилось направление ветра. Так обычно бывает, когда ветер с океана налетает на огромные скалы и, разворачиваясь, как бы от них отражается. Катамаран сразу же дал крен и отклонился от курса вправо. Стараясь удержать направление, Тривейн свесил ноги с расписанного звездами борта и натянул шкот.
Тривейн был значительно крупнее многих мужчин, с мягкими, ловкими движениями, невольно наводившими на мысль о тренировках в теперь уже далекой молодости, о которой он вспоминал с некоторым волнением. Ему вдруг припомнилось, как он прочитал когда-то поразившую его статью в «Ньюсуике» — в ней описывались его подвиги на спортивных площадках, которые были, конечно, преувеличены, как нередко случается в подобных статьях. Он был хорошим спортсменом, и только. К тому же его не оставляло ощущение, что он всегда выглядел лучше, чем был на самом деле: успехи скрывали его недостатки.
А вот моряком Тривейн был прекрасным, это уж точно. Только на соревнованиях он оживал, остальное мало его волновало. Жаль, что теперь придется участвовать в совершенно иных состязаниях — тех, к которым у него никогда не лежала душа. Если, конечно, он все-таки согласится: игра велась без всяких правил, игроки не понимали слова «пощада». Эндрю отлично знал, как велись подобные игры, но, к счастью, не по собственному опыту. Именно это он ценил выше всего.
