Эдуард Тополь - Красный газ
35
Четкости работы десантников может позавидовать кто угодно. Уже через несколько минут военные вертолеты поднялись в салехардском аэропорту и взяли курс на Анагури, Нугму и Юнарту. При этом три огромных вертолета «Ми-10» «присели» прямо возле гостиницы на заснеженную деревянную мостовую, забрали следственные бригады и всевозможное начальство, включая Шатунова, Салахова и Зотова. Но ни в одну следственную бригаду по выяснению причин пожара на буровых меня не включили. Зотов, пряча глаза, сказал мне:
– Детка, ты устала за эти дни как лошадь. И кроме того, нужно срочно выяснить, кто распускает среди ненцев слухи о том, что их Ваули Пиеттомин вернулся.
– Для этого есть Худя Вэнокан, – ответила я, обозлившись. – Это его район, пусть он и выясняет. Тем более что он ненец.
– Я ему не доверяю, – сказал Зотов.
– ?!
– Ты видела, что с ним было, когда умер этот мальчишка? Нет, лучше ты займись этими слухами о Ваули. Кто их распускает? Зачем? Пройдись по интернатам, ты же знаешь ненецкий. Тебе, как женщине, дети скорей расскажут…
Конечно, это поручение было просто так, чтобы не брать меня на горящие буровые. Хотя ясно, что там произошли преступления похлеще поджога бронетранспортера каким-то мальчишкой, но этим, мол, займемся мы, мужчины, а ты посиди в Салехарде, пошпионь за ненцами…
Похоже, Зотов прочел все это в моих глазах, поскольку добавил поспешно:
– А если на буровых будет что-то интересное, я тебя вызову, детка, ей-богу!..
Я презрительно хмыкнула и ушла в гостиницу к себе в номер.
Там я плюхнулась на кровать и разревелась. Нет, вовсе не потому, что Зотов не взял меня с собой на расследование причин пожара на буровых. А потому, что случилось у меня с Салаховым два часа назад. Впрочем, даже пореветь по-человечески было невозможно: сквозь выбитое взрывом окно задувало 30-градусным морозом. Я встала с постели, отерла слезы и подошла к окну, чтобы заткнуть его подушкой. За разбитым окном, ревя двигателями, взлетел последний «Ми-10». Сволочи! Все сволочи! И Зотов, и Салахов, и Худя Вэнокан, и вообще – все!
Я открыла рюкзак и вытащила свой «НЗ» – бутылку «Столичной». Налила полстакана и залпом выпила.
Теперь можно было продолжать работу – выполнять зотовское поручение. Двенадцатилетний Ваули Лыткой, который поджег бронетранспортер, был учеником школы-интерната № 3. Я открыла свой блокнот. Судя по моим записям, в этом же интернате жила и 16-летняя Аюни Ладукай, которая заявила мне и Зотову, что ее пытался изнасиловать какой-то секретарь комитета комсомола. Что ж, вполне приличный повод навестить эту Аюни, а заодно и весь интернат.
36
Толстый щенок, смешно переваливаясь на еще нестойких ногах, обрадованно подбежал ко мне из глубины школьного коридора, едва я открыла дверь школы-интерната № 3. В безлюдном коридоре, наполовину заставленном ученическими партами, гулко звучал высокий мальчишески-ломкий голос:
…И как волки на добычу,Потекли тогда потокиРусских орд на нашу землю.Оттесняя нас все дальше,Дальше к Морю Ледяному,Отбирая наши земли,Наши реки, нашу рыбу,Зверя, птицу и оленейИ насилуя повсюдуНаших жен, сестер и дочек…[10]
«Та-а-ак! Ничего себе стихи», – подумала я, прикрыла за собой входную дверь и осторожно, чтобы не наступить на глупого щенка и не задеть сваленное в коридоре барахло: унты, малицы, продырявленный глобус и т.п., – двинулась в глубину коридора, к двери какого-то класса, откуда доносился этот мальчишеский голос:
…Слушай, слушай, бог Великий, –Это голос всех народов,Всех народов подневольных,Истомленных тяжкой ношей –Беспрерывною борьбоюЗа свое существованье…
Я заглянула в приоткрытую дверь. Это был обычный школьный класс, из которого, видимо, только что выбросили в коридор парты. Но классная доска осталась, на ней мелом было начертано:
«ДОЛОЙ РУССКИХ ОККУПАНТОВ!!!»
Под классной доской стоял невысокий узкоглазый мальчишка лет тринадцати, держал в руке точь-в-точь такую книгу, какую когда-то подарил мне Худя Вэнокан, – «Ненецкие сказки и былины», – но читал наизусть, не заглядывая в книгу:
…Сам ты знаешь, бог Великий,Как пришли чужие людиВ нашу землю:Рус пришел с огнем пушканов,Топором и зельем смерти,Он пришел с попом-пронырой.Рус был вор – он крал железом,Поп – крестом и сладкой речью…
Однако самым примечательным в этом классе были не мальчишка-декламатор и даже не кощунственно обезображенный портрет Ленина на стене, а слушатели. Они сидели прямо на полу, плотно, тесно – человек двести. Совсем дети – лет по 8-10 и старшие подростки – 16, 17 и 18-летние. В распахнутых от жары оленьих ягушах, длинноволосые, широкоскулые, узкоглазые. Их фигуры были словно одним движением наклонены вперед – к чтецу-декламатору. И глаза были прикованы только к нему.
…Эти русские отрядыПокорили нас железом,Умертвили всех старейшинИ поставили над намиЛиходеев и бандитовСуд творить, чинить расправу,Собирать ясак тяжелыйИ бесчестить наших женщин!И теперь все наши женыНас рожают слишком слабых,Как щенят седьмых, последних,Старой сукою рожденных, –Слишком слабых для сраженьяЗа свободу…
Тут произошло нечто неописуемое. Дикий и гневный крик «НЕ-Е-ЕТ!» вдруг вырвался изо всех ртов. Часть зала вскочила в бешенстве, кто-то бросился к мальчишке-декламатору, выхватил у него из рук книгу, вырвал из этой книги страницу и гневно порвал ее на клочки, крича:
– Все! Хватит! Так было раньше! Теперь – все! Ты отсюда читай! – Он показал мальчишке текст на другой странице.
Мальчишка поднял руку, призывая к тишине. Но зал еще бушевал гневными выкриками. Тогда, словно опытный оратор, мальчишка сказал совсем тихо:
«Нут и шар» – Клянусь медведем!Я хочу, чтоб каждый ненецКрикнул громко и победно:«Смерть коварным чужестранцам!..»«Нут и шар!..»
Уже после первых двух строк зал утих. А после жесткого, спокойного, с узкими глазами произнесенного: «Смерть коварным чужестранцам!» – зал уже говорил вместе с мальчишкой – хором:
«Нут и шар» – Клянусь медведем!На земле Ямала будутВсе народы вновь свободны!«Нут и шар!..»
Они вскочили, их глаза горели, их широкоскулые лица пылали. Среди них я узнала 16-летнюю Аюни Ладукай. Конечно, ни о каком разговоре «по душам» с ней не могло быть и речи – вместе со всем залом она клялась:
«Нут и шар» – Клянусь медведем!Страшно будет! Вы не бойтесь!Будет смерть, пожары, голод;От старухи – алой смерти,Как испуганные волки,Бросив все, покинув тундру,Побегут за горы люди –Люди русские от смерти!«Нут и шар!..»
Над этим громким хором взлетал высокий и ломкий голос мальчишки-декламатора:
«Нут и шар» – Клянусь медведем!Вижу зарево пожаров,Гарью пахнет, ночь настала,Дым застлал, как тучей, небо –Это русские бандитыИз туманов убегают!..
Он словно ввел себя в транс, в экстаз шаманства. Трясясь всем телом, он выкрикивал свои пророчества:
«Нут и шар» – Клянусь медведем!После этого настанетВремя новое, иное,Время правды и свободыОт проклятых Богом русских!..
– Бубен! Тащите ему бубен! – крикнул кто-то.
Сидевший у двери подросток вскочил, ринулся в коридор и… наткнулся на меня. Я не успела ни отскочить в сторону, ни спрятаться за дверью – я была обнаружена, и на секунду все смолкло и застыло, как в мертвой театральной паузе. Но уже в следующее мгновение они узнали меня, и рев голосов сотряс всю школу-интернат:
– Русская! Шпионка! Лягавая! Держи ее! – Старшие, лет по восемнадцать, парни бросились ко мне, и по их узким глазам я поняла, что тут не до шуток и не до слов. Я выхватила пистолет.
– Стой! Стрелять буду!
Парни остановились.
Я стала медленно, спиной отступать назад по коридору.
Но коридор был загроможден разбитыми школьными партами и прочим школьным инвентарем, отступать но прямой было трудно, а под ногами путался этот дурацкий щенок. Вдруг из-за спин взрослых парней выступил мальчишка-декламатор и пошел прямо на меня, декламируя в упор:
Ну стреляй! Стреляй, паскуда!Мало вам ненецкой нефти?Мало вам мехов ненецких?Мало вам ненецкой рыбы?Пусть же кровь моя прольется!«Нут и шар!» Стреляй, паскуда!..
Он был явно в том трансе, в который когда-то вводили себя ненецкие шаманы. Но не могла же я стрелять в мальчишку! Я повернулась и побежала к выходу.
