Росс Томас - Желтый билет
— О господи, — его физиономия сияла, как медный таз, — все сходится, не так ли?
— Да, — кивнул я. — Все сходится.
Фредди Кунц согласился встретиться с нами в баре «Тихий уголок». Обычно там собирались те, у которых были причины болтаться около муниципалитета. Трое из посетителей показались мне полицейскими, у которых выдался выходной день, двое — адвокатами, еще один, юноша с бледным лицом, — репортером. Две молодые симпатичные женщины, похоже, ждали, кто же купит им что-нибудь выпить. Я не сомневался, что их надежды не пойдут прахом.
В баре царил полумрак. Одну стену занимала длинная стойка, другую, напротив, — отдельные кабинки с высокими деревянными стенками. Посреди зала стояли столы со скатертями в красно-белую клетку. Фартуки пожилых, важного вида официантов чуть ли не закрывали их башмаки.
Один из них подошел к дальней кабинке, куда сели мы с Мурфином, махнул по столу салфеткой и сказал:
— У нас сегодня рагу из барашка.
— Это плохо, — ответил Мурфин. — Нам два пива.
Официант отошел, что-то недовольно бурча. Я сидел спиной к входной двери и не увидел, как вошел Фредди Кунц. Но Мурфин заметил его и помахал рукой.
Подойдя к нашей кабинке, Кунц несколько секунд постоял, разглядывая Мурфина, потом меня, потом снова Мурфина. Кажется, ему не понравилось то, что он увидел.
— Ты толстеешь, — сказал он Мурфину. — Лонгмайр, правда, все такой же. Его по-прежнему можно принять за сент-луисского сутенера, попавшего в полосу неудач. И эти тараканьи усы ничего не меняют.
— Я тоже рад тебя видеть, — ответил Мурфин.
— Подвинься, — сказал Кунц. — Я не хочу сидеть рядом с Лонгмайром. От него можно что-нибудь подцепить.
— Твоя мамаша все еще держит бордель, Фредди? — спросил я.
— Нет, она продала его после того, как твой старик наградил ее триппером.
Оскорбления звучали обыденно, даже механически. Фредди почему-то полагал, что именно так должны разговаривать настоящие мужчины. Если же собеседник не отвечал оскорблением на оскорбление, Фредди мог принять его за гомосексуалиста или того хуже, хотя я и не знал, мог ли он представить что-нибудь более отвратительное.
Кунц родился на ферме где-то в Арканзасе почти полвека назад, и, несмотря на тридцать пять лет, прожитых в Сент-Луисе, в его облике сохранялось что-то деревенское. Копна седеющих волос падала в круглые голубые глаза, казавшиеся чистыми и невинными, как вечерняя молитва, пока Кунц не начинал щуриться, и тогда его взгляд становился хитрым, скрытным и даже злобным. Большой римский нос нависал над широким тонкогубым ртом, а тяжелый раздвоенный подбородок говорил об упрямстве, действительно являющемся главной чертой характера Кунца. Природа не обделила его ростом и шириной плеч, а из рукавов дорогого серого костюма высовывались большие и тяжелые волосатые кулаки.
Официант принес наше пиво, принял заказ у Кунца и, недовольно ворча, принес кружку и ему. Кунц отхлебнул пива, вытер рот тыльной стороной ладони и повернулся к Мурфину.
— Может, ты еще раз скажешь, зачем вы приехали в Сент-Луис?
Мурфин рассказал, и Кунц посмотрел на меня.
— А почему они обратились к тебе?
— Они посчитали, что я знаю Арча лучше, чем кто-то еще.
Он обдумал мои слова и кивнул.
— Ты поселился на ферме не в шестьдесят четвертом году?
— Нет.
— Лонгмайр стал крупным специалистом по предвыборным кампаниям, — заметил Мурфин. — Странно, что ты этого не знаешь.
— Ну, я не следил за его карьерой. А если бы в шестьдесят четвертом меня спросили о будущем Лонгмайра, я бы сказал, что из него получится отменный воришка. Или что-то вроде этого.
Мурфин попробовал пива.
— Как ты допустил, что тебя вышвырнули вон?
— Как? — Кунц задумался и, чтобы помочь своим мыслям, уставился в потолок. — Полагаю, я потерял бдительность. После исчезновения Арча прошло дня два, не больше, как мне звонит Гэллопс, этот ниггер, играющий в большого босса, и говорит, что посылает мне помощь из Вашингтона. Я ответил, что помощь мне не нужна. Но он сказал, что я ничего не понимаю. Мы как раз вели переговоры по новому контракту. Мы выставили вполне разумные требования, и переговоры близились к успешному завершению.
— Понятно, — кивнул Мурфин.
— А потом из Вашингтона прилетают шесть парней, которых я никогда не видел. Ко мне они даже не подходят. Но внезапно назначается экстренное заседание совета директоров, и все шестеро сидят там, не за центральным столом, а у стены. Похожие, как близнецы. Лет тридцати-тридцати трех, розовые херувимчики в новых костюмах и начищенных башмаках. И, насколько я слышал, с набитыми деньгами карманами.
— Так что голоса они купили на корню. Вносится предложение отказаться от моих услуг, его поддерживают, шестеро голосуют «за», пятеро — «против», и я вылетаю с работы. А через два месяца я получил бы право на пенсию. Ну, я начинаю разнюхивать, что к чему, и вычисляю, что эти мальчики потратили почти двадцать тысяч долларов, чтобы обеспечить нужный им исход голосования. Доказать это я, естественно, не могу, но думаю, что так оно и есть, потому что Сэмми Нулан, вы помните Сэмми, у него никогда не было и собственного ночного горшка, разъезжает теперь на новеньком «понтиаке». Раньше он мог позволить себе лишь подержанный «форд».
Кунц допил пиво.
— Итак, я безработный, но по-прежнему пытаюсь быть в курсе событий. И узнаю, что профсоюз прерывает переговоры с городом. Без всякого предупреждения. Шестерка, присланная Гэллопсом, предлагает совершенно новые условия контракта. Один из директоров, возможно, ты его помнишь, Тед Гринлиф…
Мурфин кивнул, показывая, что он помнит Гринлифа.
— Так вот, Тед Гринлиф просматривает эти условия и говорит, что эти парни сошли с ума. С ним никто не спорит. Они вежливо улыбаются и дают ему выговориться. А потом кто-то его избил до полусмерти. На следующий день совет директоров получил из больницы письменное заявление Теда об отставке. Письменное, потому что со сломанной челюстью много не наговоришь. Чувствуете, какая тут обстановка?
— Кажется, да, — ответил Мурфин.
— Какие они выставили условия? — спросил я.
— Ну что ж, сейчас я их перечислю. Там много пунктов, но достаточно остановиться на самых главных. Они требуют увеличить жалованье на двадцать процентов и четырехдневную рабочую неделю. Муниципалитет поднимает новые условия на смех. Шестерка Гэллопса, что ведет переговоры от лица профсоюза, не присоединяется к общему веселью. Они лишь улыбаются, но не отступают ни на шаг.
— А рядовые члены? — спросил Мурфин.
Кунц пожал плечами.
— Ну, ты же знаешь, что такое рядовые члены. Скажи им, что они могут отдыхать не только субботу и воскресенье, но и пятницу, а то и понедельник и получать за это на двадцать процентов больше, и они вряд ли ответят отказом.
— Это понятно, но согласятся ли они бастовать ради этих условий? — продолжал Мурфин.
— Раньше мы выпускали газету раз в месяц, так?
— Так, — вновь кивнул Мурфин.
— Теперь она выходит еженедельно и стала совсем другой. Там полно цифр и статистических выкладок, которые показывают, что город без труда может принять новые условия контракта. Кроме того, каждый член профсоюза получил личное письмо, размноженное на ксероксе, объясняющее, на сколько больше денег заплатят ему за пять следующих лет, если муниципалитет подпишет контракт. Сумма, надо прямо сказать, внушительная. А чтобы прижать город, нужна забастовка. На месяц или два. Так что прибыль с лихвой компенсирует временную потерю заработка.
Мурфин покачал головой.
— Город никогда не пойдет на это. Черт, да большие города и так едва сводят концы с концами. Они просто не могут согласиться на четырехдневную рабочую неделю и двадцатипроцентное повышение заработка.
— Для меня это не новость. Но они хотят бастовать. После того как меня выгнали, они нашли этого горлопана и выбрали его исполнительным директором. И тут же совет директоров постановил, что он должен ездить в «кадиллаке». Большом черном «кадиллаке». И теперь его физиономия красуется во всех газетах, он выступает по телевидению, получает мою зарплату и пользуется моим расходным счетом. Естественно, он готов выполнить любой их приказ.
Мурфин выпил пива и пристально посмотрел на Кунца.
— Но и ты не все время просидел дома, не правда ли, Фредди?
Кунц оглядел пустые кабинки, наклонился вперед и заговорщически прошептал:
— Я поговорил кое с кем, и сегодня вечером у нас собрание.
— Где?
— Представляете, мне пришлось снять «Олд Феллоу Холл». Десять лет назад я поставил на голосование вопрос о том, что нам необходима своя штаб-квартира. Мое предложение приняли, и я построил настоящий дворец. Два этажа, большой зал заседаний, даже комната отдыха. А у себя в кабинете оборудовал настоящий бар. Так вот, позавчера я сказал, что мне нужен зал заседаний, а они соврали, что зал уже занят. Поэтому я снял «Олд Феллоу Холл» за пятьдесят долларов. Черт, денег мне не жалко. Тут дело принципа.
