Лев Гурский - Опасность
– И часто случаются сбои? – полюбопытствовал я.
– За последние пятьдесят лет – ни разу, – ответил Константин Петрович, из чего я заключил, что по крайней мере полвека он, должно быть, пребывает на этом посту.
– Прекрасно работаете, – похвалил Селиверстова и его коллег мой напарничек. – Сразу видно старую школу.
– Да уж, – неопределенно сказал Константин Петрович, а затем вскользь заметил, что плохо здесь работать значит искать приключений на свою собственную голову. Привычка к дисциплине достигалась у старшего поколения очень простыми методами. В апреле 52-го, например, никакого сбоя с подачей энергии в усыпальницу не случилось, но несколько минут существовала вероятность сбоя. Этого оказалось достаточно, чтобы немедленно были расстреляны главный районный энергетик и инженер, отвечающий за электропитание комплекса. В двадцать четыре часа, без – суда и следствия. Вот вам и дисциплина.
– Круто, – согласился напарничек Юлий. – А при Хрущеве как было?
Выяснилось, что при Хрущеве тоже были такие же строгости, но позже, в начале 60-х, когда вынесли Иосифа и провели косметический ремонт, требования стали помягче, но все равно, если что, выгнать могли в три счета без выходного пособия… А кто бы добровольно оставил такое место? Вот и старались, и стараются до сих пор.
Юлий еще долго, похоже, намеревался расспрашивать Константина Петровича о том, что было раньше и что – теперь, но мне уже порядком надоели эти экскурсы в историю. Я достал из кармана фото и, не дожидаясь, пока Селиверстов закончит свой ностальгический монолог, сунул ему в руку снимок.
Селиверстов автоматически глянул на фотографию, запнулся, присмотрелся повнимательнее и сказал:
– Вот этот сбоку – Валька Лебедев, что ли?
Я возликовал: на ловца и зверь бежит. Сейчас он нам все расскажет.
– Он самый, – ответил я. – Вы его знаете?
– Сукин сын, – с чувством проговорил Селиверстов. – Подлец. Дешевка. Глаза бы мои его не видели.
Разговор принял непредсказуемый оборот. С большим трудом удалось вытянуть из Селиверстова давнюю-предавнюю историю, еще военных лет. Означенный Лебедев, будучи молодым преподавателем Ленинградского университета и признанный негодным к несению строевой службы, в начале войны убыл со своим университетом в Саратов. (Это такой город на Волге, – встрял в разговор Юлий. – Я там бывал, знаю…) И в этом городе на Волге вышеуказанный Лебедев, двигая свою науку, продвигал заодно личные отношения с одной саратовской аборигенкой. Но только отношения эти достигли стадии младенца, как Лебедев исчез из Саратова, завербовавшись на какой-то секретный объект, о котором даже спрашивать было опасно для жизни. Вот так.
– Женщина эта – моя двоюродная сестра Оля, – подвел черту Селиверстов. Лицо его было нахмурено: как видно, рассказ о Лебедеве особого удовольствия ему не доставил. – Она и сейчас живет в Саратове.
– А Лебедев? – спросил я, стараясь не спугнуть удачу. Вот она, ниточка. Только бы не оборвалась!
– А Лебедев в Москве, – все так же хмуро произнес Селиверстов. – Или, может, уже концы отдал… Тоже ведь в возрасте, как и я.
– И вы с ним после войны не встречались? – закинул я удочку. Интересно, как он сейчас мне объяснит наличие телефонного номера в лебедевском ежедневнике.
– Было дело, – не стал отпираться Константин Петрович. – В семидесятые годы этот мой родственничек сам меня нашел. Звонил мне, встречались мы несколько раз.
– И чего он от вас хотел? – нетерпеливо полюбопытствовал я.
– Известно чего, – пожал плечами Селиверстов. – Канючил, что уже немолод, что жены-детей нет и неплохо бы ему опять сойтись с Ольгой. А я, вроде того, должен был их помирить.
– А вы? – влез с вопросом жадно слушающий Юлий.
– Грешен, попробовал я это сделать, – скривившись, ответил Селиверстов. – Ладно, подумал, какой-никакой, а муж будет… Сходились они и расходились еще раза два, а потом он все-таки окончательно ее бросил. Было это лет пятнадцать тому назад. Году в семьдесят восьмом или что-то типа того.
– И дальше что было? – напарник Юлий с таким азартом включился в разговор, словно это он, а не я нашел сегодня утром пустую лебедевскую квартиру на улице Васильевской. Давно замечено, что жизнерадостные придурки очень активны. Или – как принято было раньше говорить – обладают активной жизненной позицией.
– Дальше – все, – недовольно буркнул Селиверстов. – Не видел я его с тех самых пор. И видеть, признаться, не хочу.
Я сделал приличную паузу, прежде чем задать последний вопрос. Последний и самый для меня важный.
– Скажите, Константин Петрович, – медленно-медленно проговорил я. – А если, допустим, этому Лебедеву срочно понадобилось бы скрыться из Москвы… его могли бы приютить в Саратове?
– После всего того, что было… – задумчиво протянул Селиверстов. – Наверное, нет… А вообще не знаю. Может быть…
– Так нет или может быть? – уточнил я.
– Не знаю, – вынужден был сказать Селиверстов. – Наверное, может быть. Сдается мне, что Ольга относится к нему лучше, чем я…
Обратно из мавзолея мы выбирались той же дорогой, но, как мне показалось, путь назад занял у нас значительно меньше времени. Возможно, потому, что Юлий больше не озирался по сторонам, поглощенный только что услышанной житейской драмой.
– Наши действия? – деловито поинтересовался он у меня, как только мы покинули мрачные стены усыпальницы и вышли на свежий воздух.
– Не знаю, как ваши, Юлий, а я сегодня же отправляюсь в Саратов, – ответил я.
– Прямо-прямо сегодня? – расстроился напарничек. – Но мне еще оформить сегодня два дела и завтра утром важное совещание на Петровке… Может быть, поедем вместе завтра?
Я обрадовался. Появился шанс хоть в Саратове отделаться от Юлия, который тем временем всю дорогу до Управления уверял меня, что сегодня ехать нет никакого прока и вообще, кажется, и поездов-то до Саратова в это время уже нет. Всю дорогу я отмахивался, зато в кабинете достал с полки железнодорожный справочник, нашел вечерний поезд, по телефону заказал билет, а Юлия успокоил:
– Не волнуйтесь, как-нибудь справлюсь один.
Слова мои, кажется, напарничка не убедили. Он инициативно зашарил по моим кабинетным полкам, обнаружил там справочник «Аэрофлота», полистал его и довольно сообщил:
– Все в порядке. Завтра есть дневной самолет, всего час с небольшим лета. Завтра же я прилечу в Саратов, и мы совместно раскрутим эту Ольгу. Чует мое сердце, что наш Лебедев там, скрывается где-нибудь в погребе.
Слово «наш», вырвавшееся из Юликовых уст, не понравилось мне категорически. Ну, хорошо, подумал я. Поезд прибывает в Саратов в половине одиннадцатого. Самолет прилетит не раньше четырех, да еще из аэропорта ему, наверное, долго придется добираться в центр. Так что у меня будут, по крайней мере, полдня спокойных от него. Отличный стимул, чтобы умотать куда угодно – в деревню, к тетке, в глушь…
– Согласен, – кивнул я. – Я поездом, вы – самолетом.
Юлий просиял. Как мало таким людям надо для счастья.
– Остановитесь в «Братиславе», – посоветовал он мне. – Такая модерновая гостиница на набережной. Я там останавливался один раз.
– А тараканы есть в этой «Братиславе»? – счел нужным узнать я. Терпеть не могу тараканов. Зато тараканы, как известно, обожают гостиницы.
– Нет тараканов, – заверил Юлий и, взяв с меня слово, что я буду жить именно в этой и ни в какой другой гостинице, быстро убежал по своим милицейским делам.
Уфф, наконец-то я один. Какое счастье! Наличие вблизи напарника вроде Юлия имеет всего один плюс: когда он все-таки уходит, то можно поймать кайф от самого обыкновенного одиночества.
Стоило мне так подумать, как одиночество мое моментально было нарушено. И скажите спасибо, что не Юлием: просто дежурный прапорщик заглянул в мой кабинет и вручил мне данные о двух вчерашних покойниках – блондинчике и рукастом. Блондинчика звали Ильей Борисовичем Лукьяновым, 25-ти лет от роду, был он прописан в Люберцах, в общежитии, и числился разнорабочим на заводе «Кристалл», но где работал в реальности – неизвестно, поскольку на самом деле в «Кристалле» сроду не появлялся. Рукастого звали Василием Васильевичем Лобачевым, было ему сорок три года. Прописан он был в городе Днепропетровске, а в Москве служил охранником в фирме «Титул», вернее, тоже числился, ибо фирмы с таким точно названием никогда в столице не существовало. Были, правда, две фирмы с похожими названиями – «Титул-Икс» и «Титул-Олимпийский», – но там никакого Лобачева не видели и по фото не опознали.
Самое любопытное, впрочем, даже было не в этом.
Судмедэксперт, обследуя тела, обратил внимание на одну детальку. И у того и у другого покойника на предплечье оказалась маленькая, чуть заметная татуировка: синяя стрелочка без оперения.
Вот это новость, подумал я. Вот это сюрприз так сюрприз. Стекляшка! Надо же. Чего-чего, но такого я не ожидал. Татуировка была мне очень знакома: ее носили спецназовцы РУ Минобороны. Центральная контора РУ располагалась на Рязанском проспекте, и в народе эту махину из стекли и бетона называли Стекляшкой.
