Том Вулф - Костры амбиций
— Одного я не понимаю, откуда ты взял, что я приму это на свой счет? — говорит Крамер.
— Нет, ты признайся по честности, Ларри, — продолжает пикировку Андриутти. — Ведь тайно, в глубине души, ты бы хотел быть итальянцем или ирландцем?
— А как же. Тогда бы я хоть не соображал, что за бодяга здесь творится.
Коуфи рассмеялся:
— Да ладно уж вам. Смотри только, чтобы Ахав не увидел на тебе кроссовок, Ларри. А то он немедленно продиктует Жанетте очередной долбаный меморандум.
— Нет, он созовет очередную долбаную пресс-конференцию, — говорит Андриутги.
— Ну, это уж, блин, обязательно.
Так начинается очередной долбаный рабочий день в долбаном Отделе особо опасных преступлений в долбаной Окружной прокуратуре долбаного Бронкса.
Один прокурорский помощник из Отдела серьезных правонарушений прозвал Эйба Вейсса Капитаном Ахавом, и теперь этим прозвищем пользуются все. Вейсс одержим горячей любовью к средствам массовой информации и неустанно гоняется за ними, выделяясь даже среди прокуроров других округов, которые, как известно, все помешаны на саморекламе. В отличие от знаменитых окружных прокуроров прошлого, таких, как Фрэнк Хоган, Берт Робертс и Марио Мерола, Вейсс в суде даже не показывается. У него на это нет времени. Сутки коротки, всего 24 часа, а надо поддерживать связь с Первым, Вторым, Четвертым, Пятым, Седьмым и Одиннадцатым телеканалами, а также с газетами «Дейли ньюс», «Пост», «Сити лайт» и «Таймс».
Джимми Коуфи сказал:
— Я только что был у Капитана Ахава. Вы бы слышали…
— Да? Зачем? — с любопытством и некоторой завистью перебил его Крамер.
— Он нас вдвоем с Верни вызвал. Интересуется делом Мура.
— Ну и как?
— Да типичная бодяга. Этот Мур, он владелец большого дома в Ривердейле, и там с ними проживала теща, тридцать семь годков кишки у него мотала. Потом вдруг — раз! и он теряет работу. Он работал в перестраховочной конторе, получал двести тысяч или даже триста, а тут восемь месяцев, девять месяцев сидит без работы, нигде не может устроиться, и он совсем уж не знает, куда, к эдакой матери, податься. Так? Ну и вот. Ковыряется он однажды у себя в саду, а теща выходит и говорит: «Вот то-то. Знай свое место». Дословно: «Знай свое место. Шел бы ты в садовники». Тут он взбеленился, идет в дом и говорит .жене: «Ну, достала меня твоя мамаша. Пойду сниму ружье и припугну ее хорошенько». Поднялся в спальню, взял там свой дробовик 12-го калибра и идет с ним прямо на тещу, хочет дать ей шороху, чтобы знала. Он ей только сказал: «Вот что, Глэдис…» — споткнулся о половик, ружье выстрелило — ба-бах! — и убийство 2-й степени.
— А Вейссу-то что до этого?
— Ну как же. Белый, с деньгами, крупный домовладелец в Ривердейле. Возможно, он попытается выдать это за выстрел по случайности.
— Есть шансы?
— Куда там. Я у него обвинитель, вижу его насквозь. Типичный разбогатевший ирландец, но все равно ирландец, до пуза. Утопает в раскаянии. До того, хрен дери, извелся, можно подумать, что застрелил родную маму. Во всем винит себя одного. Готов взять на себя любую вину. Посади его Берни перед видеокамерой, и в Бронксе не останется ни одного нераскрытого преступления за последние пять лет. Этот все берет на себя. Да, красиво бы можно все обделать… Мура это. Бодяга.
«Бодяга» понятна Крамеру и Андриутти без дальнейших разъяснений. В Бронксе не только сам Капитан Ахав, но и все прокурорские помощники от юнца-итальянца, только-только со скамьи Юридической школы Святого Иоанна, и до начальника отдела ирландца Берни Фицгиббона, который у них самый старый, ему сорок два, лелеют мечту о Великом Белом Ответчике. Во-первых, не так-то приятно всю жизнь сознавать, что зарабатываешь свой хлеб, табунами загоняя в кутузку черных и испаноязычных. Крамер, например, воспитан в либеральном духе. В еврейских семьях вроде Крамеров либерализм впитывается с молочной смесью «Симилак» и яблочным соком «Мотт», он становится бытом, как фотоаппарат «Инстоматик» на день рождения и улыбка отца по возвращении с работы. Но даже и на итальянцев вроде Рэя Андриутти и ирландцев, как Джим Коуфи, которых родители нельзя сказать, чтобы так уж пичкали либерализмом, неизбежно накладывает отпечаток духовная атмосфера юридических факультетов, где, кстати сказать, среди преподавателей много евреев. Так что к тому времени, когда кончаешь курс в Нью-Йорке и окрестностях, бывает как-то… по-житейски неловко острить насчет «черненьких». Не дурно с нравственной точки зрения, а просто дурной тон. И это вечное угнетение негров и южноамериканцев действует на нервы.
Не то чтобы они не были виноваты. Уже через две недели работы в Бронксе в должности помощника прокурора Крамер усвоил, что 95 процентов задержанных, против которых возбуждается дело, может быть даже 98 процентов, бесспорно виновны. Дел через суды пропускается столько, что на сомнительные случаи стараются время не тратить, разве что навалится пресса. Сине-оранжевые фургоны тоннами завозят на Уолтон авеню виновных на все его. Но глядящие в зарешеченные окошки, они как-то не тянут на звание «преступник», если под этим словом понимать в романтичном духе личность, ставящую перед собой определенную цель и добивающуюся ее беззаконными средствами. Нет, в основном это бестолковые недотепы, и они совершают немыслимо идиотские, мерзкие поступки.
Андриутти и Коуфи сидели перед Крамером, выворотив в стороны могучее ляжки. Он чувствовал свое превосходство над ними. Во-первых, он кончил юрфак Колумбийского университета, а они оба — из Юридической школы Святого Иоанна, куда, как всем известно, подбирают тех, кто не отличался успехами в колледжах. И потом, он еврей. Еще чуть не в детстве он усвоил, что итальянцы с ирландцами — это животные, итальянцы — свиньи, а ирландцы — мулы или бараны. Конкретно этого родители вроде бы, насколько он помнит, не говорили, но общую мысль вполне сумели ему внушить. Родители воспринимали весь Нью-Йорк — да что Нью-Йорк! все Соединенные Штаты, весь мир! — как одну большую сцену, на которой играется драма «евреи против гоев», и гои в ней — животные. Так что же он тут делает вместе с этой публикой? Еврей в Отделе убийств — вещь довольно редкая. Отдел убийств — это элитная часть в Окружной прокуратуре, ее морская пехота, так как убийства, которыми здесь занимаются, — высший вид преступлений. Прокурорский помощник из Отдела убийств должен быть готов в любое время выйти из цитадели на улицу и явиться на место преступления, как настоящий коммандос, он должен работать плечом к плечу с полицией, допрашивать задержанных и свидетелей и, когда понадобится, приводить их в трепет, пусть бы даже это были самые жестокие и гнусные убийцы среди всех задержанных и свидетелей за всю историю уголовного правосудия.
На протяжении пятидесяти лет, если не дольше, Отдел убийств был епархией ирландцев, только в последнее время туда еще стали просачиваться итальянцы. Ирландцы определяли лицо отдела. Потому что они отличались гранитной храбростью и не отступали ни на шаг, даже если стоять на своем было уже чистым безумством. Так что Андриутти был прав, вернее, прав наполовину?. Крамер не хотел бы быть итальянцем, но ирландцем — хотел, и даже очень. Как, впрочем, и сам Андриутти, чертов болван. Да, животные. Гои — животные. И Крамер гордится тем, что работает в Отделе убийств вместе с ними.
И вот они втроем сидят у себя в конторе, обставленной в стиле «для госслужащих сойдет», и получают в год от 36 до 42 тысяч жалованья, а не служат в какой-нибудь фирме вроде «Крават, Свэйн и Мур», где могли бы огребать от 136 до 142 тысяч. Они родились в необозримой дали от Уолл-стрит, то есть, попросту говоря, в Бруклине, Куинсе или Бронксе. Для их родителей уже одно то, что они поступили в университет и стали юристами, было величайшим событием со времен Франклина Делано Рузвельта. И вот теперь они сидят в этом вшивом Отделе убийств, обсуждают то, блин, и се, блин, и говорят «ихний» и «не хрена», словно иначе и не умеют.
Так что вот они тут и сидят… и он с ними. Куда сейчас надо будет идти? Какие дела ему достались? Сплошное дерьмо и бодяга, служба по вывозу мусора… Артур Ривера. Артур Ривера сидел в клубе с другим торговцем наркотиками, у них вышла ссора из-за пиццы, дошло до ножей, и Артур говорит: «Давай отложим ножи и подеремся как мужчина с мужчиной». Ножи отложили, после чего Артур вытащил другой нож и вонзил противнику в грудь — насмерть… Джимми Доллард. Джимми Доллард со своим самым закадычным другом Отисом Блейкмором и еще тремя чернокожими приятелями напились, накачались кокаином и затеяли игру в «дюжины», которая состоит в том, кто кого больнее оскорбит. Блейкмор очень ловко ущучил Джимми, Джимми тогда вытащил револьвер и выстрелил ему прямо в сердце, а сам, заливаясь слезами, повалился на стол, рыдая и приговаривая: «Кореша… Кореша застрелил!..» Или это дело Герберта 92-Икс. На миг мысль о Герберте 92-Икс вызвало в памяти Крамера образ девушки с коричневой помадой на губах…
