Мартин Смит - Парк Горького
— Сами сообразите, вы же как-никак следователь, и прекрасный.
— Вы — осведомитель ФБР! — Аркадия вдруг осенило. — Двойной осведомитель, если существует такой термин.
— Я не сомневался, что вы это поймете! — Осборн дружески улыбнулся ему. — Я же не дурак, чтобы помогать КГБ и не помогать ФБР. И в конце концов, я просто сообщаю разные сплетни, зная, что именно их интересует. И там и там. Только бюро они даже нужнее. Гувер до того боялся скомпрометировать себя ошибкой, что в последние десять лет жизни практически махнул рукой на русских. У вас был свой человек в центральной картотеке ФБР, а Гувер не посмел устроить там чистку — боялся, что тайное станет явным. Я же принципиально сотрудничаю только с нью-йоркским отделением бюро: ведь, как и в любой другой фирме, тут работают их лучшие люди — и они так трогательно ищут моего общества! А почему бы и нет? Я же не мясник какой-нибудь из мафии и не прошу денег. Наоборот, они знают, что всегда могут рассчитывать на меня, случись у них какие-нибудь денежные затруднения. А их жены отоваривались у меня шубами по баснословно низкой цене.
Аркадий вспомнил рысью шубу Ямского и соболью шапку, которую навязывал ему Осборн. А перед американцем официант уже поставил семгу под укропным соусом. У Аркадия засосало под ложечкой.
— Вы совершенно уверены, что не хотите положить себе немножко? — осведомился Осборн. — Или хотя бы вина? Нет? А знаете, пятьдесят лет назад русские эмигранты сразу открывали здесь рестораны, и чего только там не подавали! От беф-строганова до кулебяки и заливной осетрины. А новые эмигранты не только готовить не умеют, но даже не знают, что такое вкусная еда. Коммунизм уничтожил русскую кухню. Вот это — непростительное преступление.
Осборн заказал кофе и взял с подъехавшей кондитерской тележки пирожное со взбитыми сливками.
— Не хотите? А ваш бывший прокурор, Андрей Ямской, сожрал бы всю тележку!
— Жадный был человек, сказал Аркадий.
— Вот именно. — Это же все его работа. Я еще с самой войны платил ему за то за се ну, знакомства там, мелкие услуги. Но он знал, что больше я в Советский Союз не приеду, и решил напоследок огрести побольше. Потому то он и вывел вас на меня в бане. Едва мне казалось, что я от вас от делался, как он снова вас подзадоривал. Хотя этого, как оказалось, и не требовалось: вы ведь одержимый, как он мне вас и охарактеризовал. Талантливый был человек, но жадный.
Они выходят из ресторана, и Осборн ведет Аркадия и Центральный парк. Лимузин следует за ними. Кружат редкие снежинки, и Аркадий взвешивает мысль, не убьют ли его там. Он закуривает, чтобы заглушить голод.
— Эта мерзкая русская привычка нас с вами когда-нибудь доконает, — сказал Осборн, тоже закуривая. А вы знаете, почему он вас ненавидел?
— Кто?
— Да Ямской же!
— С какой стати ему было меня ненавидеть?
— А то дело с кассацией в Верховном суде. Генерал КГБ не затем стал прокурором Москвы, чтобы отстаивать права заключенных. У него, как у всякого, кто делает быструю карьеру, были враги, а благодаря вам они получили оружие против него. Вы ведь принудили покойника внести протест.
Да, правдоподобно, решил Аркадий, а Осборн вдруг сказал:
— Что может быть красивей деревьев в снегу! Я вообще люблю снег. И знаете почему? Потому что он прячет трупы.
— В парке Горького?
— О нет! Я вспомнил Ленинград. Впервые я приехал в Советский Союз юным идеалистом. Вроде Кервилла, если не хуже. Как я надрывался с поставками по ленд-лизу! Я же там представлял всю Америку и не хотел ударить лицом в грязь. Спал по четыре часа в сутки, брился и переодевался, только когда летел в Москву, чтобы пресмыкаться перед каким-нибудь секретарем Сталина, каким-нибудь пьяницей с маслянистым подбородком, чтобы он позволил мне вдобавок к грузовикам, которые мы старались доставить в Ленинград, провезти туда продовольствие и медикаменты. Блокада Ленинграда была одной из величайших битв, одним из поворотных моментов в истории человечества. Армия одного массового убийцы противостояла армии другого, а моя роль, роль американца, заключалась в том, чтобы продлить эту бойню как можно дольше. Погибло шестьсот тысяч ленинградцев, но город выстоял. Эта война шла за каждый дом, утром мы теряли улицу, а к вечеру вновь занимали. Или же занимали ее год спустя и находили всех прошлогод-
них мертвецов. Поневоле полюбишь глубокий снег. А немцы в мегафоны советовали русским перестрелять всех детей, чтобы избавить их от голодной смерти. Это задевало меня за живое, я же отвечал за снабжение города продовольствием! Когда взяли в плен каких-то офицеров вермахта, мы с Менделем раздобыли шоколад и шампанское и устроили для них пикник, рассчитывая, что они вернутся к своим и расскажут, как их угощали в осажденном городе. А они только хохотали и спрашивали — им был любопытен американец, кормящий русских, — неужто я рассчитываю таким вот способом поддерживать жизнь миллиона людей? Неужто я не могу придумать ничего умнее? Я решил, что могу, и перестрелял их.
Они выходят на Пятую авеню, и Осборн ведет Аркадия в роскошную квартиру с видом на Центральный парк.
— В Нью-Йорке вид из окна — это все. — Осборн снова закурил. — Я продал мои парижские салоны, но деньги надо же во что-то вложить. Так почему бы не обзавестись второй квартирой? Честно говоря, Европа стала для меня опасной. Самое трудное во всей операции было обеспечить себе физическую безопасность.
— В какой операции?
— Ас соболями. К счастью, я украл товар, за который можно добиться уступок.
— А где соболя?
Осборн уклоняется от прямого ответа, перечисляя всяческие варианты — от Канады до Пенсильвании.
— Главное ведь то, что весной самочки принесут приплод — и все от баргузинцев, что осложнит ситуацию. Поэтому русским необходимо произвести обмен сейчас.
— Зачем вы мне это говорите?
— Я могу спасти вас. Вас и Ирину.
Осборн водит Аркадия по квартире, в спальне показывает ему шкафы с женской одеждой и с мужской, точно такой же, как на нем.
— Сюда вселяетесь вы, — сказал Осборн. — Вы и Ирина. Вы станете моим служащим, платить я буду хорошо. Начнете новую жизнь. В этом и заключается операция — соболи в обмен на Ирину и вас. На Ирину — потому что я хочу ее, а на вас — потому что без вас она не соглашалась приехать.
— Я не собираюсь делить с вами Ирину.
— Вы ее уже со мной делите. Как делили в Москве. В то утро, когда вы разговаривали с ней у нее в подъезде, она только что рассталась со мной. Вчера она спала с вами, а нынче днем — со мной.
— Здесь? — Аркадий уставился на белоснежные смятые простыни и вдруг понял, что, едва войдя в квартиру, ощутил какой-то знакомый запах — запах ее духов.
— Вы мне не верите? Но как бы я познакомился с Джеймсом Кервиллом, если бы не Ирина? А с Валерией и Костей? И неужели вас не удивляло, что мы с Ямским не могли вас найти, когда вы прятали ее у себя на квартире? Она же звонила мне, едва вы уходили! А как, по-вашему, я отыскал ее, когда вы отправились в свою экскурсию на финскую границу? Она сама пришла. Вы мне совершенно не нужны. Но Ирина не захотела остаться здесь без вас. Какое-то безумие: она так рвалась сюда и вдруг стала угрожать, что уедет назад. Так что я рад, что вы здесь. — Он достал из тумбочки бутылку водки. — А знаете, мне импонирует эта ситуация. Кто еще знает друг друга так хорошо, как убийца и следователь? А уж тем более убийца и следователь, делящие одну женщину. — Он налил водку в стаканчик вровень с краями, один протянул Аркадию и поднял второй: — За Ирину!
— Вы убили этих троих в парке Горького из-за соболей, я знаю. Но зачем вам соболи?
— Делать деньги. И это вы тоже прекрасно знаете.
— Но вам их уже и так девать некуда.
— А я хочу больше.
— Больше? — Аркадий вылил водку на ковер. — Нет, мистер Осборн, вы вовсе не человек, одержимый великой страстью, вы попросту делец-убийца. И дурак, мистер Осборн. Ирина вам продается, а меня любит. Мы будем жить здесь за ваш счет и смеяться над вами. А потом вдруг испаримся. И не будет у вас ни соболей, ни Ирины.
— Так, значит, вы согласны принять мою помощь? Сегодня среда, в пятницу я вымениваю вас с Ириной на соболей. Вы согласны?
— Да, — сказал Аркадий. Выбора у него не было. Спасти Ирину мог только Осборн. Но как только она окажется в безопасности, они уйдут. И он убьет Осборна, если тот попытается их задержать.
— Тогда я пью за вас, — говорил Осборн. — В Ленинграде мне понадобился год, чтобы понять, на что способен человек ради того, чтобы выжить. Вы здесь только два дня. но вы уже стали другим. Через несколько дней будете американцем. — Он залпом выпил свою водку. — Как я предвкушаю годы нашей совместной жизни! Приятно иметь друга!
