Повестка дня — Икар - Роберт Ладлэм
— Уверен, что жены до сих пор его дожидаются.
— О нет, они все уже скончались. Атланта затребовала и их истории болезней — возможно, они предполагали латентные сексуально обусловленные осложнения или что-то в этом роде.
— А им не пришло в голову запросить еще и Лос-Анджелес, Париж, Рим, Тель-Авив, Эр-Рияд и все Эмираты? — сухо спросила Калехла.
— Замечательно, — мягко, но выразительно промолвил патолог, очевидно, взвешивая все в уме с медицинской точки зрения и, вероятно, даже немного завидуя. — Ну что ж, мне пора. Я должен быть в Денвере не позже полудня. И разрешите мне поблагодарить вас, конгрессмен, за предоставленный в мое распоряжение самолет. Это сэкономило мне массу времени.
— Иначе и быть не могло, доктор. Я ценю все, что вы делаете, и все, что уже сделали.
Патолог выдержал паузу, глядя на Эвана.
— Я только что сказал «конгрессмен», мистер Кендрик. Возможно, мне следовало сказать «господин вице-президент», ведь я, как и большинство в нашей стране, верю, что вы им будете. По правде говоря, если вы не станете баллотироваться, то я не пойду голосовать. И должен вам заметить, что таково мнение многих моих друзей и коллег.
— Это никуда не годная позиция, доктор. Кроме того, вопрос еще не решен… Пойдемте, я провожу вас до автомобиля. Калехла, посмотри, что там делает наш сибаритствующий юноша, и проверь, не принимает ли он ванну с какой-нибудь кислятиной?
— Ты думаешь, если он это делает, то я туда войду?.. Ну ладно, проверю. — Рашад пожала руку патологу из Денвера. — Благодарю вас за все, — сказала она.
— Умоляю вас, постарайтесь убедить этого молодого человека в том, что он действительно должен стать нашим следующим вице-президентом.
— Повторяю, — промолвил Кендрик, ведя врача вдоль газона к подъездной дорожке. — Вопрос еще далеко не решен, доктор.
— Вопрос должен быть решен! — прокричал Эммануэль Уэйнграсс со своего шезлонга на закрытой веранде. Конгрессмен и Калехла сидели на своем обычном месте на кушетке, так чтобы старый архитектор мог их видеть. — Что ты себе думаешь? Что все уже кончено? Болингер и его фашиствующие молодчики ушли, и нет никого, кто бы занял их место? Неужели ты настолько глуп?
— Прекрати, Менни, — сказал Эван. — У нас с Лэнгфордом Дженнингсом слишком много расхождений в самых разных областях. Поэтому вряд ли он будет себя хорошо чувствовать с таким человеком, как я, который к тому же, в случае необходимости, должен будет сменить его на его посту. А меня страшит сама мысль об этом.
— Лэнгу все это известно, — сказал Уэйнграсс.
— Лэнгу?
Архитектор пожал плечами.
— Ну что же, вы все равно скоро об этом узнаете…
— Скоро узнаем о чем?
— Дженнингс, можно сказать, напросился сюда на ланч несколько недель назад, пока вы с моей прелестной дочерью улаживали дела в Вашингтоне… Так что мне оставалось делать? Спросить президента Соединенных Штатов, не может ли он немножко подождать?
— О черт! — воскликнул Кендрик.
— Перестань, дорогой, — вмешалась Калехла. — Это очаровательно, в самом деле очаровательно.
— Продолжай, Менни! — крикнул Эван.
— Ну, мы с ним говорили о многих вещах — он не интеллектуал, что верно, то верно, но все хватает на лету и видит всю картину в целом, этого у него не отнимешь.
— И вы посмели за меня ходатайствовать?
— Но я же твой отец, неблагодарный ты идиот! Единственный отец, которого ты знал! Без меня ты бы все еще возился с теми зданиями для саудовцев и гадал, сможешь ли покрыть свои расходы. Не говори о том, что я смею или не смею, — твое счастье, что я посмел, — лучше поговорим о твоих обязательствах по отношению к другим… Ну ладно, ладно, мы не смогли бы сделать того, что сделали без твоего оружия и твоей силы, но я там был, а потому выслушай меня.
В раздражении Кендрик закрыл глаза и откинулся на кушетку. Случайно Калехла заметила, что Уэйнграсс делает ей знаки. Его губы беззвучно шевелились, и по их усиленной артикуляции легко угадывались слова: «Это игра. Я знаю, что делаю». В ответ она смогла лишь в замешательстве взглянуть на старика.
— Хорошо, Менни, — сказал Эван, открыв глаза и уставившись в потолок. — Я слушаю.
— Вот так-то лучше. — Уэйнграсс подмигнул агенту из Каира и продолжал: — Ты можешь уйти, и никто не имеет права ни в чем тебя упрекнуть, потому что мы тебе многим обязаны, а ты не обязан никому и ничем. Но я тебя хорошо знаю, дружок, и знаю, что в характере твоем есть одна черточка, от которой ты тщетно пытаешься избавиться, ибо она — твоя неотъемлемая часть. Короче говоря, ты терпеть не можешь прогнивших людей — разумеется, за исключением больных стариков. И очень хорошо, что в этом сумасшедшем мире существуют такие парни, как ты; уж слишком много вокруг людей другого типа… Но все дело в том, что мало кто из таких, как ты, может что-нибудь сделать, потому что никто их не слушает. Да и с какой стати? Кто они такие? Смутьяны? Свистуны? Ничего не стоящие агитаторы?.. От них нетрудно отделаться. Их увольняют с работы, не дают им продвинуться, а если они не угомонятся, привлекают к суду, где марается и выворачивается наизнанку вся их жизнь — для ловких, хорошо оплачиваемых юристов это не составляет никакого труда. В лучшем случае это кончается одиннадцатой статьей, и в результате — ни жены, ни детей, а бывает и хуже. Они могут оказаться под колесами грузовика или на рельсах подземки в самое неподходящее время… К тебе же, напротив, все прислушиваются — взгляни на свой рейтинг: да ты же кардинал в стране, если предположить, что Лэнгфорд Дженнингс — папа, и ни единая живая душа не посмеет привлечь тебя к суду, не говоря уже о Конгрессе. Так что у тебя появится редкая возможность, взобравшись на вершину, говорить от имени множества людей, оставшихся внизу, которых никто не желает слушать. Лэнг поддержит тебя во всем…
— Опять Лэнг, — пробормотал Кендрик, прерывая его речь.
— Я тут ни при чем! — воскликнул Уэйнграсс, простирая вперед руки. — Я начал самым подобающим образом, обращаясь к нему «господин президент», спросите у сиделок, которые прямо-таки обомлели, как только он вошел — в нем,
