Юлиан Семенов - Бомба для председателя

— Вы можете назвать человека, который передал вам пленку? — перебил Ленца американский журналист из ЮПИ. — Его имя?

— Это помощник режиссера Люса.

— Какого Люса? Это автор картины «Наци в белых рубашках»?.

— Да.

— Где находится в настоящее время Люс?

— Не знаю. Я надеялся… Я долго ждал, что он придет сам, узнав о моем аресте… Он не пришел… За показ этого материала по телевидению ответственность несу я. Никто из моей газеты не имел отношения к съемкам.

— Кто записал беседу с Кочевым? Ту, которую вы опубликовали?

— Я получил ее от помощника Люса. Я по профессии газетчик, а не инспектор уголовной полиции, я не заметил фальшивки…

— Вы хотите сказать, — заметил Кроне из «Телеграфа», — что мы работаем в полиции?

В зале засмеялись. Улыбнулся и Ленц.

— Нет, — ответил он, — я не хочу сказать, что вы работаете на полицию, просто, видимо, вы журналисты более высокого класса, чем я.

— Как вы думаете, где сейчас Кочев? — спросил Гейнц Кроне.

— Об этом надо спрашивать не меня.

— Вы ощутили ужас, когда оказались за решеткой? — спросила старуха из «Пари-жур».

— Я ощутил ужас, когда прошло двадцать четыре часа, а Люс, который через своего помощника передал мне этот материал, не сделал никакого заявления, подставив меня таким образом, под удар.

— У вас есть доказательства связи Люса с левыми?

— Этим предстоит заняться вам, если вы этого пожелаете. Не так уж трудно, я думаю, докопаться до его связей с Тойфелем, Дучке и прочей швалью.

— Вы оскорбляете людей, которые не могут ответить вам, ибо их нет в зале, — сказал Кроне. — Допустимо ли это, господин Ленц?

— А допустимо ли меня, газетчика, подставлять под удар только потому, что я не разделяю социал-демократических взглядов Люса? Кто кого унизил, господин Кроне? Я, назвавший их швалью, или они, посадив меня в тюрьму? От этих людей — я убедился теперь — можно ожидать всего.

— Допускаете ли вы, — спросил Ленца журналист из гамбургской газеты, — что Люс действовал против вас для того, чтобы нанести удар по престижу концерна Акселя Шпрингера?

— Кто вам сказал, что моя газета входит в концерн Шпрингера?

— Вы отрицаете это?

— Я выпускаю газету, а не держу пакет акций. Спросите об этом Шпрингера. Его финансовые дела меня не касаются.

— Но вы допускаете мысль, что могут бить в поддых только потому, что вы, ваша газета публиковала против Люса, против его фильма резкие материалы?

— Мне бы не хотелось допускать такой мысли. Если это так, то это провокация.

— Насколько мне известно, Люс — режиссер. Он что, одновременно сам и снимает? — спросила старуха из «Пари-жур».

— Этого я не знаю. Ко мне пришел человек от Люса с его пленкой. И все.

— Собираетесь ли вы привлечь Люса к суду?

— Я еще не говорил с моим адвокатом. По характеру я не кровожаден, но хотел бы просить Люса избегать личных встреч со мной — это я говорю с полной мерой ответственности.

Кроне спросил:

— Господин Ленц, вы работали в министерстве пропаганды у доктора Геббельса?

— Да.

— Ваш пост?

— Я был референтом в отделе проведения дискуссий с представителями церкви.

— По-моему, с представителями церкви дискутировали в концлагерях, — пожал плечами Кроне, — их же сажали в концлагеря, господин Ленц.

— Смею вас уверить, что я никого не сажал в концлагерь, господин Кроне. Есть еще вопросы, господа?

— Большое спасибо, — сказала старуха из «Пари-жур», — мы благодарны вам, господин Ленц. Примите ванну, отоспитесь и возвращайтесь поскорее в свою газету.

— Простите, господин Ленц, — поднялся Кроне, — последние вопросы: когда и где вам была передана пленка, сколько вы за нее уплатили человеку Люса и, наконец, сколько вы получили за показ этого материала?

— О том, где и когда была передана пленка, я не буду сейчас говорить, чтобы не вооружать моих незримых врагов лишними материалами. Скажу лишь, что при этом присутствовало еще два человека. О моих финансовых делах, думаю, бестактно беседовать здесь, ибо я не считаю приличным задавать встречный вопрос господину Кроне. Впрочем, каждому — свое. До свидания, господа, спасибо за внимание…

СТРЕМИТЕЛЬНАЯ МЕДЛИТЕЛЬНОСТЬ

— Господин Люс, на мое имя поступила жалоба редактора Ленца с требованием привлечь вас к ответственности.

— Я уже читал об этом в утренних газетах, — устало ответил Люс. — Я к вашим услугам.

— К моим услугам, — задумчиво повторил Берг, — ну что же, пусть так. Что вы можете сказать о заявлении редактора Ленца?

— Это ложь.

— Кому выгодна эта ложь? Вы знакомы с редактором Ленцем?

— Нет.

— Ленц утверждает, что вы знакомы.

— Он мог знать меня. Я его не знаю.

— Где он мог видеть вас?

— Я не иголка в стоге сена, — Люс пожал плечами. — Мы могли видеться на фестивалях, приемах…

— Когда и зачем ваш человек передал ему пленку?

— Какой человек? Что за ерунда! Допросите моих помощников… Какая пленка?!

— Вы сейчас работаете над фильмом?

— Это известно из газет, господин прокурор.

— Я в данном случае не читатель, господин Люс, я должностное лицо, ведущее расследование. Итак, над чем вы сейчас работаете?

— Я снимаю картину, которая называется «Берлин остается Берлином». Такой ответ вас устраивает?

Берг посмотрел на Люса из-под толстых стекол своих диоптрических очков и сказал:

— Вполне. В каком качестве вы выступаете в вашем новом фильме?

— Я выступаю в моем новом фильме в качестве автора.

— Что есть понятие «автор фильма»? Автор фильма — это сценарист?

— В фильме «Берлин остается Берлином» я выступаю как сценарист, режиссер, оператор и автор музыки.

— Теперь мне все ясно, господин Люс, благодарю вас. На каком этапе сейчас работа над фильмом?

— На заключительном.

— Вы знаете всех ваших сотрудников?

— Да.

— Что вы делали девятнадцатого августа?

— Снимал. На улицах. Да, да, именно на тех, которые были показаны по телевидению Ленцем. Я снимал в тот день те же самые объекты, которые показал телезрителям Ленц.

— Когда вы познакомились с Кочевым?

— С этим болгарином? Я его в глаза не видел!

— Вы допускаете мысль, что кто-то из ваших сотрудников мог привлечь его к съемкам?

— Надо запросить план работ того дня, господин прокурор. Я не могу сейчас сказать со всей определенностью, вели мы тогда хроникальные съемки скрытой камерой или же ассистенты организовывали открытую массовку…

— Что значит «скрытая камера»?

— Это такая камера, которую не должны видеть люди, чтобы они были естественны… многие цепенеют перед объективом или микрофоном…

— Такой метод уже практиковался в мировом кинематографе?

— Сотни раз.

— Могли бы вы определить по отснятому материалу, ваши это кадры или нет.

— Думаю, смог бы… Погодите, господин прокурор! Пусть сделают химический анализ той пленки, которую Ленц показывал на телевидении, и моей. Идиот, как я об этом не подумал раньше!

— Об этом мы подумали. Этим сейчас занимаются эксперты в фирме АЭГ. У вас нет отвода против фирмы?

— Отвод? Почему я должен давать отвод фирме?!

— Я могу считать эти слова официальным согласием на экспертизу пленки, показанной на ТВ, фирмой АЭГ?

— Да.

— Я прочитаю, какие вопросы я поставил перед экспертами, господин Люс. Меня интересует, идентична ли пленка, на которой работаете вы, с пленкой, арестованной мною на ТВ. Меня интересует, идентична ли проявка и обработка этих пленок — вашей, которую мы изъяли в вашем ателье, и той, которая арестована нами. Меня интересует, наконец, является ли пленка, арестованная на ТВ, той самой пленкой, которая была девятнадцатого заряжена в вашем киноаппарате. Вы ничего не хотите добавить?

— Нет. Вопросы абсолютно точны.

— Хорошо. Они должны ко мне сейчас позвонить, поэтому мы отвлечемся от дел Ленца и вернемся к другой трагедии… к гибели Дорнброка… Вот что меня интересует, господин Люс: у вас в доме был яд?

— У меня маленькие дети… Как же я могу держать дома яд?

— Этот ваш ответ меня не устраивает. Я хочу точного ответа. У вас в доме был яд?

— Нет.

— Вы настаиваете на этом утверждении?

— Да.

— Вы лжете. Порошок с ядом обнаружен мною и вашем доме.

— Повторяю еще раз: в моем доме никогда не было яда!

— В спальне, в ларчике, который был заперт, лежал порошок с ядом. Вот фотография ларчика… Ручная работа, семнадцатый век.

— Это ларчик жены… Это не мой ларец…

— Вы что, в разводе с женой?

— Я? Нет. Почему?

— Это я хочу спросить почему. Вы не в разводе, следовательно, имущество у вас общее. Как же вы можете говорить, что это не ваш ларчик?

— Я не говорил так… Я сказал, что… Да, простите, это может показаться подлостью… Если можно, сотрите эту часть беседы…

— Увы, это не беседа… Это допрос. Итак?

— Да, это наш… Это мой ларчик.

— Но о том, что там лежал яд, вы не знали?