Валентин Гуржи - Поселок
и не вздрагивал, как всегда бывает у детей. Мальчик был красивый, красивей, чем Борька с
Костиком. Весь беленький, даже не загорелый. Наверное, из избалованной семьи, как
выражалась бабушка, говоря о Борьке.
– Это так. Ты не убежал, как тогда. Понял? – заметил покупатель, словно оправдывался в
том, что раздевал ее перед мальчишкой.
Он сгреб одежду в узел и положил в кулек, который достал из шкафа. Наташа заметила,
что в шкафу никакой одежды, кроме кульков, не было.
– Я не мальчик.
– Знаю, – сказал он и звонко похлопал ее по животу.
– Мне стыдно перед мальчиком, дядя!
– Ничего. Терпеть надо скоро не будешь. Понял? Сиди пока. Вот приду, тогда терпеть уже
не будешь. Совсем. Писать, какать там, – он показал на дверь в стене. Затем поднялся и
вышел, говоря кому-то в сторону:
52
– Только себя хорошо вести. А то приду, а тут уже трое! – засмеялся он.
Его голос смолк и шаги, удаляясь вглубь коридора, тоже затихли.
Она сидела спиной к мальчику. Мальчик наоборот – не отворачивался. Он не хотел
стыдиться, как будто был девчонкой. Потом она поняла, что стыдиться бессмысленно, а
значит, напрасно: все равно будут продавать не в одежде, чтобы видеть ее всю, как есть. И при
всех посторонних. Покупатель, наверное, на стыд и рассчитывал, чтобы они с мальчиком не
убежали в людное место.
– Меня зовут Толиком, – вдруг сказал мальчик, вытирая кулаком глаза.
– А меня Наташей. Ты не плачь. Ты мужчина. А мужчины не плачут.
– Ты не знаешь, что со мной будет?
– Я слышала, как первый дядька говорил второму, что я товар. Значит, и ты товар.
– Какой товар? Как на базаре? – обнадеживающе спросил Толик.
– Ну да.
– А как они будут торговать?
– Ну, понятно как. Нами будут торговать. Ты разве не видел, как на крючках висит мясо?
Приходят всякие покупатели, и им отрезают от большого куска меленький, который
покупают. Понял?
Толик не ответил. Может быть, он очень ярко представил то, что обрисовала Наташа.
Настолько ярко, что язык одеревенел и не поворачивался, чтобы уточнить непонятные
подробности, чтобы определить, сможет ли он выдержать. Потом решился:
– Значит, нас сперва порежут на большие куски, да?
– Ну да.
– А кровь куда?
– Ну, куда? – Наташа задумалась, потому что сама не ожидала такого вопроса и не была
готова ответить на него, – добавят тому, у кого мало, – придумала она первое, что пришло
логичное. – Продадут в больницу.
– Нет, Наташа. Покупатели узнают, что это мы, и заявят в милицию, – включился в злую
игру Толик.
– Ничего не заявят. Милиции нужно продать нас. А разрезанное мясо неизвестно чье.
Может коровье, а может собачье. Никто не догадается, что это мы.
Он подумал и решил:
– Нет, скорей всего, тебя продадут в зарубеж какому-нибудь дядьке, потому что ты девочка.
Иностранные дядьки любят чужих девочек.
– А тебя? – спросила Наташа, надеясь узнать от умного мальчишки что-то, чего еще не
знала.
– А меня камни долбить для дорог.
– Кто тебе такое сказал?! – Борькиными словами заявила она.
– По телевизору в кино, и потом мне рассказывал папа.
– Это вранье, – категорически отвергла она по взрослому нежелательную версию,
догадавшись, что имел в виду Толик.
– Почему?
Наташа помедлила, спешно придумывая правильную причину.
– Потому что никакой пользы. А так много денег заработают, если продадут по кусочкам.
Понял?
После такой версии Толик окончательно потерял любую фантастическую надежду и
опустил голову, чтобы Наташа не заметила навалившуюся на глаза грусть.
– Понял, – повторил он тихо, чтобы оправдать свое замешательство.
53
Прошло много времени. Им приносили обед – вкусный борщ, котлету с тушеной
картошкой, бананы, апельсины и красивые большие яблоки. Во время еды Наташа
неожиданно для себя спросила:
– Толик, а ты как оказался тут?
Толик испуганно посмотрел на нее и обиделся.
– А что я такого сказала? Вот я, например, сама виновата. Ушла от мамы, когда на нее
обиделась. А ты?
– Я потерялся на вокзале.
– А ты бы пошел в детскую комнату на втором этаже. Мы с папой там были, когда ездили
на море.
Толик махнул рукой:
– Я там был. Мама сказала никуда не уходить, пока не придет. Она ушла позвонить папе,
чтобы он приехал за нами на машине. Но мне захотелось посмотреть на поезда, и я решил
выйти на минуточку. А когда вернулся, комната оказалась совсем другая. Там сидели с
вещами взрослые и цыгане.
– А ты бы пошел в окошко, где дают объявление. Тогда о тебе объявили бы, что ты
пропал… то есть потерялся.
– Я так и сделал. Но ко мне подошел этот дядька, который тебя и меня раздел, сказал мое
имя, назвал имя моей мамы и сказал еще, что пока я ходил смотреть на поезда, он уже отвез
маму домой на своей машине и обещал ей привезти меня.
– И ты сказал адрес?
– Да. Но он привез сюда. Чтобы я побыл, пока в машину зальют бензин.
– И ты, дурачок, поверил.
Толик стыдливо опустил голову.
Приближался вечер, и Наташа, чтобы немного приободрить Толика, стала придумывать
всякие правильные истории, в которых можно было бы остаться живыми и здоровыми и
вернуться домой. Она даже дала себе обещание никогда не бросать родителей и не уходить из
дому в мир, где тебя не знают. Но вдруг открылась дверь, в комнату въехала кровать-каталка
на колесиках, и за нею появились два санитара в белых халатах – женщина и мужчина. У
мужчины на лбу торчал узкий фонарик с зеркальцем.
– Кто из них печень? – негромко спросил мужчина.
– Мальчик, – коротко ответила женщина.
– Хорошо, – сказал он, и аккуратно подхватив Толика под спину большими волосатыми
руками, положил его на каталку. Толик даже ничего не успел сообразить, как его руки и ноги
были притянуты широкими ремнями к боковым трубкам каталки. Он только тихо попросил:
– Натаня, скажи им, пожалуйста. Скажи…
Наташа застыла в ужасе и не могла пошевелить языком. Тогда Толик попросил мужчину с
зеркальцем на лбу:
– Дядя, не нужно меня разрезать. Лучше продайте меня целым! Продайте целым, дядя!
Толик еще и еще повторял одни и те же слова, надеясь, что дядя с зеркальцем услышит его
и поймет, что он хотел сказать, и его голос, как недавно голос и шаги Покупателя, удалялись и
затихали в глубине коридора.
Глава 15
Надежда
54
Федор Пантелеевич нервничал. Время тянулось на измор. Всем нутром он чувствовал
надвигающуюся катастрофу. Срабатывала интуиция сыщика. Наконец, во двор въехала
оперативная машина. С проема распахнувшихся дверей кузова спрыгнул оперативник с
овчаркой на длинном поводке. Екатерина бросилась к Федору. Он обнял ее, поцеловал.
– Все в порядке, дорогая. Я люблю тебя. Встретимся.
– Да, Федя. Я тоже. Очень люблю тебя! Будь осторожен, любимый. Не лезь на рожон.
Звони, хорошо?
– Позвоню, – он выскочил навстречу оперативнику, на ходу поприветствовал жестом руки.
– Залазь назад, Володя. Поехали. Опаздываем, – кинул он коренастому седоватому
мужчине и нырнул в кабину. Коротко обменялся рукопожатием с водителем, молодым парнем
с острым, как у щуки, лицом.
– Гони, дорогой. И включи маяк, – так по привычке называл Федор Пантелеевич
милицейскую мигалку. – Едем в Поселок на улицу Базарная. Это недалеко возле восьмого
хлебозавода. Разобрался?
– Усвоил, – утвердил парень, загадочно улыбаясь. У него всегда получалась такая улыбка,
сколько ни помнил его майор. Некоторых она сбивала с толку, а тех, кто с ним часто работал,
приятно забавляла.
Не останавливаясь ни перед каким светофором, ровно и быстро машина за пятнадцать
минут покрыла расстояние и подъехала к дому Татьяны. Федор Пантелеевич не успел выйти
из кабины и пройти несколько шагов к калитке с уютной старой от дождей лавочкой возле
забора и в двух шагах от нее кучей яркого желтого песка, как тотчас калитка распахнулась, и
из нее вырвалась навстречу майору растрепанная, вся в слезах, Татьяна. Она бросилась под
ноги растерявшемуся майору, упала на колени и, буддистски сложив ладони возле груди,
склонила голову. Он неуклюже поднял ее за локти.
– Татьяна Ивановна?
Она закивала.
– Давайте пройдем в дом. Вашу дочь мы нашли, не волнуйтесь. За ней срочно нужно ехать,
иначе… В общем, мне нужно посмотреть детскую комнату, если таковая у вас существует, и
взять для сыскной собаки вещь, с которой ваша дочь больше всего соприкасалась. Вы поняли
меня, Таня? – отечески спросил он и пожал ее плечо.
– Да, да…
– Меня Федор Пантелеевич.
– Поняла. Пойдемте.
Татьяна ввела майора в Наташину половину спальни и показала на огромную картонную
коробку, в которой громоздилось друг на друге все богатство дочери – мебель для комнаты,
