Смерть узника СевДвинЛага - Михаил Александрович Каюрин
— Поверить в неограниченную силу и возможности Господа, полюбить его всей душой можно в любом возрасте, даже за мгновение до смерти, — назидательно проговорил Мироненко.
Житников хотел было возразить Марку, поспорить с ним, как это бывало у них не раз, но в это время последовал очередной окрик конвойного:
— Живее, сволочи! Не отставать! Прекратите трепаться! Колонна, вон, уже построена, скоро будет дана команда на выдвижение, а вы всё ещё тащитесь, как черепахи! Бегом! Ну!
Конвойный угрожающе повёл стволом винтовки в их сторону. Мироненко и Житников, напрягаясь из последних сил, как могли, засеменили к колонне.
До трассы Житников, опираясь на плечо Марка Мироненко, всё же доковылял. Когда колонна заключённых, разобрав инструмент, разбрелась по траншее, конвойные сошлись у костра, чтобы погреться и почесать языками. С этого момента они считали свою задачу выполненной, контроль за работой узников уже возлагался на бригадиров из числа заключённых.
Марк Мироненко, как и обещал, уложил друга на кучу плотно уложенного лапника, развёл рядом костёр. Бригадир, старый черкес с орлиным носом и сивой бородой во всё лицо, проходя мимо, остановился, гневно сверкнул на Марка чёрными глазами, гортанно проговорил:
— Его норма ты будэш делать, да?
— Буду, буду, не беспокойся, Абрек, — успокоил горца Марк.
Кавказец насмешливо скривил губы, пробежался взглядом по тощей фигуре Мироненко, добавил с упрёком:
— Он всё равно умрёт, а ты можешь ещё недолго жить. О сэбе надо думать.
— Не знаю, чему учит вас Коран, а в нашей Библии сказано, что каждый христианин обязан заботиться о ближнем, если тот нуждается в помощи.
— Тьфу! — сплюнул Абрек презрительно и двинулся дальше.
Марк знал, что за укрывательство от работы ему грозит ШИЗО, где не полагается даже той скудной пайки горячего супа и пшённой каши, которую заключённые получали на трассе. Провинившийся узник помещался в крохотное неотапливаемое помещение штрафного изолятора на несколько суток и мог иметь все шансы быть вынесенным оттуда по истечении срока сразу на лагерный погост.
Не взирая ни на что, в обед он отдал свой паёк обессиленному Житникову.
— Ты что, Марк Сидорович, в своём уме? Убери! — запротестовал Житников, увидев поставленную перед собой миску товарища. — Не буду я объедать тебя, мне в горло не полезет твоя каша!
— Сам погибай, а товарища выручай, — печально произнёс Мироненко. — Слышал такую заповедь?
— Ты же не воевал за красных, откуда тебе известно такое наставление? — вяло усмехнулся Житников. — Так ведь только красноармейцам вдалбливали в головы отцы-командиры.
— Коммунисты много чего позаимствовали из Библии, поверь мне на слово, Святое Писание я знаю почти наизусть. К тому же делаю это я вовсе не безвозмездно.
— И чего ты потребуешь взамен? — поинтересовался Житников.
— Сегодня я спасаю тебя от неминуемой гибели, а завтра ты меня. Иначе в таких условиях в одиночку нам не выжить.
Кузьма Дмитриевич внимательно посмотрел в лицо Марка, будто убеждаясь в отсутствии подвоха и принялся хлебать баланду.
Так повторялось на протяжении недели. Житников немного окреп, передвигался без посторонней помощи и вскоре взял в руки кирку. Всё это время он по распоряжению Марка ощипывал пихтовые ветки, складывал иголки в ведро. Потом добавлял туда снег, ставил на огонь, долго кипятил. Получался отвар. Горькое варево пили перед приёмом пищи все желающие.
И, всё-таки, какой-то злопыхатель не удержался, доложил об укрывательстве лагерному начальству. Марк Мироненко попал в ШИЗО.
Недоедание и лютый холод штрафного изолятора моментально надломили здоровье Марка Мироненко. Уже через несколько дней, обессиленный, он, взмахнув киркой в начале рабочего дня, рухнул вместе с ней в траншее на мёрзлую землю и не смог подняться самостоятельно.
Житников сделал несколько безуспешных попыток поставить друга на ноги, но Марк всем телом висел у него на плече. Ноги политического узника подкашивались и уже не слушались.
Подошёл бригадир-черкес. Бросив на лежащего Марка ястребиный взгляд, с гортанными звуками в голосе, злорадно протянул:
— Э-э, дарагой, надо было не Бога слушать, а мэна. Зачем спасал друга, а? Зачем морил сабэ голодом? Тэперь тэбе никто не поможет, будэш сдыхать, да!
К концу дня немощных, свалившихся в траншее от истощения, как Марк Мироненко, набралось пять человек. Их погрузили на сани, как дрова, и лошадь, фыркнув недовольно, потащила безжизненные тела в лагерь.
Уже перед воротами зоны дровни остановил начальник лагеря. Он был верхом на лошади, направлялся в сторону трассы, чтобы лично оценить ход строительства железной дороги. Так он поступал два раза в неделю, не доверяя докладам подчинённых.
— Куда путь держишь? — спросил он ездового строгим голосом.
Солдат срочной службы с белесыми бровями и множеством веснушек на лице натянул вожжи, остановил кобылу.
— Так это… доходяг мне загрузили, в барак везу, товарищ начальник лагеря. Грят, отошшали шибко, бахнулись в траншее прямо с кайлом в руках ишо утром, а подняться ужо не смогли. Так и лежали на снегу, пока я кобылу не подогнал. Мертвяки, одним словом.
— Ты уверен, что среди них нет симулянтов? — с раздражением спросил начальник и подумал: «Мрут, как мухи, чёрт подери! При таких делах и план завалить можно. Товарищ Берия строго спросит с руководства СевДвинЛага, а оно на мне отыграется. Завтра же надо будет поинтересоваться о новом пополнении».
— Хто их знает, товарищ начальник лагеря, — с неуверенностью ответил ездовой. — Волоком к саням ташшили, идтить самим у них силов не осталось.
— Может, прикидываются, чтоб отлежаться в бараке? — попытал Кожевников ездового, буравя рязанское лицо острым взглядом.
— Дык, по требованию Абрека загружали, с него и спрос чинить, ежели што…
— А ну, дай посмотрю, что за фрукты везёшь? — Кожевников спрыгнул с коня, передал поводья солдату, подошёл вплотную к саням.
Заключённые лежали на спине, устремив неподвижный взор в небо. Один из них с трудом повернул голову в его сторону, и вымученно, но, как показалось Кожевникову, с ноткой нескрываемой радости, вдруг произнёс:
— Вот уж не ожидал, гражданин начальник, что Всевышний ниспошлёт мне ещё одну встречу с тобой.
Голос заключённого угас, он умолк и тяжело задышал, будто выполнил тяжёлую работу, после которой требовалась срочная передышка. И хотя этот голос был слабым и хриплым, Кожевников безошибочно определил, кому он принадлежит. Брови начальника лагеря от удивления взлетели вверх, кожа на скулах натянулась до предела.
— По глазам вижу: узнал, — глухо проговорил заключённый с каким-то внутренним воодушевлением. — Значит, запал я тебе в душу со своими проповедями, значит, терзается она сомнениями.
Глядя на безжизненное тело в санях, Кожевников не сразу нашёлся, что ответить. Он стоял и молчал с полминуты под
