Эдуард Скобелев - Завещание Сталина
Это наступает в эпоху смут, когда все требуют свободы, утратив её в своих сердцах, все претендуют на богатства, не желая созидать их собственными руками. Именно тогда карающей власти бога требуют все безбожники, об искоренении бандитизма громче всех кричат предводители бандитских шаек, о правах толкуют беззаконники и судят о людских делах наглецы и пройдохи, искусство врачевания присваивают себе закоренелые убийцы и о любви распространяются тайные пожиратели человеческих тел.
В это страшное время всеобщей смуты гибли цивилизации, ценности которых, возможно, превосходили наши. И смерть и муки могли продолжаться столетиями, пока не уничтожались все правящие династии, пока не сжигались все долговые книги, пока не упразднялись все договоры, пока народы не передвигались на новые места, а те, которые не могли передвигаться, парализованные многоголосием и вавилонской перемешанностью, не получали новых имён, новых пророков и новых богов.
Исследуя причины, вызывавшие эти страшные мировые потрясения, я открыл, что общее горе обрушивалось тогда, когда ростовщики одного какого-то племени начинали брать лихву со всех живущих, навязывая им свои представления о нужном и бесполезном, о славном и недостойном, когда уже начинали осуществляться сумасбродные и болезненные, но реальные планы установления всемирной власти.
Именно такое время подступает к нашему порогу. Две мировые войны освободили силы заговора, и сегодня мир опутывает долговая кабала из одного центра.
Что сможем противопоставить мы штурму наших крепостей, когда белорусы выйдут в поле пахать, а вайнахи будут гулять свадьбы, когда украинские шахтёры спустятся в угольные копи, а незримые «гегемоны революции» возьмут в свои руки нашу финансовую систему и станут похищать три четверти наших богатств? И каждый будет порицать власть за то, что она не может установить порядок и дать полную свободу произволу?..
Положим, я знаю, как восстановить порядок, как соблюсти высшие интересы народов и наций.
Но будут ли это знать после меня? Захотят ли знать? Не сделаются ли вновь рабами желудка и инструментами ничтожных похотей?
Да, нам угрожает бюрократия, перерождение, мелкобуржуазная стихия… Но прежде всего нам угрожает невежество управляющей верхушки. Если нас когда-либо сокрушат, то только потому, что партия превратится в кодло придурков и хищников…»
К сожалению, я не делал последовательных записей по горячим следам. Когда же спохватился, мой архив оказался разграбленным. Я знаю, что это были за грабители, — жаловаться на них бесполезно.
Моя встреча с Иосифом Виссарионовичем Сталиным относится к концу ноября 1952 года, когда общественность ещё ничего не знала о грандиозном заговоре, целью которого было физическое устранение верных соратников Сталина, попадавших в палаты Кремлёвской больницы. К тому времени в Кремле действовала сеть агентуры, формально служившей англо-американской разведке, а фактически — руководству мирового государства, созидаемого чужими руками с помощью масонских домов всего мира.
Советским людям стали известны лишь самые незначительные факты, как и тогда, когда шли процессы в связи с разоблачением политических заговоров 1936–1938 гг.: осторожный Сталин прекрасно понимал, что в многонациональном СССР заговору опасно придавать характер национальных противоречий, чего яростно добивались троцкисты, заявляя в провокационных целях, что «новое, антиленинское руководство» повсюду теснит прежде всего евреев, пользовавшихся у Ленина репутацией «прирождённых революционеров» и истинных создателей пролетарского государства. Сталин давно раскусил эту дешёвую шельмовскую тактику и выбил оружие хитрости из рук противников, осудив их за политические прегрешения.
«Дело врачей» побудило многое переосмыслить советского вождя. Он понял, что все его победы над противниками после 1924 года носили условный и временный характер, — они лишь изменили свою тактику, пользуясь тем, что всегда действовали по всем спектрам политики (считаясь с возможностью перемен).
Да, Сталин пользовался ГУЛАГом, но не он его создавал, не он вырабатывал способы перманентного террора над инакомыслящими. Да, Сталин сослал в лагеря многих очевидных врагов из числа евреев, но вынужден был (вот в чём хитрость распределения сил по всем борющимся направлениям!) возвышать тех евреев, которые якобы «не дрогнули, защищая верный партийный курс».
«Дело врачей» раскрыло ему глаза на бездну политической мимикрии и вероломства. Он чувствовал, что враг подобрался совсем близко, шурует уже среди «соратников», но у старого ветерана уже не было прежней молниеносной реакции, не оставалось прежних духовных и физических сил, — сказались нечеловеческие нагрузки и лишения…
Мне назначили время и пункт сбора (приёмная Президиума Верховного Совета СССР), предупредив, чтобы я ни с кем не вступал в контакты, пока не появится «старший».
И в самом деле, пока я ожидал в вестибюле, промелькнуло два знакомых человека. Оба были руководителями крупнейших военных предприятий страны. Разумеется, я и виду не подал, что узнал этих людей.
Потом появился «старший». В чёрной каракулевой шапке и длинном пальто, он обошёл приглашённых (их было четверо), пожав всем руки, и сделал жест — выйти на улицу. Там уже стоял автобус с зашторенными окнами. Мотор был включён — нас ожидали.
Мы молча заняли места и поехали, не задавая вопросов и не пытаясь открыть шторы и сориентироваться. Никаких мрачных предчувствий у меня не было, я понимал, что предстоит важный разговор, к которому допущены лишь самые доверенные лица.
Ехали мы долго, гораздо больше часа. Остановились у шлагбаума, где стояли два солдата в полушубках с винтовками. Из караульного помещения за густым ельником вышел стройный офицер, вежливо попросил документы прибывших, сверил фамилии с какою-то бумагой, и мы также молча, оставив машину, пошли по расчищенной от снега асфальтовой дороге — через лес.
Не скрою, я волновался, догадываясь, с кем состоится встреча (так и не сказали прямо), но не представляя себе ясно, что от меня потребуется.
Вскоре за поворотом показались массивные железные ворота, выкрашенные в тусклый зелёный цвет, по обе стороны от них тянулся высокий деревянный забор тоже зелёного цвета, — такие заборы тогда нередко окружали территории пионерских лагерей и домов отдыха.
За воротами оказалось помещение пропускного пункта, там наши документы проверили ещё раз.
— Ну, вот, — сказал «старший», когда мы оказались уже по другую сторону ворот, — сейчас мы увидим товарища Сталина. Программа специально не обозначена, я и сам теряюсь в догадках. Что потребуется, то и представим. Так, товарищи?
Ему никто не ответил, а я подумал, что из четырёх гостей двое мне совершенно незнакомы.
А тут и дом открылся нашим взорам — двухэтажное каменное строение, кажется, желтоватого цвета.
Дежурный офицер, худощавый и остроглазый, приветливо козырнул и отворил двери. Мы вошли, поочерёдно тщательно обтерев ноги о подстилку.
Разделись в темноватой прихожей, где по правую сторону от лестницы на второй этаж была длинная вешалка с массивными крючками и полкой для головных уборов. Там же, в глубине, помещалась туалетная комната и сверкающий белизной умывальник. Перед ним и сбоку помещалось большое зеркало. На специальной подставочке висели свежие вафельные полотенца.
Мы сгрудились растерянной кучкой у лестницы. Я запомнил два высоких окна и фикус в бочке.
Поражал какой-то особый запах, запах жилого, но всё же казённого дома, может быть, дерева, может быть, дезинфицирующих средств, ё по Москве ходил грипп.
— Поднимайтесь, товарищи, — к нам по скрипучей лестнице спустился средних лет человек, видимо, один из помощников Сталина. Голос уверенный, доброжелательный, но официальный.
Поднялись на второй этаж, вошли в указанный зал. Прямо два окна, три окна справа.
Ближе к другой, глухой стене, где кафельные плиты обозначали печь и висели две картины, стоял массивный, покрытый скатертью стол. Простые стулья с гнутыми спинками.
С потолка свисали лёгкие хрустальные люстры.
Мы ещё стояли в нерешительности подле самого входа, когда в ту же дверь вошёл, сутулясь, Сталин в тёмном кителе, приветствовав нас едва поднятой рукой.
За свою жизнь я видел немало значительных людей, тех, которые навсегда вошли в историю, но чувство лицезрения этого человека нельзя было сравнить ни с чем, — мудрый вождь великого государства, пролагающего впервые в истории путь к счастью и свободе для всех трудящихся, для всех угнетённых! Я видел его вблизи во второй раз, но волновался так же, как и в первый. Скажу честно, если бы он приказал мне войти в огонь, я бы, не промедлив, исполнил его волю.
