Спас на крови - Юрий Гайдук
— Кого? — на всякий случай переспросила сестра.
— Державина. Игоря…
Не зная, как относиться к этому вопросу и к тому состоянию, в котором пребывала Ольга, Вера Викентьевна невразумительно пожала оплывшими плечами.
— И что с того?
— Так вот, только что звонили из американского посольства, некий Артур Хиллман.
На лице Ольги Викентьевны дернулся какой-то нерв, и она замолчала, словно что-то мешало ей говорить.
— Из американского? И что с того? — напомнила о себе сестра, в которой будто что-то замкнулось в далеком девяносто первом году, и она продолжала оставаться в душе «ответственным работником» Министерства культуры СССР и не очень-то жаловала Державина. — Неужто в его разлюбезной Америке стало настолько хреново и он надумал вернуться в Россию?
В ее словах сквозила нескрываемая издевка, и это заставило Ольгу Викентьевну невольно поморщиться. Она бы, конечно, могла одернуть сейчас свою старшую сестру, парой фраз поставить ее на место, напомнив о том, кто именно был виноват в том, что Игоря Державина выбросили из страны, как собаку безродную, и не ее ли разлюбезный горком партии приложил к этому руку, однако ее горло заполняла тяжелая, замешанная на обиде горечь, и она едва слышно шевельнула губами:
— Не смей так говорить!
— С чего бы вдруг? — окрысилась Вера Викентьевна.
— Умер Игорь.
Судя по той маске, которую натянула на себя сестра, эти слова практически не произвели на нее особого впечатления. И единственное, что она соизволила выдавить из себя, чтобы не казаться окончательно бесчувственной, так это:
— Все там будем. Кто раньше, кто позже. Твой Мансуров еще раньше ушел. А какой человек был! И муж, и отец! Ему бы жить да жить, а судьба распорядилась иначе.
Видимо считая эту тему закрытой, она высвободила телефонную трубку из ослабевшей руки сестры, положила ее на тумбочку, однако Ольга Викентьевна продолжала оставаться в состоянии прострации, и она, уже не скрывая свою неприязнь к Державину, со злостью в голосе произнесла:
— Этот самый Хиллман… Он из-за чего звонил? На похороны пригласить? В Америку?
— Что? На похороны?.. — Ольга Викентьевна скользнула по лицу сестры отрешенным взглядом, качнула головой. — Нет, не на похороны. Хотя на похороны тоже, видимо…
Ее щека дернулась нервным тиком, и она едва слышно прошептала:
— Он в Москве умер… в гостинице.
Это сообщение заставило сестру насторожиться.
— Так он что… сейчас в Москве?
— В субботу прилетел… поздно вечером.
— Зачем? — вырвалось у Веры Викентьевны. — В Москву прилетел зачем?
— Не знаю. Хиллман сказал, что это была деловая поездка и он… Игорь…
— Поездка… деловая… — пожирая свою сестру уничтожающим взглядом, повторила Вера Викентьевна. — А от тебя-то чего ему надо было? Лишний раз душу потравить или, может…
— Прекрати! — одернула сестру Ольга Викентьевна, и ее запавшие щеки покрылись красными пятнами. — Не смей так говорить! Не смей! Хиллман сказал, что, улетая из Нью-Йорка, Игорь оставил завещание на меня и на Злату как на свою дочь. И в Москву скоро должен прилететь официальный представитель нотариальной конторы Натансона, услугами которой пользовался Игорь.
— Зачем?
— Видимо для того, чтобы озвучить это завещание.
В комнате зависла напряженная, почти могильная тишина, которую нарушил надтреснуто-исказившийся голос Веры Викентьевны:
— Завещание… озвучить… Ты… ты хоть понимаешь, о чем говоришь?
Ее лицо также пошло красными пятнами, дрожали руки.
— Я-то, дура, надеялась, что этот кошмар тридцатилетней давности забылся навсегда. И для тебя, и для меня, и для… Да ты хоть о дочери своей подумай!
— Но Вера!.. Ведь Игорь ее отец!
— Ее отец Игорь Мансуров! — сказала, будто отрезала, сестра. — Он! Он ее растил, да и тебя из родильного дома он забирал, Мансуров, а не твой диссидент, который в это время уже прижился в своей Америке!
— Замолчи! — оборвала ее Ольга Викентьевна. — Замолчи! Ты прекрасно знаешь, как он оказался в Америке. И не его вина, что не он встречал меня из родильного дома. Ему тогда тоже впору было в петлю лезть, а ты…
Она уже почти задыхалась словами.
— Я… я всю жизнь буду благодарна Мансурову, что он не бросил меня в трудную минуту, но ведь и…
— Господи, да ты хоть понимаешь, о чем ты говоришь? — неожиданно упавшим голосом произнесла Вера Викентьевна. — Или ты своего Державина забыть не можешь? Так забудь! Ради спокойствия дочери своей забудь! Ведь именно Мансуров для Златы был родным отцом, а о твоем Державине она слыхом не слыхивала. И если ей рассказать сейчас всю правду…
Она смотрела на свою сестру как на сумасшедшую, и вдруг обреченно махнула рукой.
— Впрочем, поступай как знаешь. Ты же никогда не желала слушать добрых советов.
* * *
Вконец разозлившись на «уперто-неразумную», гремела на кухне кастрюлями старшая сестра, а Ольга Викентьевна лежала на сбившейся простынке и думала о том, правильно ли она поступит, открыв дочери правду. Пыталась думать о Злате, о том, как она воспримет ее признание, а в памяти всплывал закатный летний день, казалось бы, такого далекого и в то же время почти вчерашнего семьдесят шестого года, когда…
Господи, опять эта явь, с годами превратившаяся в навязчивый сон!
В тот вечер, багряно-закатный, она приехала к Державину, который годом раньше вселился в однокомнатную кооперативную квартиру на Ленинском проспекте, и сообщила ему, что беременна, причем, как сказал врач, уже на третьем месяце. Господи, как же он обрадовался тому, что у них будет ребенок!
А потом… потом Игорь сказал, что завтра же они поедут в ЗАГС и он постарается упросить заведующую, чтобы их зарегистрировали безо всякой волокиты, мол, вот паспорта, вот заявление и просьба — поставить печать в паспортах.
Потом они пошли в небольшое кафе, чтобы отметить это событие, около одиннадцати вечера вернулись домой — и вот тут-то…
Более тридцати лет прошло с тех пор, а ей все так же страшно вспоминать тот июльский вечер. Мутится сознание и кажется, что ее вот-вот вырвет.
Она уже стелила постель, как вдруг в прихожей раздался звонок, и она хорошо помнит, как изменилось лицо Игоря. На тот момент он еще не знал, что за ним пришли, но, видимо, уже предчувствовал подобный вариант развития событий. И не ошибся в своих предчувствиях.
Игорь пошел открывать, и она невольно прислушалась к тому, что происходило на тот момент в прихожей.
Громкие мужские голоса, возмущенный голос Игоря — и в комнату вошли трое
