Светлана Воинская - Поцелуй Валькирии
У автомобиля задержались. Распахнутое пальто открывало полосу снега — ее платье, которое он сам ей выбрал. В свете фонарей набережной ее бледная шея искусственно сияла. Адель приблизила губы — в ее дыхании Эрик не уловил аромата вина: за весь вечер она не выпила и бокала. От прикосновения он вздрогнул. Грохот и звон стекла раздался среди музыки и веселого гомона. Из иллюминатора кладовки валил дым, что-то с шипением вспыхивало там и гасло.
Адель оглянулась — в ее улыбке Эрику почудилось какое-то детское удовлетворение.
— Рой! Где Рой?! — кричала на яхте Лиза.
Пальцы Эрика словно не слушались — он судорожно рванул дверцу, вышиб бардачок, нащупал пистолет и выкинул трясущуюся руку в ее сторону.
— Ты его убила…
Адель будто не замечала оружия — подняла с асфальта ключи, юркнула в салон. Мотор загудел, и вскоре автомобиль исчез за поворотом.
Такси Ника не спеша плыло в Литл Итали. Тот сам спозаранку приехал к ней, высовываться из квартиры не хотелось, но Адель сдалась на уговоры покататься и послушать игру местных музыкантов.
— Плохое настроение? — поинтересовался Ник.
— Да. Пол ночи я провела на каблуках, — она вспомнила, как дома искривленные обувью ступни никак не могли привыкнуть к ровной поверхности пола.
На сидении рядом лежал экземпляр свежей газеты — сенсационное происшествие с Роем Макартуром вдохновило журналистов на шквал статей. Не зря же он позвал столько репортеров к себе на день рождения. Адель вгляделась в фотографию на первой странице — Рой неплохо получился, правда, бледен, бедняжка.
Адель рассеянно следила за происходящим на улицах, сквозь дрему заметила целующихся гомосексуалистов. После Ночи длинных ножей[27] они испарились из Берлина, где людей третьего пола, официально признанных физиологически неполноценными, преследовал уголовный закон и ожидал расстрел. Немецкие врачи пытались найти вакцину от жалкой болезни, тщетно.
На углу разместился приличный магазинчик музыкальных инструментов. С ее переездами гитаре требовался жесткий кофр. Зима, отопление и солнечные лучи могли испортить инструмент. Ник закрыл машину и отправился за покупками вместе с ней. Сбоку витрины расположился книжный ларек, Адель приметила обложку одного из изданий: «Любовные письма Адольфу Гитлеру», перелистнула вступление. «Моему сахарному сладенькому Адольфу», «Дорогому Ади», «Я могу целовать тебя тысячи раз и оставаться неудовлетворенной!», «Сладчайшая любовь, покоритель моего сердца, единственный мой, дражайший мой, самый истинный и горячий мой возлюбленный…». Ник заглянул через плечо и буркнул:
— Я б для батюшки-царя родила б богатыря.
Адель положила томик на место, с ним соседствовали «Центурии Мишеля Нострадамуса о второй мировой войне». Адель открыла брошюру: «Живет в нем кумир заповедных собраний с паучьим крестом и рогами быка. Безумный кабан изрыгал заклинанья, и славу его проклинают века».
— С миру по нитке — Гитлеру веревка, — усмехнулся Ник.
— А ты уверен, что он мертв? Есть версии, что тогда нашли его бездыханный двойник.
Захлопнув дешевую книжонку, Адель вошла в магазин. Здесь играл патефон, но звуки стихали, когда покупатель касался клавиш рояля или мундштука флейты. Громоздились барабаны, бережно выставлялись скрипки, среди которых, конечно, не обнаружить работ Амати и Гварнери. Легкая рука взмывала со смычком или дирижерской палочкой, взвешивала тяжесть микрофона. Камертоны, губные гармошки… Адель прошла к чернеющим футлярам и чехлам, когда услышала:
— Посмотри-ка, знакомый инструмент!
Адель взглянула в указанную Ником сторону — рядом с банджо сияла ее гитара, вернее, точно такая же. Ник помогал перевозить в новую квартиру вещи, и узнал ее. Адель пристально осмотрела ее деку и струны. Потом приблизилась к продавцу.
— Должно быть, она пользуется у вас большим спросом?
— Не так, как кантри-гитара, — сморщился итальянец. — Здесь, в Америке настоящий инструмент не ценят. Только подумайте, предыдущий экземпляр я отдал китайцу!
Не китайцу, а японцу, поправила про себя Адель. Они вышли на улицу, и она направилась к ближайшим сувенирным лавкам. Среди изделий из стекла и фарфора, клоунов, камей из Неаполя и венецианских масок, оказались и копии соломенной шляпки Томико, футболки Ясы и лимонного ликера для Эда. Адель купила белую длинноносую маску, которую следовало расписать самому, краски и с ближайшей почты отправила Кену «презент из Италии». Куда же он ездил, если не на гонки в Турин?
— Итак, Ник. Ты слетаешь в аэропорты и выяснишь, куда отправлялся господин Кендзи Яширо две недели назад, — и она записала фамилию японца, число отбытия и вручила таксисту несколько купюр.
— Теперь домой?
— Нет. Я немного поброжу, — и, сама не зная, куда идет, Адель направилась вглубь улицы.
— Опасный маршрут! — крикнул вслед Ник.
Адель не ответила. Грабителей она не опасалась.
12
Tiwaz — энергия воина, Воина Духа.
Битва Воина Духа — всегда с собственным Я.
Ник сначала не узнал ее голос, так глухо он доносился из трубки:
— Ник? Приезжай сейчас. Тот адрес, что был на бумажке. Не бойся.
Он даже не понял, отчего так сильно забилось его сердце, почему он надел брюки, свитер и вылетел во двор. Уже в машине осознал это — Адель не повесила трубку, та со стуком упала на пол. Тот адрес он запомнил очень хорошо. Она говорила о бумажке, которую он отдал ей после «Эдисон» — тип из бара пытался вызнать, где она живет.
В какой-то момент Ник поразился своему состоянию — ни одна жилка в его теле не дрожала, на лице застыла стальная маска. Он уверенно, не снижая скорости, обогнул ночные перекрестки, не задерживаясь у светофоров. Только на месте вспомнил, что с собой нет даже дубинки. Вокруг было темно, совсем близко грохотала надземная железная дорога, из канализационных люков вырывался пар. Он выскочил из машины, поискал вдоль дороги что-нибудь вроде палки или кирпича, потом открыл багажник. Баллон-запаска и буксировочный трос. Ни ключа, ни домкрата, которым можно размозжить голову. Почему Адель говорила тогда об инструментах? Грузики! Грузики для прижатия карт к штурманскому столику! Ник рванулся к дверце, нашарил в бардачке пакет. Тяжелые маленькие снаряды, полтора килограмма — четыре штучки. Он зажал их в кулаке.
Тусклый свет на лестничных клетках, он еле разбирал номера квартир. За нужной дверью тихо. Плечом Ник выбил ее и вошел внутрь.
Белое тело Адель лежало на постели. Рана в боку еще кровоточила, заливая ее бедра и простынь. Он был напротив — спал. На столике — склянка, пустой шприц, жгут… Ник отвернулся.
Он бросился к кровати, пнул лежащий на ковре телефон с гудящей трубкой, сорвал с подушки наволочку, прижал к ране. Ник поднял Адель на руки и, толкнув ногой дверь, медленно понес ее вниз, боясь оступиться. Гремели поезда, мчащиеся по железным эскападам. Вдоль стен медленно шествовала стайка собак — бездомные псы заинтересованно оборачивались.
Когда заводил машину, смотрел на ее бледное перламутровое в свете фонарей тело, изнутри наволочку пропитало черным. Очнулась она в дороге, со стоном задрала вверх руку. Ник не смотрел туда — не хотел знать. Ему хватило зрелища потянувшейся вдоль локтя, к плечу и груди черной влажной ленты. Вспомнил, что забыл укрыть ее пледом.
— Я знаю, что мне надо делать, — глухо пробормотала она прозрачными губами. — Сама не раз… — и она стала говорить, говорить с жестокой ухмылкой, словно не лежала она голой на сиденье, словно не оставила на столике садиста-наркомана пальца. Потом Ник понял — ее лицо кривила боль.
Впереди — светящиеся ленты фонарей, удаляющиеся точки красного и надвигающиеся белые — огни фар.
— Не дрейфь. Я выживу. Он левша, не задел ни одного органа.
Адель встретила его в баре какой-то по счету стрит или авеню. Курт сам подсел за ее столик, с ностальгической улыбкой смотрел, как она пьет чай. Блондин. Вот они и нашли друг друга.
— Ты ведь никогда не заказываешь сигареты, виски, чашку кофе?
Он был совершенством, Адель не могла оторвать взгляда от его лица. Ее трясло.
— Коротит? — отметил он с удовлетворением.
Курт взял ее за руку. Адель не помнила, как ехали. Только шелковистость его светлых волос и мерцание хрустальных зрачков.
Когда-то ее пронизывали горящие восторгом взоры девушек, затопивших вокзал. В сорок третьем они устремлялись на поезд в Мюнхен, спешили в дома свиданий Лебенсборна[28]. Там их ждали приехавшие в отпуск офицеры. И Адель солгала, что ей восемнадцать. Она смутно помнила мужчин, с которыми провела несколько ночей. Каких красивых она должна была подарить Германии младенцев! Сверстницы с гордостью делились новостями о своей беременности. Они походили на заговорщиц, объединенных счастливой тайной. У окружающих они вызывали священный трепет. Адель ловила обрывки их торжественного шепота, магических песен о рожденных. Появившиеся на свет дети проходили обряд посвящения у знамени и бюста фюрера, эсэсовский кинжал касался их груди. Зачать Адель не смогла. Бесплодна? В подобном случае ее ожидал позор. После каникул она вернулась в Берлин, откуда вскоре отправилась на восточный фронт.
