Юрий Рогоза - Убить Юлю II

Правда должна открываться человеку по частям. Любая. А горькая и жестокая – особенно. Моя же правда даже не навалилась – обрушилась на меня, как в финале голливудских боевиков контейнер с наркотой или оружием обрушивается на головы главных злодеев…

Я увидел все и сразу. Юля, договаривающаяся с Чернобредским, Юля и муж – паутина пропахших кровью нефтяных сплетений и земля под Киевом – та самая, которая дороже, чем под Парижем… «Шашни» с Крупским и Жевако, «терки» с БАБом, обещание постов в СБУ каким-то непонятным пацанам-миллиардерам!.. Так вот она какая, твоя игра… Расчетливая, хладнокровно-жестокая, до конца, с кривым волчьим прикусом!.. И фон и смысл у нее один - бабло, бабло, бабло… Не само по себе, разумеется, а со свинцовым привкусом ВЛАСТИ!.. 

И – Майдан. И полные веры и надежды глаза миллионов лучших людей страны. И… совсем другая Юля. Дрожащий от волнения юный голос, беззащитно вскинутые юные запястья, слезы решительной обиды в девичьих глазах…

Вот он – самый хищный и страшный, самый бесчеловечный Станиславский на свете…

Я даже не удивился, заметив сквозь пелену этой слишком огромной и тяжкой для меня правды, как штатный убийца легко вскинул тренированное тело, подхватив свой небольшой рюкзак и не расчехленную винтовку, бесшумно двинулся к ветхой чердачной двери. Иначе и быть не могло. Меня хранил стоящий за спиной ангел, а Юлю, нашу пронзительно-весеннюю Юлю, убить невозможно. Заклинит затворы, перекосит пули, опрокинется чашка отравленного кофе, лопнет колесо специально заготовленной для резонансного ДТП машины… Никто не может убить Юлю.

ЮЛЮ МОЖЕТ УБИТЬ ТОЛЬКО САМА ЮЛЯ…

И она сделала это - только что, на моих, закрытых ладонями ангела, глазах. 

Пани Юля!!!.. Пани Юля!.. Как ты могла?!.. Ведь нам всем так верилось!.. Так дышалось еще не пришедшей, но обещанной и желанной справедливой свободой!!.. Как же жить теперь, когда с тобой все так же мерзостно-ясно, как и с другими?! Когда вроде бы все осталось прежним, но – чудо исчезло, сказка умерла… Не только сказка о Юле – это полбеды! Сказка о нас самих исчезла – смелых, честных, верящих в себя и свою страну… Конечно, еще прозвенит с молодой нервной тревогой твой голос над майданами страны, еще будут напряженно блестеть твои глаза, вот только мы уже прозрели и с усталой ясностью видим, что ты – не пульсирующая надеждой кровинка Украины, а хищный биржевой брокер, который просто напряжен до предела, потому что рискованно играет, а ставки непомерно высоки… Вы все, парламентские олигархи – одинаковые. И никакая это не технология, а самая что ни на есть правда, будь она неладна…

Я сорвал руки Ю со своего лица, неловко споткнувшись, рванулся к чердачной двери, перепрыгивая через ступени, побежал вниз по гулкому колодцу лестничного пролета, прыгнул в седло «Сузы»… Взревев, принял с места так, что переднее колесо на пару секунд зависло в пустоте, понесся по пустому переулку…

На такой скорости один камушек, попавший под колесо – верная смерть. Так какого же черта вы так аккуратно вымели ночные улицы?!!..

Не помню, как я доехал сюда, в еще одно любимое свое киевское место. Но доехал, потому что лежал на траве (рядом с «Сузой», напоминавшем большого верного пса), и чувствовал, что мир изменился – отвратительно и навсегда. Полная луна ушла, темноту привычно сменила карандашная серость, но дело было не этом, а в том, что выступающие из мрака массивы левого берега уже не казались молодыми островами новой надежды, а были самими собой – спальными ячейками миллионов неудачников, которые через несколько часов двинутся в громыхающих маршрутках навстречу еще одному ничего не обещающему дню. И одинокие фигуры вверху, около обелиска, были не пронзительно-нежной влюбленной парой, а алкашами со вспухшими лицами, собирающими бутылки и при этом жадно доглатывающими оставшееся на донышке вонючее пиво. И даже с памятника на меня устало смотрел не сгоревший в небе герой-летчик, а покойный актер киностудии имени Довженко… Оказывается, ничего нет в мире тошнотворнее правды…

Появившемуся Ю я не удивился. Он сел рядом на траву, бросил рядом забытый мной на чердаке шлем.

- Держи, писака, береги чайник. Он у тебя не казенный… И успокойся, блин, что ты, как баба!..

Я лежал на траве, закинув руки за бритую голову, и смотрел в предрассветное небо. Оно было бесцветным и помятым, как оберточная бумага. Оно не обещало чудес. Оно в них само не верило.

- Ты этого добивался, Ю? Скажи…

- Ну…да, и этого тоже, – не очень уверенно отозвался он. – Ты же людям брехал в своих брошюрках! Теперь хоть один раз правду скажешь… - он гадко хмыкнул. – Для разнообразия…

…Эх, ангел, ангел… Да ну ее в жопу, твою правду! Раньше мы хоть обманываться умели!.. И верить красивым словам!.. И ждать обещанного чуда и счастья! А что у нас теперь останется? Унылая и серая, как мешок, злость? На надоевшие морды в телевизоре и на самих себя? Равнодушный цинизм, кривые ухмылки, мутная бутылка дурманящего портвейна?.. А ведь скоро опять – события! Праздник народовластия, вашу мать!.. Он и так – не подарок, а когда не веришь в сказку, на что он вообще будет похож?!! Да вы, ангелы, замахаетесь летать над нашими унылыми майданами!!.. Вы же тоже устаете, ангелы, что, не так?..

Дети самой уютной обители,

Бед своих сыновья и родители,

И актеры майданов, и зрители,

Как достали мы вас и обидели,

Белокрылые наши хранители,

Всепрощающие небожители!..

Вы нас скоро

Забудете, да?..

Дети – ироды, дети – уродины,

Палачи своей ласковой Родины,

Лживы ваши Перуны и Одины,

Вы и куплены ими, и проданы,

Но – солдаты небесного ордена – 

Не оставим мы вас

Никогда…

Я просто катался. Медленно и бездумно, по одному и тому же замкнутому маршруту. От площади Славы – к Лавре, затем переулками – на Московскую, снова к площади Славы, и мимо Арсенальной – снова на Московскую… Так, наверное, летчики, у которых не выпускается шасси, сжигают бензин перед аварийной посадкой…

Ю послушно притих сзади, словно чувствовал, что не найдет нужных слов, да они и не нужны – мне, как ни странно, медленно, по капле, но все же становилось легче. Комканые обрывки чувств и ощущений как бы неохотно, но вползали в душу, потому что быть совершенно пустой она не умела…

На улице посветлело, хоть солнце еще не взошло. Или взошло, но где-то там, на живой земле, среди деревьев и росистых трав, а сюда, в лабиринты мегаполиса, просто заглянуло мутным серым лучом.

Тишину разорвал громкий рык уборочной машины – оранжевая и неестественно бодрая, она одновременно мела железной щеткой обочину и поливала улицу. Спасаясь от холодной струи, я вильнул, въехал на бордюр около «Зоряного», подрулил к дышащему прохладой фонтану.

Раздались чьи-то громкие голоса. Я уже знал, что именно так все и происходит на рассвете – стоит только одному звуку нарушить тишину, и за него цепляются другие, напористые, дневные, быстро сливающиеся с раскаленным громыханием ожившего города.

Но раздавшиеся голоса заставили нас с ангелом поднять головы. Знакомый баритон звучал резко и чуть раздраженно. В ответ слышалось глухое настойчивое бормотание. По рассветной улице – огромный, быстрый, в разлетающемся пиджаке – шагал Премьер Федорович, а за ним семенили двое крепких молодых охранников, не переставая что-то говорить – глухо и настойчиво. Премьер Федорович резко развернулся и прорычал:

- Да отхлебитесь вы от меня на три буя, поняли, нет?!..

Охранники поняли. Они чуть попятились, но не ушли, замерев около дорожного ограждения и что-то беззвучно говоря в красивые маленькие рации. Премьер подошел к фонтану и тяжело опустился на скамейку, не глядя на нас с Ю.

- Здравствуйте, – сказал я. Мы были знакомы, но не очень, так, виделись два раза, может, он уже и не помнил меня…

- А, вы… - Премьер Федорович не удивился, протянул руку. – Приветствую. – И неожиданно громко выдохнул: – Достали меня все, понимаете?!.. Нет, ну реально, нельзя же так! Несерьезно!.. Переговорщики!.. Все трут, трут за спиной, решают чего-то… Дорешались уже, вашу мать! Извините… - зачем-то добавил он, покосившись на ангела Ю. – Сегодня – одно, завтра – другое, послезавтра вообще вся байда по новой!!.. Мало того, что народ путаем, я уже сам путаться начинаю!.. Все, хватит! Будем двигаться прямо и решительно, в духе принятых решений! Государственный подход нужен, и бодал я их компромиссы, понимаете?.. – он, нахмурившись, замолчал.