Тина Шамрай - Заговор обезьян
Но тут один из свадебных гостей, праздничный парень в белой рубашке и серых брюках, отчего-то стал упираться, не хотел никуда идти. Шатаясь, он двинулся в сторону вокзальчика и, пугая старушек, упал там на лавку. Он был так пьян, что не мог сидеть и всё пытался улечься на узких крашеных зелёным досках. К парню кинулись две женщины, одна совсем девочка, другая постарше. Они кружили вокруг него, пытаясь поднять, но действовали вразнобой и тащили в разные стороны, и так неудачно, что с рубашки горохом посыпались пуговицы. Но, когда женщины все-таки подняли парня, он, отбиваясь, не удержался на ногах и рухнул на асфальт. Рухнул и мёртво затих. Толпа ахнула ещё до того, как из-под головы неподвижного тела показалась кровь. Молодая пронзительно закричала, завыла старшая. И беглец окаменел и вместе со всеми не отрывал взгляд от длинного неподвижного тела… И толпа задышала, заволновалась, закричала:
— Скорую, скорую вызывайте!.. Господи, надо же так допиться?.. А крови-то, крови сколько… Скорую, скорую надо!.. Да вызвали уже… Милицию надо, убили ведь парня!.. Оттащите его, оттащите, видите, автобус не может подъехать… Ой, чего же это такое делается, чего делается…
На крики из дверей станции вышел кто-то начальствующий и что-то властно приказал сопровождавшим его хмурым мужичкам. Парня подняли, положили на лавочку, замолкшие, было, женщины снова начали голосить над ним. Младшая всё натягивала полы рубашки, всё прикрывала узкую грудь с выпирающими рёбрами, а старшая зачем-то пыталась уложить на лавке ноги несчастного, они всё разъезжались и падали, и каблуки глухо случали о бетон.
— Эта молодая-то, кто?.. Видать, жена… А это, стало быть, мать его… Молодой какой! Вот несчастье, да ещё на свадьбе… Да ведь свадьба-то не его… А если б вы женились, и у вас помер кто за столом — это как?.. Ой, да чего вы такое городите!..
Но тут парень поднял руку и что-то невнятно пробормотал, и все обрадовались: живой!
— Я ж говорил, ничё ему не будет… Как не будет? У него же черепок треснул!.. Ничё, ничё, он молодой, жахнет ещё стакан и будет как новый…
И тут шофёр зычно объявил посадку, и развлечённые неожиданным представлением пассажиры потянулись в автобус. И уже из окна наблюдали, как парня посадили на лавку, как женщины вытирали кровь с его лица, как отряхивали ему брюки…
Он последним пробрался на своё место и не сразу понял, что исчезла его сумка, а с ней и куртка. Он ещё растеряно крутил головой, но тут досаду перебила успокаивающая мысль: и плевать! Документы, и деньги у него в карманах. Вот только жаль Толину бритву, ну, и фотографию тоже, да и куртка ещё пригодилась бы… «Господи, о чём это ты? На твоих глазах чуть не погиб человек, а ты о какой-то тряпке». И всю дорогу до Ржева удивлялся той простоте, с какой человек может покалечиться, лишиться жизни, и не по чьей-то злой воле, а по собственному недомыслию. Вот-вот, по собственному недомыслию, под трамваем…
И когда въехали в город, он выскочил на какой-то остановке у торговых рядов, на автостанцию он ещё успеет, шофёр объяснил, она в конце этой длинной улицы, но сейчас надо купить что-то из одежды. А то в Москву он попадёт только к вечеру, и ещё неизвестно, попадёт ли, а здесь и сейчас прохладно, вот после душного автобуса совсем продрог. Он наскоро оббежал маленький рыночек, но то немногое, что продавалось на лотках, было не по размеру. «Приходите на той неделе, обязательно подберём куртку», — пообещала ему продавщица, сама завернувшаяся в плащ-палатку. — «Да, да, обязательно». Только не на той неделе — уже завтра курточка на него найдётся совсем в другом месте. А пока надо бежать на вокзал, по дороге наверняка будут какие-то магазины. И он бодро припустил к мосту через речку — это снова была Волга. Здесь она текла меж крутых берегов и была ещё застенчивей, чем в Старице: «Ну, мать, спасибо за сопровождение!»
И, перейдя на правую сторону улицы, скоро уткнулся в прикованный к дереву цепью щит, на нём красным было выведено: «Товар из Швейцарии. Скидки — 20 %». Ну, если скидки, то зайти надо обязательно. Но только в полутёмном зальчике понял, что торгуют в магазинчике сэконд-хэндом. А что? После стариковских треников, в которых он щеголял в Улятуе, это не казалось таким уж неприемлемым. Потом есть ведь немало любителей винтажной одежды. Знавал, знавал он даму, что с упоением рассказывала о своей охоте на блошиных рынках Европы. Но Портобелло-роуд она предпочитала Амстердам, там знакомых лиц было поменьше…
Одежды было так много, она так тесно висела на высоких хромированных стойках, что рассмотреть что-то было невозможно, да и времени у него в обрез. Он уже хотел повернуть назад, но тут взгляд зацепился за что-то в верхнем ряду с мужскими пиджаками. И, сняв вещицу, понял — то, что нужно: твидовый зеленовато-коричневый пиджак с округлыми кожаными заплатами на локтях и чудесной шелковой подкладкой. Ему всегда хотелось иметь такой профессорский пиджачок, но купить так и не собрался. На ощупь это был настоящий твид, а он не промокает и не мнется — подходящая одежка для бездомного.
— Будем брать? — почувствовав интерес человека, вышла из-за кассы продавщица.
— Он не очень старый? — на всякий случай засомневался он. Твидовый пиджак можно носить десятилетиями, но это приятно, когда носил отец или даже дед…
— Да что вы, мужчина! — обиделась продавщица. — Вы, я вижу, в заграничных вещах ничего не понимаете! Видите, у пиджака даже карманы ещё не расшиты…
— Ну, если в карманы никто руки не засовывал, тогда беру. А подходящих брюк нет?
— Как нет? Всё есть! — И женщина вынесла ему из подсобки несколько вещиц, и он выбрал мягкие вельветовые брюки и тёмную водолазку… Хорошо бы ещё и мокасины, но и Толины кроссовки сойдут. Но вот сумка точно нужна! Может, он это сказал это вслух или женщина была догадлива, но вытащила из-под прилавка студенческого вида рюкзачок и ещё светлую кепку. Пришлось брать и то, и другое…
И когда выскочил на привокзальную площадь, от растерянности пришлось притормозить. Прямо перед ним на жёлтом здании значилось: Ржев Балтийский. А слева была автостанция, вон и красный автобус, и ещё один — синий. Но зачем ему автобус? Он немного подождёт/погуляет, а вечером или к ночи обязательно будет какой-нибудь проходящий поезд и такой медленный, что прибудет в Москву только утром! И вокзал будет Рижский… Или Белорусский? Поезд — хорошо, сам собой отпадёт вопрос и с ночлегом, и с гигиеной… Но нет, снова рассчитывать на чужую невнимательность нельзя!
Пришлось бежать к автостанции, там уже под парами стоял московский автобус, оставалось надеяться: и для него найдётся билетик. И нашёлся. Словоохотливая кассирша оторвала от своего большого сердца: сватья собиралась ехать к родне в Шаховской, да передумала. Надо же, какая разумная сватья! И, правда, зачем ей куда-то ехать, дома ведь лучше.
На этот раз салон был набит под завязку, рядом с ним уселась основательная тетушка с зелёными веками. На красном лице это выглядело несколько пугающе, если бы не смешные рыжие усики, они-то и смягчали облик дамы. Он было засуетился, предложил ей своё место у окна, но женщина, обмахиваясь платком, заверила: что ты, что ты, с краю лучше. И в подтверждение перевесилась в проход и стала с кем-то громко переговаривалась: «Людмилка-то хорошая баба была… Молодая, конечно, а что делать… Ты сама посуди: она столько раз замуж выходила, абортов столько поделала, износилась, конечно, вот и не пожилось…» И скоро весь автобус был посвящён в подробности личной жизни неведомой Дюдмилки. Только одно осталось непрояснённым: умерла Людмила, или уехала. Да и то сказать, умереть — это как навсегда уехать.
Время от времени соседка толкала его полным локтем: не придавила? Нет, нет, отвечал он, прижатый к окну. И не успели отъехать, как женщина, пошуршав пакетами, положила себе на грудь какой-то узелок, развернула его и стала что-то жевать. И разом запахло и чесноком, и мясом, и ванилью. Женщина ела с таким аппетитом, так вкусно причмокивала, что… И, уткнувшись в окно, он пережидал гастрономическую атаку, и не сразу повернулся, когда его двинули локтем. Но скосив глаз, увидел перед носом большой пирожок.
— Зачем… спасибо… не надо, — бормотал он.
— Бери, бери, я же вижу: ты с утра не евши. Бери! Мы этих пирогов напекли, как на Меланьину свадьбу… У меня и с ягодой есть, хочешь? Нет? Ох, пожалеешь…
Он так и держал пирожок в руке, почему-то было неловко вот так сразу накинуться на еду. Но когда женщина сама управилась и, откинув голову, закрыла глаза, решился и откусил — пирожок оказался с мясом и был таким вкусным! Только быстро закончился, а больше ничего не было, даже воды, и пришлось с тревогой ждать икоты. И, переждав минут десять, с чувством выполненного долга подложил под голову мягкий рюкзачок и закрыл глаза: он тоже поспит, а то в Москве как там ещё выйдет. Но сон получился прерывистым, всё что-то будило: то пронзительный голос какой-то перепуганной машины, то телефонный рингтон в салоне, то шевеление большого тела рядом. Непонимающе вздрагивая, он вскидывал голову, пытаясь всмотреться в текучий пейзаж за окном, но сосредоточиться не мог и, даже не поправив рюкзачка под щекой, снова засыпал. И, проснувшись в очередной раз теперь от громкого храпа, понял: эти самозабвенные звуки издавал он сам. А говорил: не могу спать сидя! Хорошо, рядом кресло опустело, наверное, соседка вышла по дороге или пересела подальше. Жаль, она так хорошо прикрывала.
