Александр Афанасьев - Сожженные мосты часть 6
– Ты же знаешь… эти малолетние фанатики… может у него родственника убило.
– Не убило. А убили. Мы убили, понимаешь? Это не случайность, мы убивали людей, и они все нас ненавидят. А этот пацан – это наш народ, он – из нашего народа, и он взял автомат и пошел убивать нас…
– Ты говоришь не так, как подобает офицеру.
– Я говорю так, как подобает персу. Понимаешь, нас все время учили, что мы офицеры – но мы же – и персы, мы из персидского народа. Куда мы пойдем, если наш народ ненавидит нас?
– Прорвемся к русским.
– До них не дойти.
– Возможно, они уже высаживают десант… может быть, их бронеколонны уже в городе.
– И что? Что это изменит? Даже если мы и останемся в живых… я не могу больше, понимаешь, не могу…
Майор помолчал
– Помнишь моего отца?
– Мусу-джана? Помню, конечно.
– На Каспии его один раз выбросило за борт… он сам мне рассказывал. Был шторм. Он проплыл в шторм несколько миль… но все же он не прекращал грести, пока его не подобрали с катера нефтяников. Мне не нравятся твои слова, они – слова пораженца. И предателя. Хочешь быть с нами – будь. Нет – сиди и дожидайся, пока тебя расстреляют. Это не народ, это чернь. Восставшая чернь. Ничего кроме кнута и пулемета она не понимает, потому что чернь – она и есть чернь. Светлейшего больше нет, но мы, офицеры – есть. И если мы не приведем эту чернь к должной покорности – ничего не будет. Страны не будет, потому что эти – они не способны строить, они способны только разрушать. Хочешь помогать нам – помоги. Нет – сиди с сидящими, сами справимся. Твое слово, брат…
Полковник вздохнул
– У тебя был мудрый отец, брат. Я помогу тебе – и да простится мне…
Как он и ожидал – за ними пришли довольно скоро, хотя понятие "скоро" в этом каменном мешке было растяжимым, время они знали по часам одного из офицеров, которые не были разбиты или отобраны. У гвардейца, про которого сказал майор, у Муртазы был не нож – а длинная, острая, вшитая в обмундирование спица. Смертоносное, тем не менее, оружие, им запросто можно достать до сердца или до печени, а это – смерть.
Когда за стеной что-то зашевелилось тяжелое – засовов нормальных тут не было, замков тоже и двери импровизированных камер для устойчивости заваливали чем-то тяжелым, все ни напряглись. Их было несколько… и каждый знал свою роль. Возможно, здесь есть предатели… даже наверняка есть… но сделать они ничего не успеют.
Открылась дверь – она открывалась наружу, мощный луч света от аккумуляторного фонаря ударил в камеру, слепя узников
– Выходить! Шестеро на выход!
Как и было оговорено – не вышел никто.
– Выходить! Шакалы…
Гвардейцы решились – один прикрывал второго автоматом, а этот второй вошел в камеру и схватив первого попавшегося, потащил его наружу. При этом – обе его руки оказались заняты, автомат висел за спиной, да и от плачущего, хнычущего врага, которого ты презираешь – вряд ли можно ждать смертоносного удара…
– Пощадите, шейх… у меня есть жена и дети… двое детей, кто их будет кормить…
– Исламский трибунал выслушает тебя, собака… лежать!
Еще один прицелился в того офицера, которого вытащили из камеры, последний из наряда, четвертый, держал дверь, и автомат был у него не в руках, а висел на боку. Ох, расслабились революционные гвардейцы, расслабились…
– Ты! Пошел сюда! Пошел!
Вытащили еще одного…
– Ты! Ты, ты… куда…
Еще одного – вытащили за ноги.
Четвертый – четвертым вытащили Муртазу, он лег у стены внешне неуклюже – но на самом деле из этого положения легко вскочить.
– Ты…
Пятый! Майор Качауи!
Готовность…
Третий, что контролировал пленных офицеров у стены – отошел назад, чтобы дать возможность разместить у стены пятого
– Шейх, прошу вас шейх! Это все что у меня есть, шейх, возьмите и отпустите меня! Возьмите и отпустите меня!
Один из пленных имел весьма полезную привычку – он носил крупную купюру под каждой из стелек ботинка, так, на всякий случай. Теперь майор, тряся этими двумя купюрами, встал на колени и пополз к третьему, одному из двух, который держал автомат на изготовку и контролировал пленных. Руки его, с двумя зажатыми в них бумажками по десять русских червонцев каждая – были протянуты к конвоиру, но он не чувствовал это как угрозу, хотя руки были у самого автомата. Он знал, что слуги неверных будут молить о пощаде, стараться подкупить их, потому что такова их мерзостная сущность. Об этом предупредил их мулла, и сказал, что тот, кто возьмет хоть туман от неверных – будет поставлен на колени перед строем и расстрелян, как предавший дело ислама.
Еще один стоял в глубине коридора – на всякий случай. Пятый. Но отступать поздно – расстреляют, что так что так…
– Мне не нужны твои грязные деньги, трусливый шакал! – наслаждаясь своей властью, сказал молодой боец исламской революции
Майор левой рукой блокировал автомат, схватив его за ствол и отводя от себя, правую выбросил вперед, сжатой в кулак – и сильно рванул за ствол автомата на себя. Автомат висел на ремне, боец потерял равновесие – и упал на кулак майор, врезавшийся ему в горло. Исламист страшно захрипел, стараясь схватить хоть немного воздуха – гортань была разбита и мгновенно распухла, перекрыв доступ кислорода к легким. Прием этот придумали русские, уже давно – как раз для таких случаев, последователи Мохаммеда обычно казнили своих жертв, поставив их на колени… и вот для этого то русские придумали такой прием, как можно с голыми руками перейти в наступление с этой позиции…
Боец повалился на него – и принял в спину пули, которые предназначались для майора – пятый, страхующий открыл огонь, но с одной стороны был один из своих, а с другой – открытая дверь камеры, наполовину загораживающая сектор обстрела. И тем не менее – он решился стрелять и выстрелил несколько раз одиночными, стараясь нащупать цели… что-то сильно ударило майора, едва не повалив на землю, от боли потемнело в глазах, но он знал что нельзя отступать. Он умудрился дотянуться до пистолетной кобуры на боку уже мертвого, но все еще прикрывающего его своим телом бойца… и выстрелить дважды в конец коридора.
Муртаза, воспользовавшись тем, что конвоиры отвлеклись на секунду на свалку, изо всех сил схватил одного, а второму успел, поднимаясь, всадить спицу с обратной стороны коленного сустава, парализовав ногу и задев нервные связки. В этот же момент, полковник изо всех сил ударил ногами в дверь, выбивая ее из рук четвертого и тоже бросился в коридор. Под руку ему попался один из конвоиров, он был на удивление невысоким… но сильным, а полковник был смертельно уставшим голодным и злым… Они удали на пол, и полковник оказался сверху… и он гвоздил его, бил головой о бетон, пока тот не обмяк, и не перестал сопротивляться.
В коридоре грохнули выстрелы, два, один за другим…
– Открывайте камеры! Быстрее! Блокировать коридор!
Это была не тюрьма, это был стадион, и он совершенно был неприспособлен для содержания арестантов. Если в тюрьме взбунтовавшийся блок можно было быстро отрезать от остальных – то тут такой возможности не было.
– Поднимайся! – чья-то рука оторвала полковника от его жертвы, другая сорвала автомат, затем сунулась к пистолету – держи!
Полковник взял пистолет, ощутил его привычную тяжесть… потом посмотрел вниз, и понял что тот, кого он убил, растерзал на этот грязном бетонном полу был подросток. Подросток, которому кто-то дал автомат и головную повязку с изречением из Корана… и отправил убивать неверных. Может ли быть что-то страшнее этого**?
– Что встал, пошли!!!
Автоматные очереди хлестнули по ним на выходе из коридора и заговорили автоматы в ответ. Несколько человек упали и с той и с другой стороны – но из камер вырывались все новые и новые пленники, они бежали вперед… кто-то погибал под пулями, кто-то подхватывал их оружие, и продолжал стрелять… людской вал накатывался на еще живых защитников коридора… и их оружие тоже становилось трофейным… все больше и больше офицеров получали возможность умереть в бою, а не под пулями расстрельной команды… вместе с ними были и гражданские… но и они стреляли или просто умирали… Тех, кто защищал коридор – а среди них было несколько подростков – забивали ногами, не желая тратить патроны… кровь защитников исламской революции и кровь погибших в этом проклятом коридоре смешалась в одну жуткую, липкую, остро пахнущую густую массу, покрывавшую во многих местах пол…
Полковник, уже раненый, но не выпустивший свой пистолет шел в первых рядах, потому что был вооружен. Он уже успел убить двоих, одного там, у камеры, а одного из пистолета дальше – и продолжал идти вперед, сражаясь за свою жизнь до конца. Адреналин бурлил в жилах, и он не думал ни о чем, ни о народе, ни об убитых – только вперед…
