Том Вулф - Костры амбиций
Его голос:"…просто рассказать, что было на самом деле".
Ее голос: «Конечно… Нас остановили два пацана, пытались ограбить, но ты бросил в одного шину, а я села за руль и рванула, как… рокер какой-нибудь, вот только не заметила, что сбила человека».
«Но ведь так оно и было, Мария».
«Было, да кто поверит?»
Шерман глянул на Киллиана. Киллиан смотрел с напряженной полуулыбкой. Поднял руку, дескать, подождите говорить, послушайте дальше. Куигли не спускал глаз с магического аппарата. Изо всех сил сжимал губы, которые сами собой расплывались в широкую ухмылку.
Вскоре пришел великан: «Вы здесь проживаете?»
Голос Шермана: «Вам же сказано, у нас нет времени».
Тон ужасно высокомерный и раздраженный. Вновь Шерман пережил унижение той минуты, ужасное чувство, что сейчас ему придется вступить в некий мужской поединок, весьма вероятно, даже схватиться врукопашную, и выйти победителем он заведомо не сможет.
«Вы не проживаете, она не проживает. Что же вы тут делаете?»
Раздраженный сноб: «Это вас не касается! А теперь будьте добры, убирайтесь!»
«Вы тут лицо постороннее. Так? Дело серьезное».
Затем голос Марии… перебранка… страшный треск, стул разваливается, и великан падает на пол… его позорное бегство… заливистый хохот Марии…
Наконец ее голос «Жермена платит всего триста тридцать один доллар в месяц, а с меня берет семьсот пятьдесят. Этот дом с пониженной квартплатой… Они бы рады ее схватить за руку и выставить отсюда».
Вскоре голоса стихли… и Шерман вспомнил, заново прочувствовал те судорожные объятия в постели…
Когда лента кончилась, Шерман сказал:
— Боже мой, это поразительно. Откуда это у вас?
Глядя на Шермана, Киллиан показал пальцем на Куигли. Шерман повернулся к Куигли. А тот как раз этого момента и ждал.
— Как только вы сказали мне, где она говорила вам про эти фокусы с квартплатой, я понял. С ходу понял. Они же психи. И не один Хиллиг Уинтер. Запись там включается с голоса. Ну, я сразу и кинулся. У этого типа микрофоны спрятаны в каждой квартире в коробках переговорного устройства. А магнитофон внизу, в подвале, в запертом шкафу.
Шерман недоуменно смотрел на непривычно сияющее лицо Куигли.
— Но зачем ему вся эта морока?
— Чтобы выкидывать съемщиков! — радостно пояснил Куигли. — В таких домах с пониженной квартплатой половина народу живет нелегально. Половина подснимает, вот как ваша приятельница. Но доказать это в суде — поди попробуй. И вот этот маньяк записывает все разговоры в доме на пленку. Запись включается, как только раздается голос. Поверьте мне, не один он такой.
— Но… это ведь незаконно?
— Незаконно! — с огромным удовольствием повторил Куигли. — Это настолько незаконно, что даже не смешно! Это настолько, блядь, незаконно, что, если бы он вот прямо сейчас вошел в дверь, я бы ему сказал: «Привет, я забрал твою хренову пленку. Что скажешь?» А он ответил бы: «Не понимаю, о чем речь» — и тихо-мирно удалился бы. Я ж говорю вам: они совершенно шизанутые, эти маньяки.
— И вы пошли и забрали ее? Как же вы туда пробрались-то вообще?
Невероятно довольный собой, Куигли пожал плечами:
— Тоже мне большое дело.
Шерман взглянул, на Киллиана.
— Господи… так может быть… если это на пленке, то может быть… Сразу после того, как это случилось, мы с Марией приехали на эту квартиру и все обсудили в деталях. Если это на пленке — вот было бы… грандиозно!
— Этого нет, — сказал Куигли. — Я прослушал километры пленки. Таких давних разговоров там нет. Наверное, он время от времени записывает новые поверх старых, чтобы не тратиться на новую пленку.
Воспрянув духом, Шерман сказал Киллиану:
— Что ж, может быть, и этого достаточно!
— Между прочим, — присовокупил Куигли, — вы не единственный визитер, кого она у себя там принимает.
Киллиан прервал его:
— Ладно, ладно, это в данный момент представляет разве что исторический интерес. Тут, Шерман, дело обстоит вот как. Мне не хотелось бы вселять в вас чересчур радужные надежды. У нас две серьезные проблемы. Во-первых, Мария напрямую не говорит, что парня сбила она, а не вы. Она лишь косвенно это подтверждает. Половину ее высказываний можно трактовать так, что она, похоже, подтверждает то, что говорите вы. Ничего, это тоже хорошее оружие. За глаза хватит, чтобы посеять у присяжных сомнения. Она определенно подтверждает вашу версию о том, что имела место попытка ограбления. Но есть и другая проблема, и, честно говоря, я понятия не имею, как ее решить. Дело в том, что эту пленку нельзя использовать как вещественное доказательство.
— Да? Но почему же?
— Как сказал Эд, это совершенно незаконная пленка. Шизанутый Уинтер мог сесть за нее в тюрьму. О том, чтобы использовать тайно и незаконно произведенную запись разговора как доказательство в суде, не может быть и речи.
— Но тогда зачем вы посылали к ней с магнитофоном меня? Тоже тайно произведенная запись. Как же вы ее-то собирались использовать?
— Она тайная, но законная. У вас есть право записывать ваши собственные разговоры, хоть тайно, хоть явно. Но если это чей-то чужой разговор, такую запись закон запрещает. Если бы этот псих Уинтер записывал свои собственные разговоры, тогда пожалуйста.
Шерман уставился на Киллиана с открытым ртом: все его едва народившиеся надежды рухнули.
— Но это несправедливо! Это же… доказательство крайней важности! Не могут же они из-за какой-то формальности не принять во внимание такое важное свидетельство!
— Да? Так вот знайте могут. И именно так они и сделают. А нам надо подумать о том, как бы с помощью этой пленки выудить у кого-нибудь законные показания. Ну, к примеру, найти способ заставить эту вашу приятельницу Марию во всем сознаться. Ценные мысли имеются?
На секунду Шерман задумался. Потом вздохнул и уставился в пространство. Абсурд какой-то.
— Да вы ее и прослушать эту чертову дребедень не заставите.
Киллиан поглядел на Куигли. Куигли покачал головой. Все трое умолкли.
— Погодите-ка, — произнес Шерман, — Дайте взглянуть на пленку.
— Взглянуть? — переспросил Киллиан.
— Ну да. Дайте ее мне.
— Вынуть из магнитофона?
— Да. — Шерман протянул руку.
Куигли перемотал кассету и осторожно, словно это тончайшей работы стеклянная статуэтка, вынул из аппарата. Подал Шерману.
Шерман взял ее обеими руками и принялся разглядывать.
— Будь я проклят, — наконец проговорил он, подняв взгляд на Киллиана. — Она моя.
— Что значит ваша?
— Моя кассета. Я ее записывал.
Киллиан оторопело посмотрел на него, как бы пытаясь понять шутку.
— Что значит — вы ее записывали?
— А то, что в тот вечер я сам зарядил себя аппаратурой — из-за статьи, которая только что вышла в «Сити лайт». Я подумал, нужно запастись подтверждением того, как все было в действительности. То, что мы прослушали, — это пленка, которую я записал в тот вечер. Моя пленка.
У Киллиана отвисла челюсть.
— То есть как это?
— А так. Я сам записал эту кассету. Кто скажет, что это не гак? Кассета у меня. Верно? Вот она. Я пожелал иметь точную запись своего собственного разговора. Скажите мне, советник, такую пленку закон допускает в качестве вещественного доказательства?
Киллиан поглядел на Куигли.
— Господи, бога душу мать! — Потом поглядел на Шермана. — Давайте тогда поставим точки над i, мистер Мак-Кой. Вы говорите мне, что сами зарядились аппаратурой и записали на эту пленку ваш разговор с миссис Раскин?
— Именно. Закон это позволяет?
Киллиан поглядел на Куигли, улыбнулся и снова перевел взгляд на Шермана.
— Разумеется, мистер Мак-Кой, разумеется. Но вы должны кое-что объяснить мне. Каким, собственно, образом вы делали эту запись? Какой аппаратурой пользовались? Куда ее прилаживали? Раз вы хотите, чтобы суд признал это доказательством, будьте готовы отчитаться во всех своих действиях — что называется, от и до.
— А я бы предпочел, чтобы мистер Куигли угадал, как я это сделал. Похоже, он весьма осведомлен в этой области. Хотелось бы послушать, как он будет угадывать.
Куигли бросил взгляд на Киллиана.
— Давай, Эд, — распорядился Киллиан, — угадывай.
— Ну, — начал Куигли, — сперва я на вашем месте приобрел бы диктофон «Награ-2600», у которого запуск с голоса, потом бы я… — и он в мельчайших подробностях описал, как он этим чудесным аппаратиком себя зарядит и добьется наилучшего качества записи.
Когда он закончил, Шерман сказал:
— Мистер Куигли, вы и впрямь большой специалист в этой области. И знаете, почему я говорю это? Потому что именно так я и действовал. В точности, шаг за шагом. — Поглядел на Киллиана, — Ну вот. Что скажете?
— Что скажу? — медленно повторил Киллиан. — Скажу, что вы меня прямо огорошили. Даже не думал, что вы на такое способны.
— Я тоже не думал, — махнул рукой Шерман. — Но в последние несколько дней я начал прозревать. Я уже не Шерман Мак-Кой. А кто-то совсем иной, у кого и имени-то человеческого нет. Я стал другим в тот день, когда меня арестовали. В тот день я почувствовал… почувствовал, что в корне что-то изменилось, но сперва не понял что. Сперва я думал, что я все тот же Шерман Мак-Кой — Шерман Мак-Кой, который просто-напросто переживает очень черную полосу в своей жизни. Но за последние дни я наконец уяснил: я — другой человек. Во мне нет ничего ни от Уолл-стрит, ни от Парк авеню, ни от Йейля, Святого Павла и Бакли, ни даже от Льва «Даннинг-Спонджета».
