Светлана Воинская - Поцелуй Валькирии
— Работа Эда, — поделился Кен.
Повинуясь привычке, Адель задремала и проснулась, только когда Кен остановил машину.
— Ты улыбалась во сне, — он распустил ее волосы. — Когда ты спишь, выглядишь настоящей. Это обескураживает. Иди сюда.
И Адель потянулась к нему, обвила его шею. Как уютно на мужских коленях! Спокойно. Запах мыла из хризантем, собранных на острове Хоккайдо. Крепко прижаться к его груди, ощущать его силу, раствориться… Тепло. Хорошо. Мечта.
— Совершенно… — поняла она.
Мужчина и женщина вместе ради чувства полноценности. Краткого мига совершенства.
Неожиданно из проезжающего мимо автомобиля заулюлюкали, засигналили, и Адель отпрянула, оторвалась от Кена.
— В концлагерь, желтая морда! — кто-то из них бросил стеклянную бутылку, и она разбилась о багажник, позади них. — Нечего белых девок трахать!
Ее преследовали и оскорбительные крики, и взгляд Кена, неприятно пораженного ее реакцией. Адель вернулась на свое кресло и уставилась на дорогу, чувствуя, что все каменеет у нее внутри. Кен закурил, развернул машину и поехал назад.
Путь показался Адель нескончаемо длинным, и она то и дело поглядывала на циферблат «устрицы». Наконец показались склады мебельной фабрики. У мастерской Адель поспешно вышла, осторожно захлопнула дверцу и, боясь встретиться с Кеном взглядом, направилась к шоссе, чтобы поймать такси.
— Я свяжусь с Томико, напомню, чтобы растерла твою спину мазью, — Адель обернулась на его спокойный голос и стала разглядывать свежие царапины на красивом багажнике. — Хари дал специальный заживляющий бальзам.
Она кивнула и проголосовала, вслушиваясь, как позади шуршат по асфальту шины, и машина Кена удаляется, затихает в стенах мастерской, и металлическая дверь за ней с урчанием опускается.
Угрюмый, чужой водитель вез ее в Челси. Ник пожалел бы ее, вспомнил морскую байку, от примитивной философии которой ей стало бы легче.
Дома ее ждал букет. Адель попросила вазу, поднялась в комнату и стала расставлять цветы. Улыбка вошедшей Томико взывала о прощении — значит, хозяйка собиралась ворчать:
— В толпе красота погибает. Достаточно одного цветка, чтобы создать икебану. Значит, их прислал не Кен. Эрик. После случившегося Кен не стал бы одаривать ее цветами. Адель протянула Томико несколько роз. Та, выразив благодарность, отказалась и с разрешения отобрала нераспустившиеся бутоны.
Склонившись над вазой, Адель вдыхала свежий терпковатый запах. Удивительно, что ей это приятно, что она испытывает необъяснимое блаженство. Она никогда не любила цветы, и восторги от подаренного букета казались ей глупыми. Теперь она даже пользуется духами…
Эрик. Ведь это он привлек ее внимание к творчеству мастера татуировки. Интересно, он знал о том, что любопытствовать было опасно?
Ближе к вечеру вернулся из школы Яса и привел с собой Майкла.
— Ты выздоровела? Мама просила не тревожить тебя. Высокая температура?
Адель вспомнила, что за сутки, которые она проспала после сеанса «иглоукалывания», Яса не включал патефон — она не слышала музыки.
— Гляди! — Яса на пороге своей комнаты натянул на пухлые, как пирожки, ступни ботинки и заколотил каблуками по полу. — Это ролл, а это… уинг, — демонстрировал он выученные чечеточные па.
Вскоре пожаловал Кен, и Адель спустилась на кухню.
— Мне хотелось бы помочь, — попросила она Томико и взялась за тарелочки — отнести в гостиную, где на маленьком столике сервировался ужин.
— Не надо, — твердо остановила ее Томико. — Даже для того, чтобы расставить блюда на столе, следует знать, как это делается. Например, рыба подается брюхом к трапезнику, голова ее должна быть повернута влево. Расположить ее по-другому — нарушить этикет. Ведь рыбу подобным образом подавали для трапезы перед харакири: головой вправо, а животом — от сидящего за столом самурая. Считалось безнравственным подсовывать живому человеку рыбье пузо, когда он вскоре вспорет свое собственное!
— Вы не из простой семьи, раз чтите древние обычаи, — попробовала Адель смягчить непреклонный нрав хозяйки. — Женщина из деревни вряд ли знакома с такими тонкостями.
Адель покинула кухню и заставила себя пройти в гостиную. Почему она должна ощущать неловкость перед Кеном? С какой стати она допускает подобные чувства по отношению к японцу? Равнодушно взглянув на него, Адель села на колени, готовая к любому нападению с его стороны.
— Ясе очень нравится степ, — Кен погасил сигарету. — Все знали, что он слушает пластинки, ты одна посмотрела дальше.
Милостиво усмехнувшись, Адель перевела дыхание и расслабила напряженные плечи. И тут же поняла свою ошибку, ведь для Кена ничего не значило безразличие, умело нарисованное на ее лице — он слушал ее, легко определяя душевное состояние собеседника по ритму работы легких.
— Но в следующий раз спрашивай дозволения Томико. Она мать, ей хочется принимать участие в судьбе сына.
Ну вот, Кен снова этого добился — Адель превращалась в ребенка, воспитанницу, которую отчитывают на плацу перед строем товарищей. И ее белокурая голова опущена, и щеки пунцовые от стыда. «Маршируй, Розенберг! Час марша!» — объявляют наказание, и она, одинокий маленький солдат, шагает, задирая натренированные прямые ноги в коричневых шортах, описывая квадрат за квадратом и отдавая честь красному флагу с черной свастикой.
В гостиную заглянул Яса, бросил на Адель сочувствующий взгляд — он вернул ее на землю.
— Легко забыть об этике, когда влечет любопытство, — будто и не ей проговорил Кен. — Таков удел бесталанных людей, потомков Сальери. Они заняты постижением чужих тайн, а не собственно творчеством.
Неужели снова завязался Очень Умный Разговор? Да, она забыла об этике, когда пробралась в мастерскую хари. Но она не выкрала ни одного рисунка! И потом она просилась в ученицы, старый мастер отказал ей. А Кен? А ворованные материалы в тайнике? А его автомобили, минирадиоприемник — работа Эда? Она слышала об изобретенных Шокли и Браттейном транзисторах. Как все элементарно! Кто-то говорил, прогресс — дитя войны. Оказывается, порождение шпионажа и воровства. Через пять лет полупроводники станут достоянием человечества, навсегда заменят электронные лампы, принесут создателям Нобелевскую премию. За пять лет многое можно успеть.
Возникла Томико, расставила подносы с кушаньями.
— Этика?! — вскричала Адель. — Я видела документы в твоем тайнике. Ты занимаешься промышленным шпионажем! Почему бы тебе не выкрасть секрет ядерной бомбы, как русские?
Ужаснувшаяся Томико поспешила убраться. Кен промолчал, потом тихо произнес:
— Чертежи в тайнике ни для кого в мире не тайна. Эти автомобили год как выпустили. Виденная тобой подборка — мое учебное пособие, если хочешь. Я не преступал закон, чтобы добыть их. Я слишком хорошо знаю, что такое шпионаж. Слишком хорошо. И не собираюсь обращаться к подобным методам в любимом деле. Это испортило бы мне удовольствие.
Вошедшие Яса и Эд уселись за стол и тем самым легко прекратили спор. У Адель аппетита не наблюдалась, и она обрадовалась, когда Томико подозвала ее к телефону. Звонил Эрик.
— Кто это взял трубку? — изумился он. — Такой странный акцент! С кем ты живешь, с китаёзой?
Словно заподозренная в сожительстве с дикарями, Адель попыталась оправдаться. «Это домохозяйка, — чуть не слетело с ее губ. — Я не имею к ним ни малейшего отношения». И тут же почувствовала себя пристыженной.
— Хочу напомнить про приглашение к Макартуру, — беспечно трепался Эрик.
Соглашаясь, Адель побледнела — Кен все слышал.
10
Hagalaz — разрушающие силы, стихия, град.
Внешнее разрушение — всего лишь попытка вашей измученной души создать для сознания ситуацию, требующую личностного роста, изменения. «Удар судьбы» помогает определить истинный путь.
Утра пришлось дожидаться с книжкой о щедро татуированных разбойниках. Когда рассвело, Адель ненадолго забылась. Ее разбудил шорох. Котенок пробрался в ее комнату, вытащил из кармашка сумки кулон на цепочке и играл с ним, цепляя коготками и откидывая в сторону. Сквозь дрему Адель заметила, как он кусает серебряную крышечку, и тут же вскочила.
— Блонди, нельзя! — она ринулась к испуганному ее криком зверьку и вырвала украшение. Неужели котенок почувствовал запах? Адель проверила плотность крышки. — Глупенький! Надо спрятать подальше, налижешься ненароком…
Адель открыла двери шкафа — ее никогда не беспокоило, произведет ли ее костюм впечатление на других людей. Она одевалась неброско, удобно, со вкусом. Одежды в шкафу было ровно столько, сколько могло поместиться в ее дорожной сумке. Единственное, что она не захватит с собой, если понадобиться уйти — это белоснежное платье да кимоно. Но сейчас, повинуясь порыву, Адель облачилась в бледно-розовый шелк, укуталась в его прохладу и посмотрелась в зеркало. В утреннем свете она сияла! Тысячи тонких лучиков исходили от ее одеяния, кожи, волос…
