Фредерик Форсайт - Досье «ОДЕССА»
– Это все? – спросил он.
– Да, – угрюмо ответил хозяин дома, стоявший у двери под навесом.
– Некий Маркс у вас не живет?
– Нет.
– И вы никакого Маркса не знаете?
– Нет.
– Таубер дружил с кем-нибудь?
– По-моему, нет. Вечно был один. Приходил и уходил, когда ему вздумается. Наверно, он был чокнутый. Но за квартиру платил исправно. И не скандалил никогда.
– Вы видели его в компании? На улице с кем-нибудь?
– Никогда. По-моему, у него не было друзей. И неудивительно – он вечно что-нибудь бормотал. Словом, чокнутый.
Миллер стал расспрашивать жителей близлежащих домов. Многие признавались, что встречали старика, который брел, повесив голову, укутанный в длинное пальто, шерстяную шапку и старые дырявые перчатки.
Три дня блуждал Миллер у дома Таубера, побеседовал с молочником, бакалейщиком, мясником и почтальоном, заглянул в бар, табачную и скобяную лавку – все напрасно. Лишь в среду он наткнулся на ватагу мальчишек, игравших в футбол у стены сарая.
– Значит, вас интересует тот старый еврей? Безумец Солли? – переспросил вожак.
Мальчишки окружили Миллера.
– Да, да. Вы его с кем-нибудь видели? С каким-нибудь другим стариком?
– А зачем вам это знать? – подозрительно спросил старший. – Мы его не обижали.
Миллер повертел в руке монету в пять марок. Восемь пар глаз зачарованно впились в нее.
– Мистер, – набрался смелости, самый младший из ватаги. Однажды я видел его с другим. Они разговаривали. Сидели и разговаривали.
– Где?
– У реки. На набережной. Там скамейки стоят. Вот на скамейке они и сидели, разговаривали.
– А собеседник Таубера был старик?
– Да. У него длинные седые волосы.
Миллер бросил мальчишке монету, убежденный, что сделал это зря. Но все же прогулялся к реке, оглядел набережную. Там стояло полдесятка скамеек, теперь пустых. Хотя летом, наверно, многие приходили сюда посидеть, посмотреть, как ходят по Эльбе пароходы.
Слева от Миллера на ближнем берегу располагался рыбацкий порт – у причала стояло несколько траулеров. Одни пришли из Северного моря с уловом сельди и макрели и теперь разгружались, другие готовились к отплытию.
Петер вернулся в разрушенный Гамбург из деревни, куда они с матерью переехали, спасаясь от бомбежек, еще мальчишкой; он вырос среди камней и развалин. Его излюбленным местом для игр был рыбацкий порт в Альтоне. Ему нравились рыбаки – грубоватые, но добрые, пропахшие смолой, солью и крепким табаком.
Миллер вернулся мыслями к Тауберу. Где Саломон мог познакомиться с Марксом? Журналист понимал, что упускает какую-то деталь, но не мог понять, что именно. Ответ пришел лишь тогда, когда он уселся в машину и доехал до заправочной станции у вокзала. Как нередко бывает, на мысль навела случайно сказанная фраза. Заправщик объявил, что высокооктановый бензин подорожал, и добавил, пытаясь завязать разговор, что деньги все больше обесцениваются. Потом ушел за сдачей, а Миллер уставился на раскрытый кошелек.
Деньги. Где Таубер брал деньги? Он не работал. Государственную компенсацию принять отказался. Между тем за квартиру платил исправно, а ведь нужно было еще на какие-то средства питаться! Ему было пятьдесят четыре года, значит, пенсию по возрасту он получать не мог. Очевидно, он получал пенсию по инвалидности.
Дождавшись сдачи, Миллер поехал на почту района Альтона. Там разыскал окошечко с табличкой «Пенсии».
– Скажите, когда пенсионеры получают деньги? – спросил он толстуху за решетчатым окошком.
– В последний день месяца.
– Значит, в субботу?
– Нет, на сей раз в пятницу, послезавтра.
– И те, у кого пенсии по инвалидности?
– Да. Все, кому причитается пенсия, получают ее в последний день каждого месяца.
– В какое время?
– С самого открытия.
– Спасибо.
Миллер в пятницу снова пришел на почту, оглядел стоявших очереди, стариков и старух, которые пришли еще до открытия и выстроились на улице. У многих были седые волосы, но чаще всего они скрывались под шляпами или шапками – день стоял солнечный, но морозный. Около одиннадцати часов на почту зашел старик с копной седых волос, похожих на сахарную вату. Вскоре он вышел, пересчитал деньги, сунул их в карман и огляделся, поискал кого-то взглядом. Постояв так несколько минут, он повернулся и медленно двинулся прочь. На углу он снова посмотрел по сторонам и направился к набережной. Петер последовал за ним.
Полкилометра до реки старик прошел не меньше чем за двадцать минут, уселся на скамейку. Миллер не спеша приблизился к нему сзади.
– Герр Маркс?
Старик повернул голову на голос. Миллер обошел скамью и встал рядом. Старик не удивился, вел себя так, словно незнакомцы заговаривали с ним поминутно.
– Да, – сухо ответил он. – Я Маркс.
– Меня зовут Миллер.
Маркс сдержанно кивнул, принял имя к сведению.
– Вы случаем не герра Таубера ждете?
– Да, его. – Старик вновь не удивился.
– Можно присесть?
– Пожалуйста.
Миллер уселся бок о бок со стариком, тоже лицом к Эльбе.
– К несчастью, герр Таубер скончался.
Старик не оторвал глаз от огромного японского сухогруза «Кота Мару» из Йокогамы, что плыл по реке. Не выказал ни скорби, ни изумления, словно подобные вести приходили к нему часто. Возможно, так оно и было.
– Понятно, – только и выдохнул он в ответ.
Миллер вкратце пересказал события прошлой пятницы и добавил:
– Вас, кажется, не удивляет, что он покончил с собой.
– Верно, – согласился старик. – Таубер был весьма несчастен.
– Знаете, он ведь дневник оставил.
– Да, как-то раз он упомянул о нем.
– Вы его читали?
– Нет, он никому его не показывал.
– В дневнике Таубер описал годы, проведенные во время войны в Риге.
– Да, он говорил, что был в рижском гетто.
– А вы тоже там сидели?
Старик повернул голову и оглядел Миллера печальными глазами.
– Нет, я был в Дахау.
– Послушайте, герр Маркс. Мне нужна ваша помощь. В дневнике ваш друг упоминал офицера СС по имени Рошманн. Капитана Эдуарда Рошманна. Он не рассказывал о нем вам?
– Рассказывал. Ведь силу жить ему давало только одно – надежда однажды выступить на суде, дать показания против Рошманна.
– Он и в дневнике об этом писал. Я читал его после смерти Таубера. Я журналист и хочу найти Рошманна. Отдать его в руки правосудия. Понимаете?
– Да.
– Но если Рошманн уже умер, тогда моя затея бессмысленна. Может быть, Таубер сообщил вам что-нибудь на этот счет?
Несколько минут Маркс безмолвно следил, как исчезает за поворотом реки огромный «Кота Мару». Наконец сказал:
– Рошманн жив и разгуливает на свободе.
Миллер нетерпеливо подался вперед:
– Откуда вы знаете?
– Таубер его видел.
– Да, я читал. Это было в апреле сорок пятого.
– Нет, – покачал головой Маркс, – в прошлом месяце. – Он вздохнул и повернулся к Миллеру. – Да, да. Однажды поздно ночью Таубер вышел прогуляться. Так он часто делал, когда его мучила бессонница. Проходя мимо оперного театра, он увидел высыпавшую толпу зрителей и остановился пропустить ее. Говорил, там были богачи – мужчины во фраках и женщины в мехах, увешанные драгоценностями. На углу их ждали три таксомотора. Театральный швейцар открывал двери машин одну за другой. Тут Таубер и заметил Рошманна. Тот сел в такси вместе с остальными и уехал.
– Скажите, герр Маркс, Таубер был совершенно уверен, что это Рошманн?
– Да.
– Но ведь в последний раз он видел его девятнадцать лет назад. И за эти годы Рошманн мог сильно измениться. Откуда такая уверенность?
– Таубер говорил, что Рошманн улыбнулся.
– Что?
– Улыбнулся.
– А это важно?
Маркс несколько раз кивнул:
– Таубер говорил, если хоть раз увидишь улыбку Рошманна, не забудешь ее до конца дней. Он не мог ее описать, но поручился, что узнает из миллиона других.
– Понятно. Вы ему поверили?
– Да.
– Хорошо. Предположим, я тоже этому верю. А номер такси он не запомнил?
– Сказал, что растерялся и упустил это из виду.
– Черт возьми, – выругался Миллер. – Рошманн поехал, скорее всего, в гостиницу. Зная номер машины, я бы нашел водителя и выведал у него, куда он отвез Рошманна. Когда герр Таубер поделился с вами этой новостью?
– В прошлом месяце, когда мы получили пенсию. Здесь, на этой самой скамейке.
Миллер встал и со вздохом произнес:
– Вы понимаете, что этому никто не поверит?
Маркс перевел взгляд с реки на журналиста.
– Конечно, – тихо ответил он. – Таубер тоже это понимал. Потому и покончил с собой.
В тот вечер Петер Миллер заехал к матери, и она, как всегда, суетливо выспрашивала, сколько он ест, ругала за сигареты и давно не стиранную рубашку. Эта невысокая, полная женщина пятидесяти лет никак не могла смириться с тем, что ее единственный сын хотел быть лишь репортером.
