Алексей Митрофанов - Тело Милосовича
Собственно, а откуда он взялся, такой красивый? Сам ли по себе появился или что-то послужило тому причиной?
Филатов опять стал вспоминать все неясности вчерашнего дня. Перед глазами всплыло почти испуганное лицо зампреда Соцпартии, когда он заговорил с тем о повторном вскрытии. Не мог ли он… А почему бы и нет? Кто знает, какие тут действуют взаимные договоренности?
Как политик с большим стажем, Филатов хорошо знал, что за видимыми событиями, которые освещаются в новостях, всегда существует множество невидимых нитей договоренностей, компромиссов и уступок, осуществляемых ради стабильности системы. Для тех, кто далек от этой кухни, действия властей часто кажутся необъяснимыми, а порой и глуповатыми. А между тем все имеет свои причины и логическое обоснование. Просто их не всегда уместно и возможно объяснять. Но одно совершенно точно — просто так в политике ничего не делается. Это уж, как говорится, зуб даю. Так что Милош мог возникнуть после того, как зампред сообщил властям о предложении Филатова. Зная его репутацию человека деятельного и способного к неожиданным решениям, те и поручили Милошу забить ему баки и отвлечь от главного события.
Найдя причину появления Милоша, пусть даже и гипотетическую, Филатов приободрился. Теперь ему становился понятен расклад сил вокруг похорон Слободана. А значит, он может избежать многих ошибок.
Насвистывая, он поднялся к себе в номер.
ГЛАВА XV
ТРАУРНЫЙ МИТИНГ
Ровно в половине двенадцатого в гостинице появился приставленный к российским депутатам сотрудник Соцпартии и сказал, что пора выходить — траурный митинг начнется в двенадцать, потом будет толпа, и им лучше прийти на место немного раньше.
Вся делегация Думы собралась в холле. Сопровождающий раздал значки с изображением Слободана, траурные повязки, и они вышли на улицу.
Теперь место проведения церемонии мог бы безошибочно найти любой, даже тот, кто никогда прежде не бывал в Белграде. Все люди двигались в одну сторону. Участников похорон легко можно было разделить на белградцев и приезжих. Первые шли по двое-трое или вообще в одиночку, вторые — группами по пять — семь человек и больше. Приезжие часто оглядывались, чтобы получше запомнить место, где остался их автобус, и дорогу к нему. Автобусов было очень много. Большими тушами разнообразных цветов и размеров они стояли у обочин. К ним все время подъезжали новые. Людей, выходивших из них, с ходу можно было отличить от белградцев — одеты поскромнее и держатся не так уверенно. На лацканах почти у каждого был приколот траурный значок с портретом Слободана.
«Это сколько же денег нужно потратить, чтобы организовать такое? — поразился Филатов. — Ведь людей из других городов нужно не только привезти, заплатив за аренду транспорта, но организовать питание, раздать символику, приставить провожатых к каждой группе. Сильна Соцпартия, если смогла все это сделать. И денег у нее немало. Но ведь и авторитет у Слободана был велик, потому что одними деньгами тут не обойдешься».
— Куда мы идем? — спросил он у провожатого.
— К Скупщине, прощание состоится там. Скупщиной назывался парламент. Филатову даже приходилось там выступать в прежние времена. Потом парламент перенесли в другое место. Что сейчас находится в массивном здании с зеленым куполом, он точно не знал.
— В зале? — спросил Филатов.
— Нет, на площади, — был ответ. Это Филатова удивило, но не сильно. В принципе площадь тоже годилась. В здании такая масса народу просто не уместилась бы. Он не знал, что удивляться сегодня придется еще не раз.
Толпа делалась все гуще, и теперь через нее приходилось проходить впритирку. Он подумал, что если вдруг случится паника и толпа колыхнется, а еще хуже переместится, то жертв не избежать. От этой мысли ему стало неуютно и захотелось поскорее выбраться из толпы. Он оглянулся в поисках полиции и никого не увидел.
Люди стали узнавать Зюганова и Бабурина. Звучали возгласы «Руссия!». Многие тянулись, чтобы пожать им руки. Те были счастливы. Дома им нечасто приходилось встречать такой прием.
Кто-то узнавал и Филатова, ведь он в прежние свои приезды в Югославию мелькал по сербскому телевидению. Кидались пожимать руку и ему, тоже кричали «Руссия». Российские депутаты приосанились. Что ни говори, а это было приятно.
Народ все прибывал. Филатов поразился количеству собравшихся на площади людей. Давно не видел он таких многолюдных митингов. Но главное было еще впереди.
Посреди площади стояла сцена, наподобие тех, что монтируют для рок-концертов. Она была довольно высокая, и Филатов не мог разглядеть, что на ней стоит.
Сопровождающий провел их за оцепление, сказал магическое «Руссия» и указал на них охране. Гости поднялись на сцену. Здесь уже стоял покрытый сербским флагом гроб с телом Слободана. Гроб был закрыт, и Филатов решил, что его откроют позже.
Отойдя в сторону, он стал ждать. Долго ничего не происходило. По сцене сновали какие-то люди в рабочей одежде, тянули провода, проверяли микрофоны и осветительную аппаратуру.
Филатов посмотрел на площадь и понял, что счет собравшимся идет на сотни тысяч. Скорее всего, здесь было до полумиллиона человек. У него захватило дух. Перед такой массовой аудиторией стоять ему еще не приходилось.
Потом он увидел зампреда Соцпартии, отдававшего распоряжения по рации, и подошел к нему. Завидев Филатова, тот растерянно оглянулся. Затем напрягся и подобрался. Лицо его сделалось еще более озабоченным, чем было до того.
— Я хотел бы выступить, — сказал Филатов после приветствия.
— Понимаете, у нас уже записалось очень много желающих, — ответил тот. — Даже не знаю, как быть.
Если предоставить слово всем, то мы не уложимся в отведенное время.
— Я недолго, — пообещал Филатов, — всего пару минут.
— Ну, постараюсь, но ничего не обещаю, — уклончиво ответил зампред.
Начался митинг, но гроб так и не открыли. «Почему нельзя его открыть? — недоумевал Филатов. — Ведь не было же ни теракта, ни несчастного случая. В чем дело?» Он хотел спросить об этом распорядителя, но тот все время держался на противоположном конце довольно обширной сцены и к Филатову не подходил, а идти к нему под взглядами сотен тысяч людей было неудобно. Филатов попробовал задать вопрос про закрытый гроб соседям, каким-то активистам Соцпартии, но те только пожимали плечами, показывая, что это их не очень интересует.
Возле гроба все время сменялся почетный караул. Настал черед стоять в карауле и Филатову. Он встал рядом с гробом, приосанился и стал смотреть прямо перед собой с выражением глубокой скорби на лице.
Вдруг в голову ему пришла мысль, что этот почетный караул не имеет особого смысла. Он нужен, когда мимо идут люди. А когда гроб установлен высоко на сцене, люди стоят внизу, никто никуда не идет, да еще и гроб закрыт, тогда почетный караул ни к чему.
«Но почему же он все-таки закрыт?» — вертелся в голове вопрос. Филатов скосил глаза на гроб. На торце он увидел небольшую латунную табличку в форме параллелепипеда, испещренную гравировкой. Кажется, на ней было что-то написано. Название фирмы? Филатов удивился. Судя по виду, гроб был из очень дорогих. На таких обычно не ставят никаких товарных знаков. Те находятся где-нибудь внутри, так, чтобы быть замеченными, но в то же время не вызывать раздражения своей назойливостью. Тогда выходит, что табличку привинтил не изготовитель. А кто? И главное, зачем?
Не найдя ответа на этот вопрос, он стал думать о другом. Вот если бы вчера вечером он не поддался искушению ответить на звонок Милоша, а отправился в Музей революции с теми ребятами из кафе «Русский царь», то сейчас, по крайней мере, знал бы, есть ли в гробу вообще кто-нибудь. Уж что-что, а открыть крышку они бы сторожей уговорили.
Этот поворот мысли Филатова поразил. Вот оно что! Гроб может быть вообще пуст! Трибунал мог отпустить Слободана, предвидя провал процесса. Чтобы сохранить лицо. Потому и вскрытия повторного не проводили, что некого было вскрывать! Потому и гроб закрыт, что никого показывать публике.
У Филатова перехватило дыхание от смелости собственных догадок. Ему так захотелось протянуть руку и попробовать приподнять гроб, что едва удержался. Сделать это на глазах у сотен тысяч людей он не посмел.
Он стал искать способ, как можно было бы это осуществить под благовидным предлогом. Сделать вид, что споткнулся, и опереться о гроб, одновременно пытаясь его приподнять? Но он стоит на месте, трудно споткнуться, когда никуда не идешь.
Притвориться, что ему стало плохо, ухватиться за сердце и опереться о гроб? Так вроде молод еще для таких приступов. И опять же риск. Все могло оказаться совсем не так, как он думает, а пресса раздула бы его поступок так, что хоть святых выноси. Такая выходка могла стоить ему политической карьеры, а рисковать ею Филатову совсем не хотелось.
