Роберт Ладлэм - Рукопись Ченселора
– Флаги.
– Этап номер один пройден,-сообщили на другом конце провода. Варак кивнул. Его помощник щелкнул выключателем. Четырьмя этажами ниже, в бетонированной комнате, еще один человек Барака наблюдал за квадратными экранами сигнальной системы, расположенными на встроенном в стену пульте. Рядом с ним на стальном столике, на расстоянии протянутой руки, лежала телефонная трубка. Внезапно из нее раздался свист, и тут же тишину взорвал резкий сигнал сирены. Расположенный в центре панели квадратный экран зажегся красным светом. Наблюдавший за экраном человек моментально нажал находившуюся под этим экраном клавишу. Снова воцарилась тишина. В помещение с перекошенным от ужаса лицом ворвался охранник.
– Проверка,-сообщил ему сидевший перед пультом человек, спокойно кладя трубку на место.-Я предупреждал тебя.
– О дьявол! – рявкнул охранник, с трудом переводя дыхание-Ты, гад ползучий, доведешь меня до инфаркта своими штучками.
– Сам не доводи себя до этого,-с улыбкой посоветовал мужчина. Варак наблюдал, как Сэлтер открыл стенной шкаф и зажег в нем свет. Обе телефонные трубки теперь лежали на месте. Предстояло позвонить еще в одно место
– Браво. Да-да, не Генезису, а Браво, потому что Генезис уже умер. Его место занял Браво. Ему-то и надо было сообщить о результатах операции. Рядом с флагами стояли две сплетенные из металлических лент корзины на колесиках. Ежедневно в них из одного кабинета в другой перевозили горы бумаг, и в коридорах бюро они давно всем примелькались. Через несколько минут в них положат сотни, может быть, тысячи досье, свезут вниз мимо старшего агента по фамилии Парк и погрузят в автомашину. Затем архив Джона Эдгара Гувера бросят в печь. Планам создания четвертого рейха будет нанесен сокрушительный удар.
– Варак, быстро! – раздался возглас из расположенного за флагами стенного шкафа. Варак бросился внутрь. Встроенный в стенной шкаф стальной сейф был вскрыт, все четыре его ящика – выдвинуты. Два левых были битком набиты бумагами: досье на лиц с фамилиями от A до L стояли в полном порядке. Но два правых ящика оказались пустыми Металлические разделители лежали друг на друге, им нечего было разделять: досье от М до Z исчезли. А вместе с ними и половина всей содержащейся в сейфе Гувера мерзости.
Глава 4
Ченселор лежал под лучами жаркого солнца, просматривая "Лос-Анджелес тайме". Газетные заголовки казались почти фантастическими, как будто события, о которых они сообщали, в реальной жизни были абсолютно невозможны. Наконец-то этот человек мертв! Джон Эдгар Гувер умер самой заурядной смертью, в постели, как умирают миллионы стариков. И смерть его не повлекла за собой никаких чрезвычайных последствий, никто не воспринял ее как какую-то всеобщую трагедию. Просто годы взяли свое, и сердце пожилого человека не выдержало. Но по тому, в каких выражениях газеты сообщали об этой смерти, чувствовалось, что в стране она вызвала вздох облегчения. Как и следовало ожидать, конгресс и правительство в своих заявлениях подобострастно восхваляли усопшего, выражали ханжескую скорбь по поводу его кончины, но это были крокодиловы слезы. Свернув газету, Ченселор сунул ее в песок, чтобы не унесло ветром. Читать дальше ему не хотелось. Однако хуже было то, что ему не хотелось и работать. О господи! Когда же он снова сядет за письменный стол? И сможет ли вообще когда– нибудь взяться за перо? Ему невыносимо надоело это сибаритство. Он чувствовал, что не живет, а прозябает. Как ни странно, несмотря на полное безделье, он становился все богаче. Полчаса назад из Нью-Йорка позвонил Джошуа Харрис и сообщил, что киностудия своевременно сделала очередной взнос на его текущий счет. Питер получил немалые деньги абсолютно ни за что. После той вечеринки у Шеффилда он ни разу не снизошел до того, чтобы съездить или хотя бы позвонить на студию и поговорить с кем-нибудь о делах, о сценарии по его роману "Контрудар!". "Тебе не о чем беспокоиться, дружище, ты написал бестселлер". Хорошо, пусть так. Ченселор поднял руку и посмотрел на часы. Почти половина девятого. Утро в Малибу вступало в свои права быстро. Ярко светило солнце, песок уже успел накалиться, но воздух еще оставался прохладным. Питер медленно встал и пошел в дом. Хотелось посидеть в комнате с кондиционером и чего-нибудь выпить. "И правда, почему бы не выпить? Как это раньше говорили? "Я никогда не пью раньше пяти часов дня". Слава богу, где-то уже пять часов. Сколько сейчас на Восточном побережье? Около пяти утра? Да нет, вечно я путаю. Все совсем наоборот: там уже почти полдень".
День был отвратительный: хмурое, закрытое облаками небо, сырой, тяжелый воздух. Моросящий дождь, казалось, вот-вот разойдется и превратится в ливень. На площади перед Капитолием собралось множество народа. К шуму толпы примешивалось негромкое пение сторонников мира, оттесненных за барьер, подальше от здания конгресса. По мере того как усиливался дождь, Их пение становилось все громче. То здесь, то там щелкали раскрывающиеся зонты, и круги черной материи скрывали безучастные, равнодушные лица, скучные, недовольные глаза. Казалось, сам день делает людей раздражительными. В воздухе витал какой-то непонятный, но явственно ощутимый страх. Так воздействовало на собравшихся наследие человека, тело которого в эту минуту везли на огромном катафалке. И вот, свернув с обсаженной деревьями аллеи, похоронная процессия с двадцатиминутным опозданием вступила на площадь. Хотя толпа стояла в стороне от ее маршрута, как только лошади, тянувшие катафалк, приблизились, все, как один, отпрянули назад. "Вот еще одно проявление страха",-подумал Стефан Варак. По обеим сторонам ступеней, которые вели в ротонду, по стойке "смирно" застыл почетный караул: потемневшая от дождя форма, сосредоточенный взгляд. Одиннадцать тридцать. Тело Джона Эдгара Гувера будет находиться в здании конгресса США в течение всего дня и ночи. Еще ни разу в истории страны ни одно гражданское лицо не удостаивалось такой чести. А может быть, тем самым нация стремилась окончательно убедить себя и весь мир в том, что Гувер действительно мертв? Созданное когда-то для борьбы с коррупцией и преступностью ФБР со временем превратилось в чрезвычайно эффективную организацию, а сам Гувер вырос в фигуру общенационального масштаба. Но с годами в нем все заметнее проявлялось то, что специалисты называют распадом личности. "Если бы он вовремя остановился! – подумал Варак.– Раньше, чем его охватила лихорадка борьбы с "подрывными элементами", раньше, чем он уверовал в собственную непогрешимость". Вперед торжественным шагом вышли восемь военнослужащих. Приблизившись к задней дверце катафалка, они замерли – по четыре человека с каждой стороны. Откинулась тяжелая панель, и из глубины выкатился покрытый национальным флагом гроб. Взяв гроб за выступающие стальные ручки, военнослужащие сняли его с платформы и неестественно медленно двинулись к Капитолию. Началось мучительное восхождение по тридцати пяти ступеням, ведущим в ротонду. Собравшиеся, застыв, смотрели на уставившиеся в одну точку, будто неживые, глаза, на мокрые от дождя и пота лица, на вздувшиеся от напряжения под обшлагами формы мускулы, на потемневшие от пота белые воротнички. Казалось, все затаили дыхание. Когда же наконец гроб достиг верхней площадки, раздался всеобщий вздох облегчения. На минуту солдаты замерли по стойке "смирно" и снова продолжили свое медленное шествие по направлению к большим бронзовым дверям ротонды. Варак и телеоператор стояли на небольшой, возвышавшейся над толпой платформе. Рядом с ними находилась телекамера. На металлической оправе ее толстых линз виднелись начальные буквы, обозначавшие название одной из телекомпаний Сиэтла, штат Вашингтон. Компания эта входила в телекорпорацию Западного побережья, и никого из ее сотрудников в это утро на площади перед Капитолием не было.
– Вы все сможете заснять? – спросил Варак оператора по-французски.
– Каждая группа, каждый ряд, каждое лицо будет зафиксировано на пленке, – ответил француз.
– А плохое освещение и этот дождь вам не помешают?
– Для такой пленки, как наша, это не имеет значения. Повышенная чувствительность!
– Хорошо, я пошел наверх. К лацкану своего пиджака Варак прикрепил удостоверение сотрудника Совета национальной безопасности. Сквозь толпу Варак пробрался к входу в здание конгресса и мимо часовых прошел в помещение охраны.
– Скажите, дверь на лестницу, ведущую в архив, опечатана? – обратился он к дежурному офицеру.
– Не могу знать, сэр.-Дежурный пробежал глазами лежавший перед ним лист с инструкциями.– Здесь ничего об этом не сказано.
– Черт побери! Там должно быть указание на этот счет. Пожалуйста, внесите дополнение,-проговорил Варак, отходя от офицера. Никакой особой необходимости запирать эту дверь не было. Отдав приказание, Варак просто продемонстрировал свою власть. Теперь, если что-то случится с киноаппаратурой и ему срочно понадобится телефон, то не придется тратить драгоценное время на установление его личности. Офицер наверняка его запомнил. Перепрыгивая через ступени, Варак быстро поднялся на площадку перед входом в ротонду, на которой уже толпилось множество народа. Обливаясь потом и едва держась на ногах, подвыпивший конгрессмен попытался пробраться сквозь это сборище в здание Капитолия, но споткнулся и едва не упал. Какой-то молодой человек, очевидно помощник, вовремя подхватил конгрессмена под левый локоть и вытащил из толпы. Тот зашатался, ударившись спиной о стену. Глядя на смущенное потное лицо конгрессмена, Варак вспомнил, что когда-то тот публично обвинил ФБР в подслушивании его телефонных разговоров, поставив Гувера в трудное положение. Но потом внезапно снял свои обвинения. Обещанные доказательства так и не были представлены – у конгрессмена их почему-то вдруг не оказалось. Варак шел по коридору и думал, что этот конгрессмен, может быть, один из тех, чье досье похитили. Он кивнул охраннику, который внимательно изучил его удостоверение и открыл перед ним дверь на узкую винтовую лестницу, ведущую наверх, под купол ротонды. Через три минуты он стоял на коленях рядом со вторым оператором на высоте ста шестидесяти футов. Оператор разместился на верхней галерее, уже много лет закрытой для туристов. Свою камеру он предусмотрительно обернул в тройной слой изоляционного материала, а завинченные до отказа линзы закрепил дополнительными зажимами, так что даже на галерее ее слабого жужжания почти не было слышно. Снизу же ни оператора, ни его камеру разглядеть было просто невозможно. Рядом лежали три коробки с пленкой. Внизу гроб уже устанавливали на помост. За ограждающими его канатами собралось множество людей. Сквозь толпу рядовых граждан проталкивались вперед руководители нации, стараясь оказаться на первом плане торжественной церемонии. Почетный караул, представляющий все рода войск, занял свое место. Где-то далеко дважды зазвонил телефон. Варак инстинктивно вынул из кармана маленькое переговорное устройство, служившее средством связи с другими участниками операции, приложил его к уху и включил. Все было тихо. Он облегченно вздохнул. Внизу раздался монотонный голое – это Эдвард Элсон, капеллан сената и священник пресвитерианской церкви, начал читать молитву. Вслед за ним произнес хвалебную речь Уоррен Бергер. У Варака невольно челюсти свело от услышанного.
