Майкл Уивер - Заложники обмана
Худой человек средних лет с усталыми глазами и взлохмаченными волосами, Кослоу мог бы представлять третье поколение западновиргинских шахтеров, одного из тех, с чьих лиц лишь недавно сошел след угольной пыли. Одетый в выцветшую холщовую одежду, он стоял в проеме двери и не двинулся с места, пока они с Дарнингом не обменялись рукопожатиями.
– Благословляю ваш приход, – сказал он.
Затем Дарнинг оказался в помещении, дверь за ним закрыли и заперли на засов, и он ощутил запах собственного возбуждения. Повернулся… да, здесь было на что посмотреть.
Внутренняя часть большого дома “олимпийцев” напоминала пещеру: большое замкнутое пространство, на котором разместились сорок три оставшихся в живых члена секты – мужчин, женщин и детей, собравшихся здесь, чтобы жить или умереть. Вооруженные мужчины стояли у окон. Ребятишки сидели в дальнем углу под присмотром молодых женщин. Раненые вытянулись на голом полу либо на окровавленных матрасах. Мертвый мужчина и мертвая женщина, обряженные для похорон, лежали бок о бок на длинном столе. Свечи горели у них в головах и у ног, а вокруг стола молча молились несколько человек, опустившись на колени.
Было очень тихо, только плакал ребенок. Генри Дарнинг угрюмо размышлял, тот ли это ребенок, плач которого он слышал в телефонной трубке.
Наконец он увидел самое страшное, и сердце у него заколотилось, а во рту пересохло.
Он насчитал их четыре, по одному у каждой стены; они стояли словно памятники на кладбище. Каждый представлял собой смертельный конгломерат из динамита, проводов, детонаторов и пятигаллоновой жестянки с бензином. Во взаимодействии они заменят Страшный Суд – этакое всеобщее самоуничтожение.
Весьма серьезная штуковина, подумал Дарнинг. Если у него и были сомнения насчет объявленного ультиматума, то теперь они окончательно исчезли.
Кослоу тронул его за руку.
– Идемте, – сказал он и подвел Дарнинга к маленькому деревянному столу у окна.
Хрупкая седовласая женщина принесла две чашки воды, поставила по одной перед каждым из них и удалилась. Поскольку вода была уже несколько дней отключена, Дарнинг точно знал, как драгоценна каждая капля, каждая чашка влаги.
– Ну хорошо, – сказал Сэмсон Кослоу. – Вы здесь. Вы видите все, как оно есть. Мы ничего не скрываем. Итак, жить нам или умереть?
– Слишком много людей уже погибло. Я больше не хочу смертей.
– Следовательно, вы свернете ваши палатки и оставите нас в покое?
– Это не так просто, преподобный отец. – Дарнинг говорил спокойно и терпеливо – так он мог бы разговаривать с ребенком. – Ведь еще не упразднены законы о наказании за убийство правительственных агентов.
– Не в тех случаях, когда в агентов стреляют, защищая собственную жизнь и свободу, защищая свою веру. Не в тех случаях, когда, как это произошло с нами, нападение на жилище совершено без предписания и к тому же незаконно. И конечно не в том случае, когда министр юстиции понимает правосудие так же верно, как он понимает законы, и собирается поступать соответственно.
Они посидели, молча глядя друг на друга. У религиозного пастыря лицо было задумчивое и озабоченное теми последствиями для будущего сорока трех человек, какие могли проистечь из их с министром небольшой дискуссии.
– Продолжайте, – произнес Дарнинг. – Я слушаю вас.
– Если бы мне довелось выступать в суде как защитнику, – заговорил Кослоу, – я сказал бы присяжным, что мои клиенты стали жертвами необоснованного нападения, некоего публичного шоу, безрассудно устроенного местным отделением ФБР. Я сказал бы…
– Погодите. – Министр юстиции приподнял руку. – Вы вводите меня в заблуждение. Объясните, в чем дело.
– То есть вы не знаете, как все произошло на самом деле?
Дарнинг медленно покачал головой. Преподобный сделал крохотный глоток драгоценной воды.
– Ну что ж, может, вы и вправду не знаете. Вы министр и находитесь высоко, почти рядом с Господом. ФБР – всего лишь один из подчиненных вам департаментов, а Западная Виргиния – всего лишь маленький штат. Нельзя ожидать, чтобы вы знали каждое небольшое подводное течение.
– Так расскажите мне, преподобный отец!
– Отделению ФБР в Хантингтоне предстоит серьезная бюджетная ревизия. Они опасаются, что их вообще могут прикрыть, а им этого, понятно, не хочется. Отсюда и возникла идея незаконного обыска в поисках нелегально хранимого оружия, а также распоряжение о моем аресте.
– А почему обыск и ваш арест незаконны?
– Потому что нет никаких улик… одни только подозрения.
– Подозрения какого рода?
– Что мы обменяли полуавтоматическое оружие на недозволенное законом автоматическое.
– А вы это сделали?
– Нет, сэр. Но если бы мы и поступили так, и незаконное оружие было бы найдено, то в прецедентном праве есть немало статей, утверждающих, что обыск не может быть санкционирован на основании предположений. Или я ошибаюсь?
– Вы не ошибаетесь. Но откуда вы это знаете?
– Я читал законы и полагал, что они не для одних юристов писаны.
Генри Дарнинг умолк. Вообще не слышно было ни звука, и почти все взгляды обращены на него. Не оборачивались лишь те, кто молча молился.
– Вы говорили с кем-либо обо всем этом? – спросил министр.
– Конечно.
– С кем же?
– С Господом, а также с неким анонимным голосом по линии связи ФБР. – Преподобный внимательно поглядел на кончики своих пальцев. – В беседе с Господом я больше преуспел. Он послал мне вас.
Они снова помолчали.
– Вы доверяете мне? – спросил Дарнинг.
– Думаю, настолько же, насколько вы доверяете мне.
– Я поверил вам настолько, что пришел сюда один, не так ли?
– Да. Вы это сделали.
– Так доверяете ли вы мне настолько, чтобы выйти отсюда одному вместе со мной?
– На каких условиях?
– Если все, что вы сообщили мне, подтвердится при проверке, вы вернетесь к вашим людям через двадцать четыре часа.
– И обвинения отпадут?
– При вашей начитанности вы должны знать, что закон – вещь сложная. Но я вам это обещаю. Если будет доказано, что первое нападение на вашу общину было совершено без предписания, то вам и вашей пастве больше ни о чем не придется беспокоиться.
Светлые глаза Сэмсона Кослоу были полны слез и гнева.
– Вы имеете в виду – ни о чем, кроме того, чтобы похоронить наших усопших и помолиться за них?
Дарнинг промолчал.
– Простите, – спохватился преподобный. – Вы этого не заслужили. Без вас пришлось бы хоронить нас всех. И некому было бы за нас помолиться. Я конечно же иду с вами.
Министр юстиции выглянул в окно и увидел, как из травы вдруг выпорхнула птица. Потом до него словно сквозь туман донесся плач того же самого ребенка. Или другого?
Не имеет значения, подумал он.
Ведь это ребенок.
Генри Дарнинг не мог себе представить более возвышенного состояния духа, нежели то, какое он испытывал в эту минуту.
Глава 10
За четыре с половиной тысячи миль от Хантингтона в Западной Виргинии, в итальянском приморском городе Сорренто, Пегги Уолтерс ровно в девять часов утра отперла дверь и вошла в помещение Галереи искусств имени Леонардо да Винчи.
Официально галерея открывалась в десять, когда приезжала на работу помощница Пегги Роберта. Но Пегги всегда приходила на час раньше. Ей необходимо было лишнее время, чтобы “включиться”. Каждый день был для нее новым. Как ни странно, она все еще чувствовала себя здесь временным обитателем.
Окна маленькой галереи выходили на Тирренское море. Она обслуживала главным образом проезжающих через город туристов, которые останавливались в местных отелях или ездили на маленьких пароходиках на Капри и обратно. Пегги демонстрировала и продавала работы примерно дюжины художников, причем троих воплощал в своем лице Питер, который писал картины под разными именами и в разной манере. Каждые шесть недель Пегги отправлялась в Рим, Флоренцию и Палермо как агент Питера и большинство его работ продавала там.
В галерее было прохладно и тихо, слегка пахло морем. Время от времени откуда-то издалека доносился печальный гудок парохода. Пегги выпила в задней комнате свой обычный утренний кофе и попробовала разобраться с бумагами. Пустота помещения как бы сгустилась вокруг нее, и Пегги невольно вздрогнула.
Некоторое время она сидела неподвижно, дышала очень осторожно и старалась вобрать в легкие как можно больше воздуха. Потом ощущение холода исчезло, и только лоб оставался липким и холодным. Пегги вытерла лоб и задышала нормально. Страх.
Он мог возникнуть вот так, изнутри, заполняя собою все и вытесняя из груди необходимый для дыхания воздух. Девять лет прошло, а она до сих пор не знала, когда и где он настигнет ее, как и почему исчезнет. Причиной был то мужской голос, вдруг прозвучавший в галерее, или взгляд незнакомца на улице, или обрывок чьей-то песни, под мелодию которой они однажды танцевали с Генри.
