Александр Чагай - Каро-Кари
Любопытный это был персонаж, обитавший в просторном особняке, в квартале местной знати, вдали от шумных улиц. Каваджа был отпрыском аристократической семьи, когда-то владевшей маленьким горным княжеством на севере Пакистана. В 1970-е годы его присоединили к Исламской республике, а бывшим владельцам выплатили щедрую компенсацию. Родственники Каваджи разъехались по разным странам, он тоже путешествовал и жил в свое удовольствие, проматывая государственную дотацию. Когда от нее остались жалкие воспоминания, князь вернулся в Исламабад и обратился к властям с просьбой обеспечить ему приличное существование.
Негоже было позволить бедствовать такому человеку, но в правительстве не стали поощрять мотовство. Ему купили хороший дом, но пенсию начислили скромную, дававшую князю средства на хлеб насущный, только никак не соответствовавшую его потребностям и статусу. Содержание одного только автомобиля «роллс-ройс» (остатки прежней роскоши), влетало в копеечку. Имелись у Каваджи и другие транспортные средства, на которые приходилось тратиться, однако «ройс» был самым любимым. Надраенный, сверкающий хромированными молдингами, он был известен всему Исламабаду и считался городской достопримечательностью.
Друзей и знакомых у Каваджи хватало. Политикам, промышленникам и финансовым воротилам льстила дружба с потомственным аристократом. Ну, а он пользовался этим, чтобы взимать с них своего рода плату за общение. Брал в долг и никогда не отдавал. Ксан тоже подкармливал владетельного князя, служившего бесценным источником информации, шедшей, в том числе, «с самого верха». И еще одну услугу предоставлял ему Каваджа, которую следовало ценить не меньше информационной подпитки.
Дом князя редко пустовал. И на этот раз на лужайке перед входом в особняк и внутри, в просторном холле, сновали гости. Они обычно заходили без приглашения, на огонек, зная, что хозяин им всегда рад. Вечеринки у Каваджи были неформальными, расслабляющими и пользовались большой популярностью в столичном обществе. Каваджа жил ими, оставаясь один, он не знал, чем себя занять, поскольку ничего не умел, а читать или смотреть телевизор не любил.
Поздоровавшись, Ксан поболтал с ним минут десять, не выпуская из поля зрения толпившуюся вокруг публику. Он ждал Фарзану Ношаб. Когда она появилась, то оба незаметно переглянулись, как бы подтверждая, что все идет по плану. Ксан извинился перед хозяином, сказав, что ему необходимо отлучиться в мужскую комнату. Каваджа понимающе кивнул, прекрасно зная, куда и зачем направляется Ксан. Тот поднялся на второй этаж и открыл своим ключом одну из спален. Через пять минут там появилась Фарзана, покинувшая гостей, чтобы «припудрить носик».
Без долгих слов они подошли друг к другу и крепко обнялись. Пакистанка многим рисковала, решаясь на такие встречи. У нее был муж, занимавшийся научными исследованиями в том институте, который сама она оставила.
Но даже если бы Фарзана не была связана узами брака, ее поведение могло иметь нежелательные последствия. В исламской стране женщинам не прощали распутства. В сельской местности виновницу побивали камнями, обычно до смерти, а если у нее имелись мужские родственники, то те были вправе изуродовать несчастную. Этот обычай назывался каро-кари. В столице, конечно, подобного самосуда произойти не могло. Органы правопорядка ограничились бы тюремным заключением нарушительницы исламских законов. Она лишилась бы работы, от нее бы отвернулись друзья и знакомые.
Риск был велик, но женщина полагалась на Ксана, который обеспечивал безопасность запретного адюльтера. Отказываться от него она не собиралась. Во-первых, дипломат ей нравился. Во-вторых, он помог ей найти завидную работу. В-третьих, тайные свидания, да еще обставленные таким хитрым образом (внешне невинное посещение вечеринок), будоражили кровь и обостряли взаимную страсть.
Комната в доме бывшего правителя княжества, отведенная для любовных утех, отличалась удобствами. Там были широкая кровать, диван и кресла с журнальным столиком, холодильник и бар с напитками. В общем, в те двадцать или тридцать минут, которые Ксан и Фарзана проводили вместе, им было вполне комфортно.
Фарзана не заговаривала о любви, хотя Ксан догадывался, что она испытывает к нему сильное чувство. Если бы он предложил женщине покинуть Пакистан и уехать с ним в Россию, она бы, вероятно, согласилась. Но для него это означало бы конец карьеры, на что он пойти не мог. Да и его отношение к пакистанке было достаточно спокойным. Отличный вариант для командированного, который не хочет, чтобы его имя трепали посольские кумушки. Что касается возможной огласки в столичном обществе, то благодаря услугам Каваджи эта опасность была сведена до минимума.
После любовного акта Ксан и Фарзана быстро, по-деловому оделись. На прощание он подарил женщине дежурный поцелуй, а она улыбнулась – нежно и немного грустно. Вышла первой, возвращаясь к гостям. Ксан выждал некоторое время. На лужайку и в холл, где набирала обороты вечеринка (запасы алкоголя у Каваджи не истощались), он идти не собирался. Если обратят внимание на его отсутствие, то вряд ли придадут этому значение.
Он почувствовал, как на него нахлынула усталость. Не физическая, а иная, внутренняя. Просто все обрыдло до чертиков, и видеть до боли знакомые лица не было никаких сил. Он поймал себя на мысли, что с удовольствием подольше отдохнул бы в обществе такой милой дамы, как Фарзана. Рядом с человеком, с которым можно поговорить на разные интересные темы… почувствовать себя не таким одиноким, ощутить сердечное тепло.
«Перестань, – одернул себя Ксан. – Ты не Шантарский, сердечное тепло не по твоей части». При мысли о Леониде он нахмурился. Однажды он сказал другу о возможности использовать гостеприимство Каваджи в интимных целях, но тот этим не соблазнился. Резвился с посольскими барышнями, а потом «запал» на эту красавицу-чеченку, ставя под удар не только свою карьеру, но и общее дело, которым они занимались в Исламабаде.
Перед тем, как уйти, Ксан заглянул в кабинет Каваджи, открыл верхний ящик письменного стола и положил туда конверт с деньгами. Прошел на террасу и спустился по пожарной лестнице на задний дворик, откуда вышел на улицу через малоприметную калитку.
* * *Ранним утром Шантарский и Ваха Хисратулов выехали из города. Им был выделен бронированный внедорожник, которым с завидным умением управлял пакистанский водитель Фейсал. По узкой горной дороге – головокружительный серпантин – они поднимались все выше и выше. С каждой минутой воздух становился чище, прохладнее. Впечатляющие пейзажи. Горы, долины. Заросли тамарисков, баньяны, акации, тополя и эвкалипты сменялись маслинами, дикими гранатами и дубами. Затем начались смешанные леса: пихты, ели, конский каштан. Фейсал с завидным упорством обгонял тяжело груженые грузовики, размалеванные, со свисающими цепями и черными тряпками от сглаза. Не обгонять нельзя – грузовики испускали черные клубы дыма; ехать за ними – наверняка задохнуться от ядовитых выхлопов.
За внедорожником неотступно следовала патрульная машина с двумя полицейскими в сине-голубой форме. Сопровождение выделил МИД, обычная практика – следует заботиться о безопасности высокого гостя. Места вокруг Исламабада спокойные, но мало ли что… Вдобавок, предоставление эскорта – свидетельство уважения к гостю, признание его статуса.
Цепким взглядом полицейские провожали вереницу автомобилей. Шантарский расслабленно посматривал на стражей порядка, довольный тем, что сегодня он может не опасаться наружного наблюдения. У него официальная миссия, а не какое-нибудь агентурное задание, когда раз пять приходится проверяться перед тем, как подсадить к себе информатора.
Они поднимались все выше. Исламабад находится на высоте 700 метров над уровнем моря, а высшая точка курортного местечка Мари – около 2000. Говорят, это местная Швейцария. Действительно: домики в швейцарском стиле, есть ощущение отдыха и покоя.
Вскоре появилась развилка дорог. Одна уходила на Мари, другая – на Бурбан, третья – на Патриату. Это излюбленные исламабадцами места отдыха. Особой популярностью пользовалась Патриата, где находилась подвесная дорога, позволявшая без усилий подняться на вершину горы, наслаждаясь по пути изумительными пейзажами. Для тех, кто хотел потренировать мускулы, имелись тропы для хайкинга, горных прогулок.
На подъезде к Патриате посольский внедорожник нагнал седан «субару», грязный, побитый. За рулем – какой-то юнец. В этом месте узкая дорога, опоясывающая горы, непрерывно петляла, и на ней с трудом расходились две автомашины. Обгоняя, можно было без труда свалиться в полукилометровую пропасть. Однако «субару», не сбавляя скорости на поворотах, обошел посольский джип. Ваха, Шантарский и Фейсал закашлялись от выхлопов. Пакистанец процедил: «Улю-ка-пате», что на урду означало «сын совы» и считалось обидным ругательством. Леонид раздраженно проворчал: «Они, черти, не на бензине, а на керосине ездят. Им бы наш экологический контроль…»
