Йосеф Шагал - Ностальгия по чужбине. Книга вторая
— Так кто же из нас циничен, милая?
— Почему Моссад обратился к вам? — не обращая внимание на ее подковырки, спросила я. — Они что, не в силах справиться самостоятельно?
— Тот самый случай, когда все наоборот, Валя.
— Хорошо, допустим… — Я почувствовала, как где-то позади, в районе затылка, начинают покалывать мелкие иголочки. — Зачем вам мои семейные проблемы?
— Кого ты имеешь в виду, Валечка, говоря «вам»? — Спокойно уточнила Паулина. — Меня лично или Центральное разведывательное управление США?
— Разве это не одно и то же?
— Я на пенсии уже три года.
— Ну, естественно, — кивнула я. — И Якоб впустил вас на явку Мосада по предъявлении пенсионной книжки.
— Я подписала временный контракт с фирмой… — Паулина в очередной раз изящно повела плечом. Ей наверняка кто-то сказал, что этот жест придает особую пикантность. — Так что, пенсионной книжки не потребовалось.
— Соскучились по работе?
— В гробу я ее видела! — в случае необходимости Паулина очень эффектно вкрапливала в свой вычурный лексикон потомственной аристократки уличные выражения.
— Застойный тромбофлебит? Финансовые проблемы? Адреналин перестал поступать в распухшие от артрита конечности?
— Не старайся быть хамкой больше, чем есть…
— Простите меня… — В тот момент я в самом деле ощутила нечто похожее на угрызения совести. В конце концов, в свое время эта экстравагантная дама не сделала мне ничего плохого и даже многому научила. — Просто я провела две замечательных недели в Париже, Паулина. И теперь точно знаю: когда Хемингуэй сочинял в кафе «Праздник, который всегда с тобой», он, к сожалению, имел в виду не меня…
— Кстати, ты можешь вернуться в Штаты.
— Даже несмотря на письменное обязательство работать на израильскую разведку?
— Даже невзирая на это, — с невозмутимым видом кивнула Паулина. — Мы полностью в курсе дела, девочка.
— Имеете право раздавать индульгенции заблудшим?
— К сожалению, не всем.
— Вы не обидитесь, если я откажусь?
— Я была бы очень удивлена, если бы ты согласилась.
— Просто меня как-то не греет перспектива дрожать от страха в кругу семьи.
— А дрожать от страха в одиночестве? — Тонкая, ВЫВЕРЕННАЯ бровь Паулины заговорщически изогнулась мусульманским полумесяцем. — Такая перспектива тебя, значит, греет?..
— Если им нужна я — пусть берут… — К тому моменту меня настолько вымотали неопределенность, пережитый страх и встреча с Паулиной, что я действительно была готова на все. — А дрожу я при этом от страха, ненависти или вожделения — это уже не принципиально. Верно, Паулина?
— Ты вызываешь во мне странные чувства, Валечка…
— Плавный переход от психологии к шоковой терапии, — пробормотала я.
— Не будь похожа на моток колючей проволоки!.. — Паулина бережно разгладила едва заметные морщины на юбке и подняла голову. — Расслабься, Валечка и попробуй поверить мне. Тем более, что когда-то у тебя это получалось… Я, дорогая моя, потратила несколько суток, чтобы проанализировать ситуацию и прийти к кое-каким выводам. Для пенсионерки по возрасту столь значительные умственные и физические усилия даром не проходят — так что, разрешаю тебе оценить степень моего личного участия в твоей судьбе. Но прежде, чем я поделюсь своими соображениями, ты, Валечка, должна знать: годы, которые я проработала в ЦРУ, были лучшими. Самыми лучшими в моей жизни. Собственно, это и была настоящая жизнь. Однако возвращение в Лэнгли после тридцати восьми лет полноценного существования равносильно надеждам на хоть какой-то секс с полным импотентом…
— Но вы, тем не менее, вернулись, — вставила я.
— Да, вернулась, — флегматично кивнула Паулина.
— И почему же?
— Главным образом, из-за тебя, дорогая…
— Что вы сказали? — мне показалось, что я ослышалась. — Вы вернулись в ЦРУ из-за меня?!..
Ощущение было такое, словно кто-то сзади огрел меня поленом по голове. У меня даже в ушах зазвенело.
— Я понимаю, — продолжала Паулина, деликатно не замечая моей реакции, — что ты, Валечка, в силу особенностей характера, природной склочности и подверженности стрессам, скорее всего, воспримешь это признание с точностью до наоборот. Но меня это не смущает. Скажу больше: мне абсолютно все равно, поверишь ты мне сейчас или нет. И знаешь, почему? Когда я поняла, по какой именно причине согласилась — пусть даже временно — вернуться в контору, то сама была потрясена до глубины души. Причем куда больше, чем ты сейчас…
— Даже так…
— Представь себе! Знаешь, всю жизнь я минировала подступы к себе…
— Вот уж никогда бы не поверила, что, в детстве вы были недотрогой, — сварливо пробурчала я…
4
Рим. Международный аэропорт Фьюмичино.
Февраль 1986 года
Полный отчет о своей командировке Сергей передал наутро через связного из римской резидентуры, а уже в два часа дня был в международном аэропорту Фьюмичино, где зарегистрировал билет на рейс Рим-Москва-Токио авикомпании «Джал». Он возвращался домой по шведскому паспорту — тому самому, с которым въехал в Италию восемь дней назад. Пройдя без осложнений таможенный досмотр, Сергей расположился в широком кресле первого класса у окна огромного «Боинга-747», где ему предстояло провести три с половиной часа полета до Москвы…
Понимая всю серьезность а, возможно, и непоправимость допущенной накануне ошибки, Сергей, бессмысленно разглядывая нагромождение бело-розовых облаков за иллюминатором, пытался просчитать вероятную реакцию своего начальства. Он был достаточно опытен в подобного рода делах, чтобы не понимать: за те несколько часов, что он проведет во вспученном брюхе «Джамбо», в Москве, в кабинете на четвертом этаже, будет решена его судьба. Сергей не переставая клял себя за слабость, допущенную минувшей ночью. Тем не менее, анализируя ситуацию безжалостно, не делая себе никаких скидок, он продолжал считать, что принял единственно правильное решение.
Сейчас Сергей уже по-иному оценивал слова генерала Карпени, сказанные перед командировкой в Рим: «Дело, Сережа, непростое, очень рискованное и я бы даже сказал щепетильное… Можешь отказаться — винить не стану». Сегодня, пережив страшную ночь в отеле «Кларет», он, конечно, даже не задумываясь, отказался бы от задания. Но тогда, в Москве, его подкупил УРОВЕНЬ доверия руководства: благодаря такому заданию он, словно слепец, намертво вцепившийся в плечо поводыря, оказывался в круге вопросов, относящихся к разряду наиболее охраняемых государственных тайн. Такого рода знание открывало перед избранными счастливчиками в Первом главном управлении КГБ запредельную власть над людьми и событиями. От открывавшихся перспектив в служебной карьере по-настоящему захватывал дух. И он, не медля ни секунды, рявкнул: «Спасибо за доверие, товарищ генерал!..»
«Зачем Карпеня посвятил меня в детали, которые сам же запретил использовать? — думал Сергей, не отрывая от иллюминатора бессмысленный взгляд. — Зачем он вообще назвал мне имя этого итальянского урода? Если бы я не знал, кто на самом деле является руководителем „Красных бригад“, то, возможно, не дернулся и не допустил бы эту ошибку… Ну да, конечно: и отправился бы на тот свет с репутацией оперативного сотрудника, до конца выполнившего свой профессиональный долг…»
«А, может, и не отправился, — скрипучий голос генерала Карпени прозвучал так отчетливо, где-то возле самого уха, словно старый генерал сидел в соседнем кресле и возвращался вместе с ним домой, в Москву. — Кто бы тебя тронул, сопляк в майорских погонах? Кто вообще отважится поднять хвост на парламентера КГБ? Они тебя испытывали, Серега! Макаронники устроили тебе самую обычную проверку. Брали на понт, понимаешь? Надо было выдержать и не сломаться. А у тебя от страха яйца до колен опустились. Ты не выдержал проверки, майор!..»
«Ни хера себе проверочка! Вам, товарищ генерал, легко рассуждать, грея задницу в теплом служебном кресле и рассылая во все концы света своих людей с такой же легкостью, с какой пацаны запускают с последней парты бумажных голубей. А если этот тонкоголосый итальянец не блефовал, тогда что? Если он действительно собирались сунуть мою — не вашу, товарищ генерал! — голову в микроволновую печь? Тем более, что я это чувствовал кожей… Какая же тут к гребаной матери хорошая проверка?!.. Это просто убийство, уважаемый товарищ генерал Карпеня! Ритуальное убийство оперативного сотрудника Первого главного управления КГБ СССР, голова которого будет впоследствии выложена на стол в качестве веского аргумента на последующих переговорах с вами же… И в такой ситуации я должен был думать об инструкциях, о государственной тайне, в которую вы же сами, непонятно с какой целью, меня и посвятили?!.. Вам ведь совершенно наплевать, что именно это ЗНАНИЕ и спасло мне жизнь… А теперь вы поставите мне в вину, что я имел наглость выжить ТАКОЙ ценой…»
