Юлиан Семенов - Экспансия – III
— Где? — не понял Личу. — Где он погиб?
— В Освенциме, — повторил Роумэн. — Это лагерь, где гитлеровцы резали людей для проведения экспериментальных медицинских исследований. Резали, кстати без наркоза, чтобы определить наиболее явные болевые точки… Это лагерь смерти… Они там сожгли что-то около двух миллионов людей…
— Сколько?! — Личу даже выронил сигарету изо рта, резко притормозил, взял ее с кремовых чесучевых брюк, выбросил в окно. — Два миллиона?! Так это больше чем вся Панама…
— Он говорит правду, — тихо заметил Гуарази. — Так было.
— Так вот, — продолжил Роумэн, положив руку на плечо Гуарази; тот замер, однако ладонь не сбросил (молодец, Пепе, подумал Роумэн, мы еще поговорим с тобой, у нас есть время, можно о многом поговорить, особенно если ты не смахиваешь мою руку и это видят «первый» и «второй»; как можно за весь день не произнести ни одного слова, фантасмагория какая-то!). — Так вот, — повторил Роумэн, — если бы вы завтра выслали экспресс-почтой в Манагуа иск Петерса к Сомосе, — диктатор забрал все плантации немцев себе, лично себе, он и войну-то объявил Гитлеру, чтобы завладеть лучшими плантациями страны, до десятого декабря сорок первого года он держал на стене кабинета портрет фюрера с дарственной надписью, — тогда мы получим лишний козырь…
— Если я отправлю вам хоть что-нибудь экспресс-почтой, — ответил Личу, — то этот пакет получит ваш сын… Это еще оптимальный вариант, скорее всего на почте придется доказывать родство вашей внучке… Здесь почта работает, как в прошлом веке… Телеграмма устроит?
Роумэн спросил Гуарази:
— Как вы считаете, Дик?
— Не знаю. Личу, на Сомосу это может произвести впечатление?
— По-моему, вас четверых шлепнут его гвардейцы в тот же миг, как только вы поднимете разговор о немецкой собственности, ставшей ныне богатством его семьи… Если это действительно так… Я, конечно, не знаю, может, у вас, — он кивнул на Гуарази, — есть в Манагуа сильные контакты, но мне кажется, что я обслуживаю четыре трупа, — вполне милые парни, но доживаете вы последние часы, жаль.
Роумэн подошел к метрдотелю и сказал, что его друзья хотели бы взять столик, который обслуживает голубоглазый официант.
— Конечно, конечно, — ответил тот, — эй, Франсиско! Сеньоры хотят, чтобы ты обслужил их! Быстренько приготовь столик!
— Да, да, — угодливо ответил Брокман. — Сию минуту, сеньоры… Я с радостью угощу вас самой прекрасной пищей нашего чудного «Каса Педро».
Когда он накрыл стол белоснежной скатертью, стремительно расставил приборы и приготовился слушать заказ Роумэна, адвокат Личу тихонько сказал:
— Франсиско, если вы действительно тот Франц Брокман, что приехал сюда после войны с севера, то знайте: эти господа отправляются в Манагуа, чтобы вернуть немецкую собственность ее прежним владельцам.
Бокал выпал из рук официанта, сверкнув мертвенно-голубыми осколками; старик закрыл глаза, достал из кармана пилюльку и бросил ее под язык.
— Простите, сеньоры, — сказал он. — Немного шалит сердце… Я должен подать десерт моим британским гостям… Потом я с радостью отвечу на все ваши вопросы. Но вы не из полиции? Я ведь заполнил все формуляры и въехал сюда по разрешению североамериканских властей…
— Сеньор Брокман, мы представляем интересы тех честных немцев, не связанных с нацистами, которые пали жертвами преступных клик, — отчеканил Роумэн. — Поскольку у нас мало времени, я попрошу мэтра подменить вас, пусть десерт британцам принесет он сам, а вас мы приглашаем пообедать вместе с нами, не возражаете?
— Но… Благодарю вас… Но это не принято… И потом я не одет, как это положено для ресторана…
Роумэн снял через голову рубашку, остался в майке, улыбнулся:
— Вот мы и уравнялись в костюмах… «Первый», пожалуйста, урегулируйте вопрос о подмене сеньора Брокмана.
Парень не пошевелился, словно бы не слышал Роумэна.
— Обращаться надо ко мне, — заметил Гуарази, — он выполняет лишь мои указания… Иди и договорись, — сказал он небритому. — Сделай это тактично, дай мэтру десять долларов, извинись, объясни, что мы торопимся…
Через минуту мэтр начал сам обпархивать британцев; Брокман опасливо снял свою белую куртку, не зная, что с ней делать; Роумэн взял ее у него из рук, повесил на спинку стула и обратился к собравшимся:
— Сначала, как полагается у нас, «гринго», — «хайбол». Потом — мясо, а на десерт — фрукты. Принято, сеньоры?
— Я бы не рекомендовал брать мясо, — понизив голос, сказал Брокман. — У нас нет своих коров, туши везут из Давида, по жаре… А рыбу мы ловим сами… Она воистину прекрасна, а цена значительно дешевле.
Гуарази посмотрел на Брокмана; его глаза — как и в Мадриде, когда он не отрывал глаз от Кристы, — были полны скорби.
Когда мэтр подбежал к столу, Роумэн поблагодарил его за любезность, сделал заказ, заметив:
— Сеньор Брокман, видимо, в ближайшее время получит наследство, так что дружите с ним. Всегда надо дружить с тем, за кем будущее…
— О, мы старые друзья с сеньором Брокманом, — ответил мэтр. — Я рад, что вы привезли ему столь приятную новость… По случаю такой приятной новости хочу угостить вас, сеньоры, бутылкой настоящей «мендосы». Это не подделка, действительно, из Аргентины…
— Подделка, — дождавшись, когда мэтр отошел, шепнул Брокман. — Здесь нет настоящей «мендосы». Лучше пейте местное вино, оно прекрасно… Это американцы приучили здешних людей преклоняться перед иностранным… Янки, словно дети, — больше всего ценят чужое, хотя свое у них в десять раз лучше.
— «Кьянти» здесь нет, — заметил Гуарази. — Так что меня вино не интересует. Мистер Брокман, мы приехали, чтобы составить ваш иск к президенту Никарагуа Сомосе. С успеха мы берем двадцать процентов. У вас было что-то около двухсот тысяч долларов в банке, не считая плантаций и домов. Вы согласны уплатить пятьдесят тысяч баков, если мы добьемся у Сомосы возвращения хотя бы части ваших плантаций и какого-нибудь из ваших домов на берегу или в столице?
— Я готов отдать половину того, что вы сможете мне вернуть, — сглотнув комок в горле, ответил старик. — Я мечтаю вернуться туда… Но ведь теперь немцы стали изгоями… Сомоса не пускает нас в страну…
— Что с вами случилось седьмого декабря сорок первого года, когда Сомоса снял со стены портрет Гитлера и объявил войну рейху? — спросил Роумэн.
— В ту же ночь мы все — и те, кто состоял в нацистской партии, и те, которые считали себя никарагуанцами, — были арестованы. Нас отвезли в тюрьму «Ормигуэро» и концлагерь «Куинта Эйтцен», — сейчас, говорят, это вилла Луиса Сомосы… Как нас били, как морили голодом, об этом не хочу вспоминать… Кто-то из наших, уцелевших от ареста, отправил письмо американскому послу с просьбой освободить стариков, женщин и детей… Освободили трех сорокалетних — тех, кто имел постоянный бизнес с североамериканцами… В мае сорок второго нас выслали в Сан-Франциско, оттуда перевели в концлагерь в Техасе, часть отправили на границу с Канадой, на север, все наши там поумирали, только я спасся, старый черт, а внук погиб и дочка тоже… Сорок женщин и детей потом вывезли в Германию, с помощью Красного Креста Швейцарии, но опять же тех, кто был связан с американским бизнесом. Это правда, сеньоры, не сердитесь, я рассказываю правду… Если в Аргентине, Боливии, Бразилии, Чили немцы в основном работали на рейх, кроме, конечно, тех, кто эмигрировал от Гитлера, то никарагуанские немцы действительно растворились в стране… Мы вспоминали, что в наших жилах течет немецкая кровь, только когда собирались в церкви… Такое же было в России, при императоре Петре… Есть страны, которые растворяют в себе иностранцев… Конечно, мы знали, что Бреме, Людвиг Бреме был нацистом и поддерживал связи с людьми Сомосы, они очень дружили до сорок первого года, даже, говорят, Бреме привез ему специалистов по допросам, людей гестапо…
— А где сейчас этот Бреме? — спросил Роумэн.
— Не знаю.
— А что из себя представляет Петерс?
— Он был заместителем Бреме… По контактам с провинциями Хинотега и Леон, настоящий нацист…
Роумэн переглянулся с Гуарази; тот повернулся к Личу:
— Ну что ж, начнем составлять исковое заявление? Вы помните, сеньор Брокман, какие статьи конституции Никарагуа были нарушены Сомосой?
— А разве там была конституция? — удивился старик.
Личу рассмеялся:
— Была, дон Франсиско, была! Самая демократическая в Центральной Америке, полные свободы, гарантия личности, охрана достоинства и так далее…
…Через час Личу увез четверку, передав Гуарази текст искового заявления Брокмана; факты, которые он изложил, были неопровержимы.
— Если бы я получил эту бумагу в Штатах, дело было бы выиграно в первой же инстанции, — заметил Личу, прощаясь с Гуарази на коста-риканской границе (пересекли ее в маленькой деревушке за городом Давидом; около пограничного столба сидел инвалид в рваной форме; ни телефона, ни сигнализации; все, как полагается в Латинской Америке: новейшая техника и вооруженные головорезы на центральной трассе и деревенская, измученная криками цикад, тишина в горах, где машине придется идти по валунам; «линкольн» оплачен, водителю было заранее сказано, что ехать придется проселками, пусть не скорбит о машине, вручили наличные для покупки новой).
