Теодор Гладков - Взрыв в Леонтьевском
Манцеву ничего не надо было повторять дважды. Подхватил молниеносно мысль, словно кольцо на палочку в детской игре серсо, наблюдать которую приходилось ему некогда во Франции.
— А может, воистину по команде?
— Вот-вот!
Возбуждение Дзержинского достигло наивысшей точки:
— После ухода вашего я по некоему наитию снова вызвал Евдокимова. Ефим Георгиевич, может вам неведомо, свою революционную деятельность во времена оные начинал среди анархистов-синдикалистов. Ну, что было, то было и быльем поросло. Публику названную знает хорошо. Через свои связи Ефим Георгиевич установил, а Станислав Адамович перепроверил и подтвердил, что несколько анархистов-боевиков с конца лета словно в воду канули. В том числе и замешанные в крупных ограблениях. Опять же — деньги… Суммы большие, однако в уголовном мире никаких следов их не обнаружено. Да и сами ограбления, если помните, по методам исполнения на обычные налеты не походили.
— Верно, некоторые, во всяком случае налет на тот же «Центротекстиль», точно явно имели целью добыть средства для каких-то политических акций. Факт. Но, однако, мне трудно представить того же Льва Черного в роли налетчика, а то и бомбиста.
— А вы вспомните разоружение анархистов в прошлом году на Малой Дмитровке. Сколько уголовников и разного рода авантюристов мы тогда среди них обнаружили. Сверхреволюционная концепция вселенского разрушения всегда привлекала и долго будет привлекать к себе мелкобуржуазных радикалов, люмпен-пролетариев, разочаровавшихся в жизни выходцев из зажиточных слоев общества, или богемы. И неудачников… А разочарование легко перерастает в отчаянье, отсюда рукой подать до звериной ненависти ко всему, что мешает реализации инстинкта разрушения…
— …власти, государства, — подхватил Манцев.
— Вот именно! Для анархистов нет различия между царизмом, самодержавием, буржуазной республикой и рабоче-крестьянской властью.
— Крайняя абсолютизация самого понятия. Отсюда и возможность союза, точнее, слияния с контрреволюцией.
— Конечно! Хотя ни один идейный анархист нипочем не признает, что на деле он союзник Деникина, а никакой не революционер.
— А что-нибудь конкретное Мессинг установил?
— Установил! — почти возрадовался Дзержинский. — Вы помните Марию Никифорову?
Манцев только хмыкнул:
— Марусю-то! Боевая девица. Слышал, где-то на Украине атаманит.
— Так вот, до разоружения анархистов в Москве она жила на Арбате. Потом уехала на Украину, сколотила там партизанский отряд и на каких-то автономных началах примкнула к Махно. Мессинг выяснил, что, уехав, она квартиру за собой умудрилась сохранить, кто-то ее оплачивает, и, похоже, щедро. Удалось выяснить, что в этой квартире живет нелегально известный анархист Александр Восходов. Квартиру часто навещают подозрительные или, скажем мягче, странные лица, пока неустановленные…
Манцеву уже все было ясно. Он готов был сорваться с места, если бы не почтение к председателю ВЧК и МЧК. Вдруг на его длинном лице засветилась улыбка…
— Я сказал что-нибудь смешное? — полюбопытствовал Дзержинский.
— Что вы! — протестующе замахал руками Манцев. — Это я вспомнил смешное.
— Поделитесь!
С явным удовольствием стал рассказывать Манцев:
— В 1911 году я бежал из ссылки во Францию. Ну, это длинная история, сейчас не до нее. Много всякого было, довелось послушать лекции Владимира Ильича в партийной школе Лонжюмо. В 1913 году было принято решение о моем возвращении на подпольную работу в Россию. Вы же знаете, Феликс Эдмундович, как существовали наши эмигранты за границей, в частности, как одевались. Незадолго до намечаемого моего отъезда меня пригласил к себе Владимир Ильич, мы поговорили, потом он осмотрел меня весьма придирчиво с головы до ног и сказал категорично: «Если вы поедете в Москву в таком виде, как вы сейчас одеты, вас сразу же примут за анархиста и арестуют».
Феликс Эдмундович рассмеялся и живо спросил:
— Так что было дальше?
— А дальше Владимир Ильич самолично отвел меня в недорогой, но очень приличный магазин и помог подобрать платье, в котором я выглядел как преуспевающий коммивояжер.
Дзержинский заливисто смеялся, едва сдерживаясь, чтобы не хохотать во все горло: он легко представлял интеллигентнейшего Василия Николаевича, выходца из Московского университета, в европейской визитке и котелке, но с трудом — в обличье смутьяна из анархистов, глазами дореволюционного стража порядка, разумеется.
Отсмеявшись, Манцев деловито спросил:
— Адрес Восходова, если позволите?
— Арбат, тридцать, квартира пятьдесят восемь. Детали — в активной части… Но с обыском повремените день-другой, пока только плотное наблюдение.
— Конечно. Разрешите идти?
— Разумеется.
Манцев ушел торопливо в активную часть. Дзержинский некоторое время смотрел ему вслед, затем слез с подоконника, поправил шинель и зашагал в сторону своего кабинета.
Глава 6
Одним из самых больших парадоксов гражданской войны было то обстоятельство, что, невзирая на существование фронтов, чудовищную разруху и хаос на транспорте, железнодорожные поезда из Москвы в разных направлениях и обратно все-таки ходили. Плелись, тащились, еле ползли, подолгу застаиваясь на каждой станции и разъезде, а то и в чистом поле, чтобы усилиями пассажиров раздобыть хоть сколько-нибудь дров, подвергались лихим налетам и ограблениям банд, но тем не менее, хоть и без малейших намеков на расписание, народ, перемещавшийся по всей России, в конечные пункты доставляли. Правда, иногда не в те, куда пассажиры стремились первоначально.
Холодные, с выбитыми стеклами, по три человека на каждой полке, включая багажные, нередко, особенно летом, с людьми даже на крышах, ползли вагоны по необозримым просторам великой страны. Впрочем, от Москвы пассажирские поезда невыразимыми усилиями бригад, вокзальной милиции и транспортных отделов ЧК отправлялись в более или менее пристойном виде и сохраняли оный примерно до Калуги, Серпухова, максимум — Тулы или Брянска.
Именно к последнему из названных городов 2 октября 1919 года приближался, дребезжа всеми сочленениями, громыхая на стыках рельс, поезд, следующий из Москвы на Украину. В одном из давно не ремонтировавшихся вагонов бывшего третьего класса сидела на нижней полке, не выпуская из рук большой соломенной сумки для провизии, молодая черноволосая женщина с худым, даже аскетическим лицом. Характерная внешность интеллигентного человека, выразительные библейские глаза никак не вязались с простонародной одеждой, похоже, заимствованной с чужого плеча.
Поезд замедлял ход, когда пожилой крестьянин, сидевший напротив женщины, выглянул в мутное окно:
— О-хо-хо! К Брянску подъезжаем, православные. — Он привычно перекрестился и пояснил попутчикам: — Большая станция. Тут завсегда проверка. Пронеси, господи! — С тяжким вздохом крестьянин снова осенил себя крестным знамением и извлек откуда-то из-за пазухи узелок с документами.
Черноволосая женщина вздрогнула, судорожно прижала к груди сумку, встала с лавки и начала потихоньку продвигаться к выходу. Меж тем лязгнули буфера и вагонные сцепы, поезд встал, и вот уже с обеих сторон от дверей послышались зычные голоса:
— Внимание, граждане! Всем оставаться на местах! Приготовить документы!
С очевидной неохотой и тревогой в огромных, таких черных, что зрачков не различить, глазах женщина вернулась в свое отделение, присела на краешек жесткой скамьи, нервно перебирая тонкими пальцами ручки сумки.
В проходе показался медленно перешагивающий через баулы, чемоданы, узлы проверяющий чекист, следом за ним два красноармейца с кавалерийскими карабинами без штыков. Судя по доносившемуся шуму, второй наряд работал в другой половине вагона.
По мере приближения контроля нервозность женщины все более нарастала, и это не осталось незамеченным: чекист, привычно быстро проверяя документы, уже не выпускал ее из поля зрения. Когда наряд достиг ее отделения, женщина, используя толкотню в вагоне, попыталась прошмыгнуть в соседний отсек, где документы уже были проверены. Резко, хотя и не грубо, чекист удержал ее за локоть:
— В чем дело, гражданочка? Куда это вы?
Охнув, женщина попыталась сунуть свободную правую руку за пазуху. Опять-таки не грубо, но достаточно сильно чекист перехватил и сжал ее запястье. С негромким стуком упал на зашарпанный пол так называемый карманный браунинг. Назывался он так из-за небольших размеров, но сильный патрон калибра 6,35 миллиметра делал его достаточно опасным, причем безотказным оружием.
Никак не выразив своего удивления, тем более недовольства, чекист мгновенно припечатал пистолет к полу носком сапога, потом подобрал, вытер аккуратно о полу тужурки и сунул в карман. Затем взял у враз обессилевшей женщины кошелку, передал ее красноармейцу и будничным, каким-то даже скучным голосом сказал:
