Юлиан Семенов - Экспансия – III
— Думаешь, все это время мне не лез сор в голову?! У нас один биолог читает курс о взаимоотношениях полов… Рекомендует женщинам — мы же дисциплинированные, честолюбивые — ставить себе ежедневные оценки за поведение: «Это будет держать вас в кулаке, гарантия семейного баланса абсолютна»… Я спросила: «А может, лучше просто любить того, кого любишь? Не свою к нему любовь, а его? Не пропуская все происходящее через себя, через то, как на это посмотрят и что подумают другие? Просто любить и поэтому быть счастливой?»
— Дай сигарету…
— Ты же не куришь…
— О, я раньше была такая заядлая курильщица! — Элизабет, наконец, улыбнулась. — Я бросила, когда вот этот должен был родиться, — она положила руку на голову Питера, совершенно не страшась, что мальчик проснется. А я бы не решилась так, подумала Кристина, она про них все знает, хотя никто ее этому не учил… Всему учат: и математике, и хорошему тону, и сексологии… Вот только этому жесту научить не смогут, врожденное…
— Хочешь, погадаем? — спросила Кристина.
— Веришь?
— Да.
— А я боюсь.
— Я начну с себя… А потом погадаю на Пола… Если захочешь, потом погадаем на Спарка…
Элизабет снова улыбнулась, жалко и растерянно:
— Нет. На меня. Я боюсь гадать на него и на маленьких. Давай погадаем на нас…
Криста отошла в нос каюты, открыла дверки стенного шкафчика, где хранилась посуда, отодвинула тарелки и достала из-за полки маленькую книжку в зеленом сафьяновом переплете.
— Называй страницу, — сказала она. — На меня.
— Первую сотню открывать неинтересно, — сказала Элизабет. — Это все заставляли учить в колледже, в зубах навязло… Давай так… Страница двести седьмая, сверху восьмая строка…
Жаль, что она не назвала цифру «семь», машинально подумала Кристина; прочитала текст:
— «Когда же будешь отпускать его от себя на свободу, не отпусти его с пустыми руками»…
— Дальше, — попросила Элизабет.
— По-моему, и так все понятно…
— Что, дальше плохо?
— Не знаю…
— Дальше, — повторила Элизабет, — я боюсь одной строки… Приходится много додумывать…
— Это ничего, если я закурю еще одну сигарету? — спросила Крис, кивнув на спящих мальчиков.
— Закурим вместе, — ответила Элизабет; она снова держала себя, стала прежней — спокойной и чуточку снисходительной.
— «Но снабди его от стад твоих, — продолжила Криста, — от гумна твоего и от точила… Дай ему, чем тебя благословил Господь… Помни, что и ты был рабом в стране Египетской и избавил тебя Господь, Бог твой, потому я тебе это и заповедую… Если же он скажет: „Не пойду я от тебя, потому что люблю тебя и дом твой“, возьми шило и приколи его ухо к двери, и будет он твоим рабом на век. Так поступай и с рабою твоей»…
Элизабет, наконец, весело засмеялась, ничуть не опасаясь, что мальчики проснутся, а Криста даже створки стенного шкафчика открывала осторожно, страшась, что запоют петли; бедненькая, как же трудно ей; сердце разорвано на три части, а я до сих пор не верю, что Пол по-настоящему мой муж… Чему ты не веришь, спросила она себя. Тому, что он «твой»? Или «муж»? Это разные понятия. В этом пустячном различии корень людских бед… «Мой» — собственность, «муж» — это мужчина, который позволяет себя любить, нежно и покорно принимает мою ласку; мужчина — это сила вообще; муж — сила, защищающая тебя, вот в чем разница…
— У тебя было прекрасное гадание, — сказала Элизабет, затягиваясь. — Хочешь, я буду толкователем?
Криста села рядом с ней, прижалась, ощутила ее опавшую грудь, вспомнила маму, дрогнула спиной, испугалась, что не сдержится, разревется; нельзя, ни в коем случае нельзя, ей труднее, чем мне!
— Тебе холодно? — спросила Элизабет, почувствовав, как вздрогнула спина Кристы. — Не простудилась?
— Нет, мало спала…
— Ты совсем не спала, бедненькая, — сказала Элизабет и подняла с ее лба тяжелые, шелестящие волосы. — Какая же ты у нас красивая… Совершенно григовская девочка… Не сердись, я темная, но Григ был норвежцем или финном?
— Не сержусь, — Криста прижалась к ней еще теснее. — Норвежцем. На тебя будем гадать?
— Обязательно… Страница триста пять, двенадцатая строка снизу.
Не открывая книгу, Криста спросила:
— Ты называешь цифры с каким-то смыслом? Или просто так?
Элизабет удивилась:
— А какой смысл может быть в цифрах?
Криста убежденно ответила:
— Может… Я почему-то боюсь цифру двенадцать… Хочешь перегадать?
— Так нельзя… Давай уж, что делать… Тем более, все это чепуха…
Криста нашла страницу:
— «Теперь иди и порази Амалика…»
— Дальше, — попросила Элизабет.
— «И истреби все, что у него».
— Дальше…
— «И не дай пощады ему»…
— Дочитай до конца строфы, Крис…
— «Но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла»… Чушь, да?
— Помолимся, а? — сказала Элизабет. — Какая же это чушь?
Они замерли; сигареты, оставленные в пепельнице, дымились; Кристина хотела потушить их; Элизабет махнула рукой, ерунда; мгновение побыли — каждая в себе самой — недвижными, потом Элизабет взяла свою сигарету и затянулась еще тяжелее:
— Знаешь, всегда все бывает наоборот… Чем хуже гадание, тем лучше в жизни…
— Верно… Я погадаю на Пола… Четыреста седьмая страница, тринадцатая строка сверху… Вот… — Она зажмурилась. — Читаю… «И сказал Господь Иную, что было праведно в очах Моих, выполнил ты над домом Ахавовым все, поэтому сыновья твои до четвертого рода будут сидеть на престоле…»
Вошел Нильсен, потер руки, подул на пальцы, словно они замерзли, хотя день обещал быть теплым:
— Дамы, а где же омлет и кофе? Мы вышли в море, впереди и по бортам ни одного судна на двадцать миль, у меня есть десять минут на отдых… Смотрите-ка, ни ветерка, ни тучки, полный штиль, можно даже патефон завести.
— Заведите, — обрадовалась Элизабет. — У вас хорошие пластинки?
Нильсен обернулся к Кристине:
— На вашей яхте хорошие пластинки, мадам?
— Что бы тебе хотелось послушать, сестричка?
Элизабет открыла наугад страницу, ткнула пальцем, загадала на Спарка, прочла первые строки: «Погибни, день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: „Зачался человек!“, — захлопнула книгу в зеленом сафьяне, заставила себя улыбнуться и сказала:
— С радостью послушала бы «Пер Гюнта»…
На вокзале в Гамбурге было грязно и пусто, восстановительные работы шли ни шатко ни валко, англичане — в отличие от младших братьев — палец о палец не ударяли, чтобы вдохнуть жизнь в разрушенную страну; лицензии на открытие газет и радиостанций давали легко, без раздумий; позволяли регистрацию только небольших фирм, не помогая ни строительными материалами, ни продовольствием: «Сначала мы восстановим Остров, разбитый немецкими „фау“, а уж потом решим, как быть с „Гансами“… Чем дольше они будут жить в руинах, тем спокойнее для Европы, — конечно, на этом этапе; когда сами восстанем из пепла, поднимем их, контролируя каждый шаг, чтобы не повторился тридцать третий год… Для этого сначала надо привить им вкус к демократии и научить искусству выслушивать мнение несогласных… А еще выбить из памяти преклонение перед „железной рукой“ богоданного фюрера, когда каждый освобожден от обязанности думать; выполнять легче; инженеру платят в четыре раза больше мастера потому, что он придумывает, это дорогого стоит».
Джек Эр купил на перроне газеты — их здесь было множество, от местных крошечных листков в две ладони до «Вашингтон пост», — просмотрел новости; начал с тех страниц, где печатали про скандалы; в случае чего информацию о Роумэне будут давать именно там, если, спаси бог, случится горе; нет, все в порядке; Адольф Менжу дает интервью, будет сниматься вместе с Робертом Тейлором в первом антикоммунистическом боевике; молодой миллионер Онассис благодарит президента Трумэна за помощь Греции, лишь это спасет страну от большевизма, — маленький черноволосый крепыш с розочкой в лацкане смокинга на гала-вечере в Нью-Йорке; окружен женщинами, которые на голову выше его…
Ощутив на плече чью-то руку, Джек одновременно услыхал низкий голос:
— Не ту газету смотрите, мистер Эр.
Обернувшись, увидел низенького человека, не выше Онассиса; как он мне до плеча-то смог дотянуться? Пиджак поношенный, рубашка мятая, галстук съехал в сторону, какой-то бутафорский, такие носят люди с Юга; правда, ботинки наши, настоящие самоходы, подошва толстенная, верх пробит дырочками, образующими трафаретный рисунок; все американцы носят такие туфли, только пижоны заказывают лайковые, с длинными носами.
— Представьтесь, — сказал Джек Эр, стремительно оглядев перрон; ни одного человека, который мог бы казаться подозрительным, не заметил; впрочем, бежать некуда, да и потом, если что-то задумано, они окружили вокзал, азбука. — Я не знаю, с кем говорю.
