Патриция Корнуэлл - Последняя инстанция
— Я не обманщица, — рыдала я. — Папулечка, забери меня отсюда.
Уже когда я поступила в медицинский колледж университета Хопкинса и училась на первом курсе, я написала сестре Терезе письмо. Я припомнила тот унизительный инцидент. Еще раз повторила, что невиновна — все никак не могла забыть, успокоиться из-за той подлой обиды, когда сестры даже не попытались встать на мою защиту и с тех пор уже относились ко мне с прохладцей.
Теперь прошло более двадцати лет, я стою в кабинете Розы и вспоминаю ту первую встречу с Хайме Бергер. Она обещала, что все еще впереди и я порядком намучаюсь. Так и вышло, Бергер оказалась права.
— Передай, пожалуйста, всем: сегодня вечером пусть сразу не уходят, — говорю секретарю. — Хочу переговорить с вами. Увидим, какой будет день — может, и выберем время. А сейчас посмотрю, что там с Бенни Уайтом. Пожалуйста, позаботься о его матери; я скоро к ней выйду.
Пока шла по коридору, заглянула в комнату отдыха и обнаружила там Вашингтона Джорджа, который расположился в библиотеке.
— У меня выдалась свободная минутка, — растерянно обращаюсь к нему.
Его взгляд блуждает по полкам с книгами, а на поясе, как заряженный пистолет, висит блокнот.
— Слушок долетел, — говорит он. — Если это достоверно и для вас не новость, тогда вы просто подтвердите факт. А если не знаете — что ж, от лишней просвещенности хуже не будет. На слушаниях по вашему делу Буфорд Райтер как прокурор не фигурирует.
— Ничего такого не знала, — отвечаю я, пытаясь скрыть возмущение, которое обуревает меня каждый раз, когда пресса узнает подробности раньше меня. — Впрочем, мы же вместе расследовали массу дел, — добавляю я. — Наверняка он не горит желанием ввязываться в эту переделку...
— Пожалуй, и так. Правда, я прекрасно понимаю, почему назначили прокурора со стороны. Вот к этому-то и подбираюсь. Вы уже в курсе? — Пытается разглядеть на моем лице ответ.
— Нет. — Я тоже вглядываюсь в его лицо, высматривая в нем обнадеживающие предзнаменования того, что позорное заклание все-таки не состоится.
— Доктор Скарпетта, вам никто не намекал, что Хайме Бергер будет выступать в роли обвинителя? — Глядит на меня в упор. — Насколько я знаю, это одна из причин, почему она приехала в город. Вы вместе занимались расследованиями смерти Льонг и Брэй, я понимаю, однако мне доподлинно известно, что все это одна большая подстава. У меня достоверный источник. Нью-йоркская прокурорша работает под прикрытием — так это, по-моему, у вас называется. Дело подстроил Райтер еще до того, как Лохматый якобы появился на пороге вашего дома. Я так понял, что ход ферзем, этой Бергер, был в планах уже несколько недель назад.
Я только и смогла сказать:
— Якобы?
Потрясающе.
— Та-ак, — говорит Вашингтон Джордж. — Судя по вашей реакции, вы об этом еще не слышали.
— Надо думать, вы, конечно, не раскроете мне свой «надежный источник», — отзываюсь я.
— Не-е. — Его губы тронула улыбка, несколько нерешительная. — Значит, это вы не подтверждаете?
— Нет, конечно, — говорю, собираясь с мыслями.
— Слушайте, я буду и дальше копать. Просто хочу, чтобы вы знали: вы мне симпатичны, всегда были ко мне добры. — Он продолжает, а я его едва слышу. Все думаю: ведь Бергер за мной неотступно ходила, целыми днями. Мы постоянно были рядом: в темноте, в ее машине, в моем доме, в особняке Брэй, и все это время она тихонько отмечала, что и как можно использовать против меня на заседании. Господи, то-то я смотрю, она так осведомлена о моей жизни. Наверняка потрясла и телефонную станцию, куда и кому я звонила, проверила счета и кредитки, всех моих знакомых опросила.
— Вашингтон, — говорю я. — Меня ждет мать одного несчастного, который умер совсем недавно, я не могу стоять здесь и болтать с вами. — Разворачиваюсь и ухожу. Пусть считает меня грубиянкой, переживу.
Торопливо миную дамские уборные, вот уже раздевалка, накидываю лабораторный халат, сую ноги в бумажные бахилы. В аутопсическом зале шумно, свободного стола нет — на каждом лежит какой-нибудь бедолага. Джек Филдинг забрызган кровью. Он уже вскрыл сына миссис Уайт и вставил в аорту шприц с иглой четырнадцатого калибра, чтобы взять пробу крови. Подхожу к столу, и помощник кидает на меня полоумный взгляд. По лицу видно, что он под впечатлением утренних новостей.
— Все потом. — Упреждающе поднимаю руку. — Его мать пришла. — Указываю на мальчика.
— Эх, — говорит Филдинг. — Что ж так все плохо-то.
— Она хочет на него взглянуть. — Беру с тележки на колесиках подвернувшуюся под руку тряпицу, промокаю лицо мальчика; симпатичный, тонкие черты. Медового цвета волосы и, если не считать синюшного цвета лица, кожа — кровь с молоком. Пушок над губой и первый намек на лобковые волосы — у паренька только начали пробуждаться гормоны, подготавливая мальчишку к взрослой жизни, которой ему не суждено вкусить. Темная узкая борозда вокруг шеи поднимается к правому уху, где находился узел веревки. А в остальном на крепком молодом теле нет ни следа насилия, ни намека на то, что у него был маломальский предлог проститься с жизнью. Порой трудно раскусить, почему человек решил умереть. В противоположность общепринятому убеждению самоубийцы редко оставляют записки. Люди при жизни-то не всегда готовы делиться с окружающими сокровенным; часто их мертвые тела столь же немногословны.
— Черт бы все это побрал, — бормочет Джек.
— Что нам известно? — спрашиваю я.
— В школе начал странно себя вести еще до Рождества. — Джек берет шланг и промывает грудную клетку, пока ее внутренняя часть не начинает блестеть, как бутон тюльпана. — Несколько лет назад отец умер от рака легких. — Струя воды течет на стол. — Проклятый Стэнфилд. За каких-то четыре недели подкидывает нам три запутанных дела. — Помощник промывает блок органов. Они лежат на разделочной доске, отливая темным, готовые к последнему надругательству. — Я все больше убеждаюсь, что полицейский из него негодный. — Джек берет с тележки большой хирургический нож. — В общем, парень вчера сходил в церковь, вернулся домой, а потом пошел в лес и повесился.
Чем больше Джек Филдинг бранится, тем сильнее он расстроен. Сейчас у него предельная стадия.
— Так что насчет Стэнфилда? — мрачно спрашиваю я. — Вроде он собрался увольняться.
— Как бы не так. Конченый недоумок. Звонят насчет этого мальчика, и знаешь, что дальше? Ясно, он выезжает на место. Ребенок висит на дереве, так этот болван берет и срезает веревку.
Кажется, я знаю, что будет дальше.
— Разрезает по узлу!
Так я и думала.
— Надеюсь, он догадался сначала сфотографировать.
— Там, полюбопытствуй. — Кивком отсылает меня к столу в дальнем конце комнаты.
Отправляюсь взглянуть на фотографии. Больно смотреть. Похоже, Бенни даже не стал переодеваться, когда забежал домой после церкви, а направился прямиком в лес, накинул на ветку нейлоновую веревку, сделал петлю и продел через нее другой конец. Потом скрутил веревку простым скользящим узлом и надел себе на шею. На фотографиях на мальчике темно-синий костюм и белая рубашка. Рядом, на земле, валяется галстук с пристежкой, в синюю полоску, — либо веревкой сорвало, либо он его сначала снял. Мертвый стоит на коленях, руки бессильно обвисли, голова набок — типичная поза самоубийц. Редко мне попадаются случаи, когда люди полностью висят на веревке и ноги не достают до земли. Тут главное создать в сосудах шеи такое давление, чтобы кровь, недостаточно обогащенная кислородом, сразу метнулась к мозгу. Чтобы перекрыть яремные вены, достаточно нажима всего в 4,4 фунта, а для сонной артерии нужно раза в два больше — и только. Давления, которое создает собственным весом голова в петле, вполне достаточно. Сознание человек теряет быстро. До наступления смерти счет идет на минуты.
— Давай-ка, — возвращаюсь к Джеку, — прикрой его пластифицированными простынями, чтобы кровь не просочилась. Предъявим матери, а потом продолжишь.
Тяжело вздохнув, он швыряет скальпель на тележку.
— Пойду поговорю с ней. Может, еще что всплывет. Когда будет готово, звякни Розе. Спасибо тебе, Джек. — Останавливаюсь, чтобы поймать его взгляд. — Попозже поговорим, ладно? Помнится, ты кофейку со мной обещал выпить.
Миссис Уайт ждет меня в конференц-зале. Плакать она уже перестала и погрузилась в глубокую прострацию: смотрит перед собой безжизненным взглядом. Захожу, прикрываю дверь — убитая горем мать едва меня видит. Я говорю, что была у Бенни, и через несколько минут ей представится возможность посмотреть на него. Ее глаза снова наполнились слезами, и она хочет знать, не страдал ли он. Отвечаю, что мальчик быстро потерял сознание.
— Он умер потому, что не мог дышать?
— Пока мы еще всего не знаем, — говорю я, — но, судя по всему, его дыхательные пути были свободны.
Вполне возможно, Бенни умер от гипоксии головного мозга, однако я склоняюсь к мысли, что сдавливание кровеносных сосудов повлекло за собой вазовагальную реакцию. Иными словами, пульс замедлился, и он умер от остановки сердца. Когда я упомянула, что покойный стоял на коленях, мать предположила, что тот, вероятно, молил Господа забрать его к себе. Может быть, отвечаю. Мальчика нашел охотник, который незадолго до этого подстрелил оленя и отправился на его поиски. Поэтому Бенни быстро обнаружили: он исчез сразу после церкви, около половины первого, а полиция к родителям постучалась около пяти. Сказали, будто отыскали его около двух. Значит, бедняжка недолго там один пробыл, все твердит она. И еще хорошо, что в кармане у него лежал Новый Завет, надписанный, с фамилией и адресом. Только так полиция и вычислила, кто он такой, и копы сразу же разыскали семью.
