Иэн Рэнкин - ВОПРОС КРОВИ
На пути ему попался газетный павильон. Собравшаяся внутри группа обсуждала сообщения вечерних газет. По противоположному тротуару торопливо шла стайка репортеров — других, нежели те, что толпились возле школы. Оператор тащил свою камеру, неся на другом плече штатив. Звукооператор тоже волок свою аппаратуру, на шее у него болтались наушники. Микрофон он нес наподобие винтовки. Репортеры искали подходящее место для съемки. Вела их молодая блондинка, совавшая нос во все дворы и закоулки — не найдется ли там чего подходящего. Лицо ее показалось Ребусу знакомым — кажется, он видел ее по телевизору, а значит, решил он, стайка эта, возможно, из Глазго. Репортаж этой блондинки будет начинаться так: «Потрясенные жители городка сейчас пытаются свыкнуться с ужасом, обрушившимся на это некогда безмятежное место… все задаются одними и теми же вопросами, ответы на которые, кажется, ускользают». Ребус знал, что и сам мог бы написать подобный репортаж. Без помощи полиции журналистам остается только докучать местным жителям, выискивая крохи информации, которую они, кажется, готовы выжать из любой каменной глыбы, если та удостоит их вниманием.
Все это он наблюдал в Локерби и не сомневался, что и в Данблейне дела обстояли точно так же. Теперь настала очередь Саут-Квинсферри. Дорога заворачивала, дальше начиналась Эспланада. На секунду остановившись, он оглянулся, чтобы полюбоваться видом на город, но мешали деревья, мешали дома, мешала арка моста, по которому он перед тем проезжал на машине. Он заметил парапет и решил, что, укрывшись за ним, сможет закурить сигарету — еще одну, пожертвованную ему Бобби Хоганом. Сигарета была заткнута у него за правым ухом, и он стал теребить ее, так как не мог одним движением взять ее в руку; сигарета выскользнула, упала на землю и покатилась, подхваченная ветром. Ребус стал шарить по земле, преследуя ее, пока не наткнулся на острый носок блестящего черного полусапожка. Икры ног над полусапожками были утянуты в драные колготки — черные, в сеточку. Ребус выпрямился. Владелице полусапожек можно было дать сколько угодно — от тринадцати до девятнадцати. Крашеные черные волосы висели как пакля и липли к голове. Лицо девушки было смертельно бледным, глаза же и губы были как у индианки племени сиу. На ней была черная кожаная куртка, надетая поверх каких-то черных полупрозрачных тряпок.
— Вы что, себе вены резали? — спросила она, глядя на его бинты.
— Может быть, и порежу, если ты раздавишь мою сигарету.
Она наклонилась, подняла сигарету и приблизилась вплотную, чтобы сунуть ему в рот.
— У меня зажигалка в кармане, — сказал он.
Вынув зажигалку, она зажгла ему сигарету, умело загораживая ладонью пламя и не сводя с него глаз, словно оценивая впечатление, производимое на него ее близостью.
— Прости, — извинился он, — но сигарета у меня одна-единственная.
Курить и одновременно поддерживать беседу было трудно. Кажется, она это поняла, потому что после двух-трех его затяжек она выхватила сигарету у него изо рта и сунула ее в свой собственный. Ее ногти, которые проглядывали сквозь черные кружевные перчатки, тоже были выкрашены в черный цвет.
— Я не очень-то разбираюсь в моде, — сказал Ребус, — но мне почему-то кажется, что это не только траур.
Она улыбнулась так широко, что он мог увидеть ряд мелких и очень белых зубов.
— Никакой это не траур.
— Но ведь ты учишься в Академии Порт-Эдгар, не так ли? — Она недоуменно взглянула на него, не понимая, как он мог догадаться. — Иначе ты бы сейчас находилась на занятиях, — пояснил он. — Распустили ведь только учеников Порт-Эдгара.
— Вы репортер? — Она сунула сигарету обратно ему в рот. Он ощутил вкус губной помады.
— Я коп, — сказал он. — Из Отдела уголовного розыска. — Казалось, сообщение это не произвело на нее ни малейшего впечатления. — Ты, очевидно, не знала погибших?
— Конечно знала! — Она вроде как обиделась — не хотела оставаться в стороне.
— Но не огорчена их смертью.
Она поняла, что он имеет в виду, вспомнив, как сама же сказала: «Никакой это не траур».
— Если уж начистоту, то я им завидую.
И она опять вперилась в него взглядом. А он не мог не задаться вопросом, какой она будет, если стереть с ее лица краску. Хорошенькой, наверное; возможно, даже беззащитной. Ведь ее раскрашенное лицо — это маска, за которой легко укрыться,
— Завидуешь?
— Ведь они же умерли, правда?
И дождавшись его кивка, она передернула плечами. Ребус опустил глаза на сигарету, и она опять отняла ее, сунув в собственный рот.
— Ты хочешь умереть?
— Из любопытства, вот и все. Хочется узнать, каково это. — Она вытянула губы трубочкой и выпустила вьющееся колечко дыма. — Вот вы, наверно, видели мертвяков.
— Слишком часто.
— А как часто? И как умирают, видели?
Отвечать на этот вопрос ему не хотелось.
— Ну, мне пора. — Она сделала движение, чтобы вернуть ему то, что оставалось от сигареты, но он покачал головой. — Кстати, как тебя зовут?
— Тири.
— Терри?
Она сказала по буквам:
— Но можете звать меня «мисс Тири».
Ребус улыбнулся.
— Полагаю, что имя ты себе придумала. Ну, возможно, еще встретимся, мисс Тири.
— В любое время, как только пожелаете, мистер Следователь! — Она повернулась и пошла в сторону центра, уверенно, несмотря на полуторадюймовые каблуки, и поминутно откидывая назад падавшие обратно пряди; потом она коротко махнула ему рукой в кружевной перчатке, зная, что он глядит ей вслед, и наслаждаясь своей ролью. Ребус догадался, что она из числа так называемых готов. Он видел таких в городе возле магазинов, где продают музыкальные диски. Одно время их гнали с Принсес-стрит-гарденс, на этот счет было особое распоряжение городского совета — не то они вытоптали клумбу, не то перевернули мусорную урну. Сообщение в газете вызвало тогда у Ребуса улыбку. Протянулась ниточка к панкам и дальше — к пижонам — подросткам, отстаивавшим свое право вести себя как им вздумается. До армии он и сам нарушал приличия. Слишком маленький, чтобы влиться в ряды первых пижонов, он стал потом парнем в купленной из вторых рук кожаной куртке с бритвой в кармане. Куртка была не совсем правильной — не байкерской, а в три четверти длины. Он подкоротил ее кухонным ножом, после чего из нее торчали нитки и виднелась подкладка.
Своего рода бунтарство.
Мисс Тири скрылась за поворотом, а Ребус направился к пабу «У лодочника», где его ожидала Шивон с заказанным пивом.
— Я уж думала, что придется твое пиво выпить мне, — жалобно сказала она.
— Прости. — Взяв кружку обеими руками, он поднес ее к губам. Шивон отыскала для них уединенный столик в уголке. Перед ней лежали две кипы бумаг, а рядом с ними — содовая с лаймом и открытый пакетик с арахисом.
— Как твои руки? — осведомилась она.
— Беспокоит только мысль, что не играть мне больше на рояле.
— Какая ужасная потеря для мира легкой музыки!
— Ты когда-нибудь слушаешь тяжелый металл, а, Шивон?
— Стараюсь не слушать. — И после паузы: — Если только чуточку «Моторхеда», чтобы разогреть гостей на вечеринке.
— Я имел в виду что-нибудь поновее.
Она покачала головой:
— Ты и вправду считаешь это место подходящим?
Он огляделся:
— По-моему, аборигены нами не заинтересовались. Мы же не снимки, сделанные на вскрытии, по столу раскладываем.
— Однако там есть снимки с места преступления.
— Спрячь их до поры. — Ребус глотнул еще пива.
— Ты уверен, что с твоими таблетками можно пить спиртное?
Проигнорировав этот вопрос, он мотнул головой в сторону одной из кип.
— Итак, — сказал он, — что же мы имеем в результате и насколько мы сможем продлить наше выездное задание?
Она улыбнулась.
— Не очень-то спешишь опять встретиться с начальством?
— Только не уверяй, что ты мечтаешь о встрече!
Она словно бы призадумалась, а потом пожала плечами.
— Радуешься гибели Ферстоуна? — спросил Ребус.
Она кинула на него злобный взгляд.
— Это я так просто, из любопытства, — сказал он, опять вспомнив о мисс Тири. Он мучительно долго пытался придвинуть к себе один из верхних листов в кипе, пока Шивон не догадалась сделать это вместо него, потом они долго сидели бок о бок, не замечая, что смеркается и день постепенно клонится к вечеру.
Шивон отправилась к стойке взять еще выпить. Бармен попробовал расспросить ее о бумагах, но она перевела разговор на другую тему, и кончилось все литературными реминисценциями. Шивон, оказывается, понятия не имела, что название паба «У лодочника» встречается у Вальтера Скотта и Роберта Льюиса Стивенсона.
— Вы не просто в пабе сейчас пьете, — заметил бармен, — вы пьете в историческом месте.
Она чувствовала себя туристкой. Десять миль от центра города, а ощущение совсем другое. И дело тут не только в произошедших убийствах, о которых, как она вдруг поняла, бармен и словом не обмолвился. Жители Эдинбурга склонны воспринимать пригороды как нечто единое: Портобелло, Масселберг, Керри, Саут-Квинсферри — для них это все части города, не больше. На самом деле даже и Лейт, соединенный с центром Эдинбурга безобразной пуповиной Лейт-Уок, из кожи вон лезет, чтобы сохранить свою идентичность. Удивительно, зачем им это так нужно.
