Андрей Кивинов - Танцы на льду
Сегодня на заявках сидит Щеглов. Он опер грамотный, поэтому зарегистрированных заявлений о преступлениях на стол начальника не ляжет. Кроме, конечно, тех, каким можно отказать по закону, всякой там мелочевки, и тех, что реально раскроются. Остальные преступления будут раскрываться по-тихому, без регистрации. Валька никогда не кичится своей «грамотностью» и занимается укрывательством заявлений и отшиванием потерпевших вовсе не потому, что такой бессердечный, аморальный человек. И не потому, что ему не жаль людей. Просто он сам поставлен в раковые условия. Как и все остальные оперы.
Министерству нужны высокие цифры. Не обеспечиваешь их высоту – будь любезен на выход. Обеспечить же их можно двумя способами – либо все подряд раскрывать, что просто нереально, либо не регистрировать. Говоря попросту – «жать заявления». Жать – удовольствие тоже ниже среднего, любая проверка может найти «зажатые» материалы, и опер рискует попасть туда, куда сам отправляет других.
На нары. За укрывательство. Лезвие бритвы. Танцы на льду.
Тем не менее второй вариант преобладает, хотя и связан с риском. Он более приемлем в борьбе за хорошую статистику. Кто не рискует, тот не опер.
Лично я пришел с твердой уверенностью, что никогда ничего жать не буду и никакой начальник не заставит меня укрыть преступление. Самое смешное, что, действительно, впрямую ни один шеф не дает никому указаний прятать. Но уже через неделю, вдохнув оперативной атмосферы, я понял, что жать придется. Рано или поздно. Нож гильотины начал медленный подъем. Когда он упадет? А, лучше не загадывать.
Быть плохим опером не хочется, сидеть, в общем, тоже…
Сейчас у Вальки не потерпевший. Я спрашиваю разрешения поприсутствовать и, получив таковое, сажусь на свободный стул. Перед Валькой. мужичок лет сорока с козлиной бородкой, полуспившимся лицом и узкими лисьими глазами. Одежда указывает на низшее сословие, запах – на подвально-чердачное существование, наколка – на прежнюю судимость.
– Вот, Юра, полюбуйся. Товарищ Шмыльников, ранее судимый за кражи, тунеядец и бездельник, сегодня ночью забрался в детский садик, откуда утащил фен, два куска мяса и несколько простыней, но был пойман на выходе вневедомственной охраной. Пытался скрыться, но помешал гололед.
– Провокация!!! – Шмыльников вскочил со стула и задрал кверху козлиную голову.
– Чего-чего?
– Да, я не отрицаю, что проник в детский садик! Но проникновение носило чисто политический характер! Я хотел привлечь внимание прогрессивной общественности к нуждам обездоленных детей! Я указывал на их бедственное положение и полное безразличие государства! Сволочи!
– Кто сволочи-то? Дети?
– Те, кто ездит на «фордах» и «мерседесах», в то время как бедные дети голодают и холодают! Не, холодеют!
– А мясо? Фен?
– Полная провокация! Мне и раньше пытались подсунуть наркотики, оружие, чужие вещи. И только сегодня им это удалось!
– Кто ж пытался?
– Те, кому не нравится моя правда! Власть предержащие! Те, что довели Россию до нищеты и развала! И они в сговоре с мафией ухитрились все же сделать свое черное дело в отношении меня! Вот кого надо сажать, а не честных людей, негодующих и протестующих! Я требую! Требую!!!
Козлиная голова задралась еще выше, а сжатый кулак ударил в грудь.
Валька безразлично рассматривал говорящий памятник и пощелкивал пальцами.
– Придет время, и вы за все ответите! – продолжал «памятник». – За голодных детей, за невинных страдальцев, затравленных органами и мафией! За нищих на улицах и разрушенные колхозы! Потом за это, как его, плю… плю… в общем, за голых американских баб в ларьках! А сейчас я, как представитель духовной оппозиции, требую иммунитета и неприкосновенности!
Валька зевнул. Не выспался.
– Ну ладно, кончил верещать? На зоне агитировать будешь. – Рука выдернула ящик стола, в котором покоились граненый стакан и короткая дубинка. Извлечено было второе.
«Памятник» резко сел.
– Это чего? Вы будете меня бить?
– Конечно, будем. А что ж тебе, место в парламенте дать? Или пенсию депутатскую? Нефиг воровать. Мы ж сатрапы, купленные мафией. Тебе куда удобнее – по брюху или по хребту? А то загнешься еще, оппозиция.
– Это произвол, я буду жа… Мы в демократическом обществе, это вам не комму… Э, э, погодите, погодите…
Валька поднялся и виртуозно крутанул дубинку между пальцами.
– Ты не ссы, Шмыльников, я профи, никаких следов не останется.
Шмыльников замахал руками:
– Погодите, погодите, может, договоримся? Хотите, я вам еще двоих сдам, кто по садикам лазает? А вы меня отмажете…
Валька схватил Шмыльникова за шиворот и потащил из кабинета. Через минуту он вернулся и зло бросил дубинку в стол.
– Ты ему врезал, Валь?
– Еще об это говно дубинку марать! Сам свое получит когда-нибудь.
Дверь отворилась от резкого удара. В проеме, метя отделенческий линолеум полами распахнутой шубы, возник не кто иной, как господин Блюминг с отметиной возмущения на лице. Он прошел к стулу, на котором только что сидел Шмыльников, плюхнулся и, ударив кулаком по Валькиному столу, выдохнул:
– Бардак!
Потом, увидев меня, ткнул пальцем:
– Вот! Вот! Вместо того чтобы ворюг ловить, вы на порядочных людях выезжаете! Идиотизм!
– Здороваться надо, товарищ, – опять безразлично перебил Блюминга Щеглов.
– Да, здравствуйте.
– В чем дело-то, собственно?
– Меня обокрали!
– Правда? Ну, слушаю.
– В двенадцать я вышел из офиса, чтобы ехать по делам, но заметил, что заднее колесо спустило, начал менять его на запасное…
«Врешь, однако, – подумал я, – менял не ты, а охранник».
– А какая-то сволочь вытащила из салона мою папку и удрала! Самое-то обидное, что я его чуть не догнал! Гололед помешал. Да и крепкий, стервец, оказался. Каратист наверняка. Я его за капюшон-то схватил, а он меня ногой в скулу. Очень профессионально. Тьфу, куда вы смотрите?
– В светлое будущее. Приметы помните?
– Я ж говорю – здоровый бычара, выше меня, шкаф!
И снова я вынужден мысленно перебить Блюминга. Мой рост сто семьдесят пять, а Сан Саныч едва достает мне до плеча.
– Молодой, старый?
– Средний.
– Одет во что?
– Кажется, куртка или пальто. Я не запомнил. Все темное. Главное, шустрый какой, бегает, как спринтер.
– Нечего машину открытой оставлять. Вы что, телевизор не смотрите? На сегодня это самый распространенный способ кражи. У нас целая серия идет. Колесо вам прокололи, а пока вы его меняли, папочку и того. Что там, кстати, было? В папочке?
– Я вот из-за этого и пришел. Документы кое-какие рабочие, но это не главное, хотя обидно. Самое важное – техпаспорт на машину и права. Да, еще деньги. Где-то долларов пятьсот.
«Врешь, собака! – кричит мой внутренний голосок. – Не было там никаких долларов!»
Валька, кажется, тоже не верит в деньги.
– У вас что, кошелька нет? Кто ж в папках деньги носит?
Блюминг на секунду смущается:
– Какая разница, где я ношу деньги? Куда хочу, туда и кладу.
– Понятно. А от нас вам что надо?
– Не понял?
– Ну, с разным ведь люди приходят. Кому преступника вынь да положь, кому справочку для бухгалтерии, кому страховочку.
– Мне надо восстановить техпаспорт и права.
– Это без проблем. – Валентин достал из стола самодельный бланк справки, отпечатанный на компьютере. – Давайте ваш паспорт и данные машины.
Через минуту он протянул заполненную справку.
– С этим в ГАИ. Печать в канцелярии поставьте. Свободны.
– А заявление?
– Я ж спросил, что вам надо – преступника поймать или справку выдать?
Блюминг прокашлялся, свернул бумагу и поднялся.
– Хорошо, где канцелярия?
– Там же, где и начальник.
Громко хлопнув дверью, Аркадий Андреевич вышел. Я повернулся к Вальке:
– Слышь, Валь. Я немного не понял. Ты его отшил или нет? Он ведь не оставил заявы.
– Никого я не отшивал. Ты ж слышал. Я спросил, что он хочет. Кажется, он хотел восстановить документы. Я разве был против? А жаловаться он не побежит. Сомневаюсь, что этот случай имел место. Нажрался товарищ где-нибудь да прос…л свою папочку, а теперь выкрутиться хочет с минимальными потерями. Знаю я этих Блюмингов.
– Хорошо, а если б не Блюминг, а честный мужик?
– Я что-то, Юрок, тебя не понимаю. Я никого и никуда не отшиваю. Я разбираюсь по существу. Это две большие разницы. А по поводу отшитая вот, послушай одну маленькую историю.
Встретились на тусовке два преступных босса и обсуждают проблему.
«Слушай-ка, братишка. В отделе милиции, что на нашей территории, назначили нового начальника. Со старым-то мы хорошо ладили, никаких проблем. А этот, говорят, честный, не берет ни фига. Ушибленный по жизни. У тебя никаких предложений не имеется?»
Второй отвечает:
«Не трепыхайся по мелочам. Его свои же скинут, у нас ведь наверху тоже все схвачено. Надо этому неберущему немножко с раскрываемостью подпортить. Скажи своим людишкам, пускай на его участке устроят неделю Варфоломеевских ночей и деньков. Раскрываемость в ментуре – самый главный показатель. Они без него никуда. Как мы без „стрелок“ и „запуток“. Ну, а потом уже и с начальником побеседуем. Не хочешь иметь на территории низкую раскрываемость, тогда не выделывайся, а бери деньги и пример с умных людей. Иначе умные люди тебя быстро на берег спишут».
