Ю Несбё - Немезида
— Мне надо поговорить с Симоном, немедленно.
Она посмотрела на него холодными карими глазами.
— Его нет в Тойене, — сказал Харри. — Все уехали.
Женщина непонимающе пожала плечами.
— Скажи, что его Харри спрашивает.
Она покачала головой и сделала знак рукой, чтобы он уходил.
Харри приблизился вплотную к разделявшему их стеклу:
— Скажи, это спиуни герман.
Симон предпочел Энебаккевейен длинному туннелю через Экеберг.
— Не люблю туннелей, понимаешь, — объяснил он, когда они тащились в сторону скал в предвечерней пробке.
— Так, значит, двое братьев, что перебрались в Норвегию и выросли вместе в одном вагончике, стали недругами, потому что полюбили одну девушку, — сказал Харри.
— Мария из очень почтенной семьи ловарра. Они обосновались в Швеции, где ее папа был булибас. Она вышла замуж за Стефана и переехала с ним в Норвегию, когда ей только исполнилось тринадцать, а ему восемнадцать. Стефан до смерти любил ее. Как раз в это время Расколь скрывался в России, понимаешь. Не от полиции, а от косовских албанцев, орудовавших в Германии. Они считали, что он кинул их по бизнесу.
— По бизнесу?
— Они нашли пустой трейлер на автобане под Гамбургом, — улыбнулся Симон.
— Но Расколь вернулся?
— В один прекрасный майский день он объявился в Тойене. Тогда-то они с Марией и увидели друг друга впервые, — Симон засмеялся. — Господи, какими взглядами они обменивались! Я даже на небо посмотрел, думал, сейчас гроза разразится, так воздух наэлектризовался.
— Они влюбились друг в друга?
— В одночасье. На глазах у всех. Некоторые женщины даже стыдливо отвернулись.
— Но если это было так очевидно, родственники, наверное, как-то отреагировали.
— Да нет, никто не думал, что это так опасно. Не забудь, что мы женимся раньше вас, понимаешь. Мы не в силах сдерживать молодежь. Они влюбляются. Тринадцать — ты можешь себе представить…
— Могу. — Харри почесал в затылке.
— Но все оказалось очень серьезно, понимаешь. Она была замужем за Стефаном, но любила Расколя с того самого дня, когда увидела его впервые. И хотя они со Стефаном жили в своем вагончике, она встречалась с Расколем, ведь он все время там обретался. Ну и случилось так, как и должно было случиться. Когда родилась Анна, только Стефан и Расколь не знали, что она дочь Расколя.
— Бедная девочка.
— И бедный Расколь. Из них только Стефан был счастлив. Он так гордился, понимаешь. Говорил, что Анна так же красива, как и ее папа. — В печальных глазах Симона мелькнула улыбка. — Может, все бы так и дальше продолжалось, если б Стефан с Расколем не задумали ограбить банк.
— И у них не сложилось?
Оставаясь в пробке, они все-таки подъехали к Рюенкрюссет.
— Их было трое. Стефан как самый старший должен был войти в банк и выйти последним. И пока двое других побежали с деньгами за машиной, в которой смогли бы оттуда уехать, Стефан оставался в помещении банка с пистолетом, чтобы сотрудники не включили сигнализацию. Они ведь были дилетантами, даже не знали, что банк оборудован системой беззвучной сигнализации. И когда те двое подъехали, то увидели, что Стефан лежит лицом на капоте полицейского автомобиля и легавый надевает на него наручники. Вел машину Расколь. Ему было только семнадцать, и он даже прав не имел. Он опустил стекло. На заднем сиденье лежало триста тысяч. Он медленно подъехал к полицейской машине, на капоте которой распластался его брат. И тут Расколь и полицейский встретились взглядами. Господи, воздух так же наэлектризовался, как в тот раз, когда Расколь и Мария встретились впервые. Они смотрели друг на друга целую вечность. Я боялся, Расколь закричит. Но он не произнес ни слова. Просто поехал дальше. Это была их первая встреча.
— Расколя и Йоргена Лённа?
Симон кивнул. Они миновали перекресток с круговым движением и свернули на Рюенсвинген. Возле заправки Симон притормозил и включил поворотник. Они остановились перед двенадцатиэтажным зданием. Рядом, над входом, светился голубой логотип Норвежского банка.
— Стефан получил четыре года, потому что выстрелил из пистолета в потолок, — продолжил рассказ Симон, — но после суда произошло нечто странное, понимаешь. Расколь пришел на свидание со Стефаном в «Ботсен», и день спустя один из надзирателей заявил, что у нового заключенного вроде бы изменилась внешность. Шеф же его сказал, что так часто бывает с теми, кто отбывает первый срок. Иной раз жены не могут узнать своих мужей, когда приходят к ним на свидание в первый раз. Надзиратель успокоился, но еще несколько дней спустя в тюрьму позвонила женщина и сообщила, что произошла подмена: вместо Стефана Баксхета в камере находится его младший брат, которого следует отпустить.
— Это действительно правда? — спросил Харри, вытащил зажигалку и поднес ее к сигарете.
— Да, конечно, — ответил Симон. — У южноевропейских цыган вошло в обычай, что младший брат или сын отбывает срок за осужденного, если у того есть семья, которую ему надо содержать. А у Стефана семья была. Для нас это дело чести, понимаешь.
— Но власти-то, наверное, разобрались?
— Э-э, — Симон махнул рукой. — Для них цыган есть цыган. И если он сидит за то, чего не совершал, значит, наверняка виновен в чем-то другом.
— А кто звонил?
— Этого они так и не выяснили. Но в ту же ночь исчезла Мария. И ее больше никогда не видели. Полицейские привезли Расколя в Тойен глубокой ночью. Стефан отбрыкивался, изрыгал проклятия, но его скрутили и вынесли в машину. Анне было два годика, она лежала в постели, кричала, звала маму, и никто, ни мужчины, ни женщины, не мог ее успокоить. Пока в вагончик не вошел Расколь и не взял ее на руки.
Они пристально вглядывались в двери банка. Харри посмотрел на часы. До закрытия оставалось несколько минут.
— А что произошло потом?
— Когда Стефан отбыл срок, он сразу же уехал из Норвегии. Я иногда связывался с ним по телефону. Он много ездил.
— А что с Анной?
— Она росла в вагончике. Расколь отдал ее в школу. У нее появились нецыганские друзья. И нецыганские привычки. Она не желала жить, как мы. Ей хотелось делать то, что делали ее друзья, — самой принимать решения, самой зарабатывать на жизнь, иметь свое жилье. С тех пор как она получила в наследство от бабушки квартиру и переехала на Соргенфри-гате, мы с ней вообще не общались. Она… да, она сама решила уехать. И только Расколь хоть какой-то контакт с ней поддерживал.
— Как думаешь, она знала, кто на самом деле ее отец?
Симон пожал плечами:
— Насколько мне известно, никто ничего ей не говорил, но, я уверен, она знала.
Возникла небольшая пауза.
— Вот здесь это случилось, — наконец сказал Симон.
— Перед самым закрытием, — уточнил Харри. — В точности как сейчас.
— Он бы не застрелил Лённа, если б не считал, что обязан это сделать, — сказал Симон. — Он сделал то, что должен был сделать. Ведь он воин, понимаешь.
— Никаких тебе хихикающих наложниц.
— Чего?
— Да нет, ничего. А где Стефан сейчас, Симон?
— Не знаю.
Харри ждал. Они увидели, как служащий банка запер дверь изнутри. Харри по-прежнему ждал.
— В последний раз он звонил из какого-то шведского города, — сказал Симон. — Из Гётеборга. Это все, чем я могу помочь тебе.
— Да ты не мне помогаешь.
— Я знаю, — Симон вздохнул. — Я знаю.
Харри увидел желтый дом на Вестланнсвейен. В окнах обоих этажей горел свет. Он припарковался, вылез из машины и посмотрел в сторону станции метро. Там они собирались темными вечерами в начале осени. Сигген, Туре, Кристиан, Торкиль, Эйстейн и Харри. Это был постоянный состав команды, воровавшей яблоки в чужих садах. Как правило, они на велосипедах совершали марш-бросок в Нордстранн, где и яблоки были крупнее, и шансов меньше, что местные жители знают их родителей. Сигген первым перелезал через ограду, Эйстейн оставался на стрёме. Харри как самому высокому доставались самые высокие яблони. Но однажды они поленились ехать так далеко и совершили рейд по соседству.
Харри бросил взгляд на фруктовый сад на другой стороне улицы.
Они уже наполнили карманы, как вдруг Харри обнаружил, что на них кто-то смотрит из освещенного окна второго этажа. Смотрит и молчит. Это был Диез.
Харри открыл ворота и подошел к двери. «Йорген и Кристина Лённ» было написано на фарфоровой табличке над двумя кнопками. Харри нажал верхнюю.
Беате отозвалась только на второй звонок.
Она спросила, хочет ли он чаю, но он покачал головой. Она исчезла на кухне, а он сбросил обувь в прихожей.
— А почему на дверной табличке до сих пор имя твоего отца сохранилось? — спросил он, когда она вошла в комнату с одной чашкой в руках. — Чтобы посторонние знали, что в доме есть мужчина?
