Спираль зла - Бернар Миньер
Делакруа обернулся. В его глазах светились такая нежность и печаль, что у Серваса сжалось сердце.
– Вы знаете, что такое санитиморга́н? – спросил он.
– Нет.
– По-простому, это совокупность и генетическая взаимозависимость двух индивидуумов, которая измеряется при сравнении их ДНК. И дело не только в том, чтобы узнать, какое количество ДНК, но и какие сегменты ДНК являются общими для этих индивидуумов. Чем длиннее общие сегменты, тем больше вероятность, что общий предок близок по времени.
– К чему вы клоните, майор?
– Вашу ДНК, взятую в ходе допроса, сравнили с ДНК, взятой в ходе допроса у Жюдит Янсен. Вывод таков: Жюдит – ваша дочь.
Никакого ответа не последовало, и Сервас счел нужным повторить свои слова. И увидел, как в углах глаз Делакруа блеснули слезинки и скатились по бледным щекам.
– Благодарю вас, майор.
И больше ничего. Еле слышное «благодарю вас», которое можно было понять и как «прощайте». Сервас кивнул и направился к выходу. Он был уже на полпути, когда из репродуктора послышался чистый, легкий, божественный и прекрасный голос Клары Янсен:
– Это конец, Джонни… Что мы увидели? Историю? Мечту? Магический круг? Обман? Или тайну, спрятанную за тенями?
Мартен обернулся и увидел надпись «КОНЕЦ», проступившую сквозь лицо актрисы, потом сверху вниз по ее прекрасному застывшему лицу побежали титры.
– Монтаж есть вселение жизни в мертвые изображения, – произнес со своего кресла Делакруа. – Это сказал Робер Брессон. Доброй ночи, майор.
Сервас вышел, ничего не ответив.
Эпилог
Звучит музыка. «Ласт шэдоу паппетс», «Строкетс», «Гаттер твинс», «Уор он драгз».
Сервас не знал ни одной из этих групп. Язык инди-рока был ему таким же чуждым, как и язык любого другого рока.
Но изображения, сменявшие друг друга на экране, были ему знакомы. Венсан среди коллег, поднимающий бокал во время приема в комиссариате. Венсан вместе с Флавианом и Меган строит на пляже самый необыкновенный из песчаных замков. Венсан один, он улыбается в камеру – и, конечно, Шарлен – на фоне синих домов Йодпюра. Снова Венсан с детьми… Венсан с Шарлен…
Зал прощания в крематории Корнебаррье – единственный в Тулузе и пригородах – официально был рассчитан на триста человек, но Мартен мог поклясться, что пришли человек на сто больше. Близкие, друзья – и огромное количество полицейских, которые съехались из всех служб города и подразделений. И все старожилы комиссариата – те, кто всегда поднимал Эсперандье на смех из-за его якобы женственных манер – явились как один. Явился мэр. Явилась мадам префект, затянутая в форму. Мишель Сент-Амон явно привлекала к себе внимание. На входе Сервас перехватил ее взгляд, и она послала ему рукой незаметный, скупой знак сочувствия. Почти интимный знак, что его очень удивило. Еще одним человеком, оказавшимся в центре внимания, была, конечно, Шарлен. В руке она держала скомканный носовой платок, ее глаза были полны слез.
Флавиан и Меган сидели рядом с матерью, и Сервас заметил, что, когда он посмотрел на них, они отвели глаза. А взгляд Шарлен, адресованный ему, был таким ледяным, что у него все сжалось внутри.
Пристроившись рядом с Самирой на краю ряда, Мартен не мог не наблюдать за реакцией людей. А она была разной: печаль, гнев, страх… Быть полицейским теперь означало постоянно жить под угрозой, в опасности, что окажешься лицом к лицу с иррациональной агрессией. А некоторым полицейским приходилось отвечать на эту агрессию.
Заколдованный круг… Спираль…
Мысли беспорядочно теснились в его голове. Может, излишне беспорядочно. Может, излишне скверные мысли. А может, всему виной эти болеутоляющие, которые он принимал всякий раз, когда чувствовал себя особенно не в форме… Накануне ему прооперировали палец. Хирург уже давно говорил, что у него есть шанс, что опасность ампутации миновала. Ему было невдомек, что у Серваса ампутировали самую важную часть его самого, отняли лучшего друга. И лучшего товарища по группе, как сказала Самира и как признали все. Просто взяли и отрезали огромный кусок его жизни.
Мартен вдруг понял, что после того как следствие было закончено, дело закрыто и его голова больше не была загружена деталями следствия, не проходило утра, чтобы он, проснувшись, не подумал о Венсане. Но жизнь все-таки продолжалась. Потому что жизнь ведь всегда продолжается, разве не так? Она продолжится даже тогда, когда его уже не будет рядом с теми, кто ему близок.
Он не узнал Скотта Уокера, поющего «Where Does Brown Begin», да и все предыдущие песни тоже не узнал, хотя бесконечная меланхолия этой музыки у многих вокруг него исторгла слезы.
А когда полились драматические звуки квартета, исполнявшего «Mishima Closing» Филиппа Гласса, у всех сжалось горло, и ему пришлось очень крепко закрыть глаза, чтобы не выдать слез.
* * *
Шарлен отпрянула, когда Сервас подошел, чтобы обнять ее, словно испугалась, что он ее укусит. Словно он заразный. Вместо приветливого объятия она наскоро, сухо и безразлично пожала ему руку. Флавиан позволил себя обнять и прижался к Сервасу, а Меган отвернулась.
Что происходит? Разве есть его вина в том, что Венсан погиб?
Как только прощание и соболезнования закончились, бо́льшая часть присутствующих вышла из зала и направилась к автомобилям. Меньшая часть осталась вместе с семьей, чтобы присутствовать при кремации. Мартен уже собрался войти в зал, но на его пути встала Шарлен.
– Я бы предпочла, чтобы ты сюда не входил. Уходи, Мартен, прошу тебя…
Все прекрасное и печальное, что было в ее лице, исчезло, уступив место такой ледяной маске, что у него перехватило дыхание. С опустошенным сердцем вышел он из зала кремации и попытался закурить. Руки у него дрожали. И тут его с опозданием настиг шок от происшедшего. Все кончено. Он уйдет из профессии. Ему стала вдруг понятна реакция Шарлен. Ну конечно, не оставь он Венсана одного в Париже, тот был бы сейчас жив. Но разве это понимание хоть капельку ему помогло? Ничуть. Как бы он был счастлив, если б сейчас рядом с ним была Леа…
Услышав шум, Сервас повернул голову и увидел медленно взлетавший «Аэробус А320». Взлетные полосы в аэропорту были длиной больше километра. Мартен подумал, что, в конце концов, если здесь существуют люди, которым этот грохот не мешает жить, то и те, кто здесь покоится, тоже не в обиде,
