Аркадий Адамов - На свободное место
— Извините, — поправляюсь я. — Хотел сказать — Совко. Так вот, из того разговора становится ясно, что Леху, то есть Красикова, и Совко послал в Москву из Южноморска к Барсикову, а вернее, в распоряжение Барсикова этот самый Гелий Станиславович Ермаков, директор магазина готового платья. Я о нем уже докладывал. Послал он эту пару, видимо, с каким-то заданием. Барсиков на эту тему говорить со мной отказался. Но Ермаков этот, очевидно, может оказаться соучастником убийства. Так ведь?
— Вполне может, — соглашается Эдик. — У тебя все? Тогда разрешите мне доложить соображения по делу?
Кузьмич, как хозяин кабинета, невольно оказывается в роли председательствующего.
— Пожалуйста, — говорит он.
И Эдик раскрывает свою замечательную папку.
— Мы пока ухватили только московские звенья этой опасной преступной цепочки. К сожалению, Купрейчик знает еще меньше, чем Барсиков. Его задача кончилась отправкой неликвида пряжи в магазин Шпринца согласно полученному официальному распоряжению. И деньги он получал за это от Барсикова. А раньше от Семанского. Причем деньги немалые. Сумму мы потом, конечно, уточним. Но путь пряжи из магазина Шпринца мы пока не знаем. А это главная часть цепочки.
— Но опыт подсказывает, — строго замечает Углов.
— Так точно, опыт подсказывает, — увлеченно подхватывает Эдик. — Пряжа должна идти куда-то на изготовление левого товара.
— Это мне еще Барсиков сообщил в первой лекции, — усмехаюсь я.
— Сейчас предстоит установить, — говорит Эдик, — где именно этот левый товар изготовляют из той пряжи и как сбывают.
— На месте надо установить, — снова замечает Углов. — Необходимо будет туда выехать, в Южноморск, и разобраться.
— Да, необходимо туда ехать, — подтверждает Эдик.
— А все-таки какое отношение может иметь директор магазина готового платья ко всей цепочке? — недоуменно спрашивает Петя.
— Да, пока что его роль в цепочке не установлена, — поддерживает Петю Виктор Анатольевич. — Уж не говоря о том, что установить — еще не значит изобличить. Вот, допустим, роль Дмитрия Ермакова, замнача управления, нам ясна. Но изобличить его будет ой как непросто. Каждый шаг его внешне вполне законен. Получил официальную докладную о наличии неликвида пряжи и дал вполне законное и разумное указание направить эту пряжу в свою торговую сеть для реализации, к тому же по безналичному расчету.
— И ему была дана взятка, — говорю я. — Иначе зачем бы ему отправлять пряжу именно Шпринцу с одного предприятия, с другого, с третьего? И еще за тридевять земель, в Южноморск.
— А он вам предъявит какую-нибудь слезную докладную Шпринца, что магазин не может выполнить план оборота и горит. А уж дальше его, замнача, воля посылать Шпринцу эту пряжу или не посылать. Управленческое решение может быть верным или неверным, но преступления тут в любом случае нет. Не себе в карман пряжу положил. А взятку тут доказать непросто.
— Все в этом чертовом деле сейчас непросто, — досадливо говорит Углов.
— Потому что мы включились поздно, когда уголовный розыск всю воду уже взбаламутил и вызвал панику по всей цепочке. Я понимаю, — обращается он к Кузьмичу, — у вас была совсем другая задача. У вас тоже убийство на квартирную кражу наехало и хороший компот возник. Но нам, как говорится, не легче.
— В трудной работе никому легко не бывает, — усмехается в усы Кузьмич.
— Конечно, мы вам не простую работенку подбросили. Но учти, если бы не мы, то еще неизвестно, когда бы вы добрались до этой опасной цепочки вообще.
— Так я же ничего не говорю, — разводит руками Углов. — За сигнал вам вот какое спасибо. Я только на судьбу жалуюсь, что сигнал-то получился больно громкий, что не удалось нам тихо к ним подобраться.
— И еще учти, — продолжает Кузьмич. — Вовсе не вся цепочка взбаламучена пока, а только ее московские звенья, и исключительно в связи с убийством Семанского.
— Так ведь ваш Лосев был уже в Южноморске. Говорил с Шпринцем. Даже с Гелием Ермаковым виделся и мог его встревожить, — не уступает Углов. — Это уже, извините, не московские звенья.
— Я был там исключительно по делу об убийстве Семанского, — включаюсь в разговор я. — Так Шпринц и донес, уверен. Так он…
И тут я все вспоминаю. Ну конечно! Это Шпринц обрисовал меня Гелию Станиславовичу, и когда такая каланча появилась у него в магазине, он меня сразу узнал. И, естественно, насторожился. А потом за дурачка принял. Да и не боится он уголовного розыска. Никакое убийство его не касается, тут уж он позаботился.
Так я все сейчас и докладываю.
А Эдик, верный друг, добавляет авторитетно:
— Лосев в любом деле никогда еще ничего не портил.
Это, пожалуй, тоже преувеличение, Эдику вообще свойственное.
— Видал, какие друзья? — усмехается Углов. — Вас, если что, надо в одной связке пускать. — И, обращаясь к Кузьмичу, добавляет: — У них вместе толково получается, я заметил.
— Я тоже, — улыбнувшись, подтверждает Виктор Анатольевич. — Вот недавнее дело-то, ну, по Вере Топилиной, помните? Они тогда очень удачно, считаю, вместе поработали. Помните это дело?
Он оглядывает поверх очков собравшихся.
Все, конечно, помнят. Да и как его не помнить, это дело? Какую мы потерю на нем понесли, какую тяжкую потерю!
Совещание наше заканчивается. Принимается решение о немедленной командировке Эдика в Южноморск. Мы же тем временем будем завершать расследование убийства Семанского. Снова займемся по этой линии Колькой-Чумой и Барсиковым. Если будут получены какие-нибудь новые данные по Южноморску, то тут же передадим их Эдику. Так же должен поступить в случае чего и Эдик. Тут у нас взаимная информация всегда полная, это уж точно. Углов прав, вдвоем у нас толково получается.
— Пусть они еще раз обсудят детали, — под конец говорит Кузьмич, имея в виду меня и Эдика.
На это обсуждение уходит вся вторая половина дня. После обеда мы с Эдиком запираемся у меня в комнате, обкладываемся бумагами и начинаем подробно, шаг за шагом, вспоминать, как начиналось и разворачивалось все это путаное дело. Особенно тщательно я вспоминаю свою командировку в Южноморск, вспоминаю каждого человека, с которым мне там хоть на миг пришлось столкнуться. Вспоминаю даже продавщицу в магазине Гелия Ермакова, его толстого, седого зама, сонную продавщицу в магазине Шпринца, не говоря уже о людях, которых мне пришлось узнать поосновательней. Я даю каждому характеристику, описываю его внешность, манеры, одежду, вспоминаю чуть не каждое произнесенное им слово. Эдик тщательно все запоминает, кое-что себе записывает, уточняет, задает вопросы, иногда мы с ним спорим, или придумываем, или предполагаем. Причем понимаем мы друг друга с полуслова; иногда я хочу сказать то, что он уже говорит. Очень мне хорошо с ним работается. Эдик человек веселый и умный, знающий и смелый и еще великий хитрец и выдумщик. С ним не только приятно — с ним полезно работать, легко и приятно с ним дружить. Правда, он очень азартен и горяч, это может его когда-нибудь подвести, сто раз я ему уже толковал, и сейчас нет-нет да напомню.
Короче говоря, мы с Эдиком обсуждаем все, что следует, и намечаем примерный план его действий там, в Южноморске, вернее, начало действий; как потом развернутся события, никто из нас предположить не может. Я, кстати, делюсь своими впечатлениями об Окаемове, неважными впечатлениями, как вы помните. Но Эдик со мной не согласен, он считает Окаемова дельным и знающим работником. Что ж, ему, возможно, и виднее. Зато я ему горячо рекомендую Давуда, и тут Эдик не спорит, а только благодарит.
Что касается плана, то мы оба сходимся на том, что начинать Эдику следует со Шпринца, это первое реальное и ясно видимое звено той части цепочки, которая находится в Южноморске. Что касается роли Гелия Ермакова, а тем более его двоюродного братца из рыночного филиала, то все здесь пока неясно и зыбко. Больше пока мы вообще ничего не знаем А вот от Шпринца тянутся вполне реальные ниточки: дальнейший путь пряжи, куда, к кому? Все это нетрудно будет узнать, надо думать. Кроме того, ведь у Шпринца имеются и какие-то документы, они либо куда-то приведут, либо кого-то изобличат. Но главное, конечно, — его показания. Шпринц не только первое звено, но еще и слабое звено. В этом я уверен.
— Ну, а мы тебе поможем здесь, — говорю я. — Вот увидишь.
Эдик летит завтра рано утром, поэтому мы с ним, расставаясь, окончательно прощаемся, завтра нам увидеться уже не придется. Я ему желаю ни пуха ни пера, Эдик немедленно посылает меня ко всем чертям. На всякий случай. Психологический атавизм, как выражается Лев Игнатьевич Барсиков, не изжитые еще цивилизацией суеверия.
Мы обнимаемся в последний раз прямо у подъезда нашего управления и расходимся. Только бы у Эдика все было в порядке.
А у меня на завтра запланирован новый допрос Совко. Виктор Анатольевич дал мне специальное поручение. И в самом деле, кому еще и проводить сейчас этот допрос, как не мне. Я знаю стольких людей по этому делу, столько деталей и подробностей, сколько никто не знает. Что же касается наших личных отношений, то как-нибудь я переступлю через взаимную неприязнь и заставлю переступить Совко. Уж как-нибудь.
