Сержант милиции - Иван Георгиевич Лазутин
От тоски и стыда, которые уже целую неделю точили и мучили Толика, ему захотелось завыть на всю камеру.
А Катя? Как она ждала того дня, когда он устроится на работу! Ведь на заявлении уже стояла резолюция директора завода: «Оформить слесарем пятого разряда». После первого дня работы Катюша обещала досыта угостить мороженым. Досыта... Мороженым... Милая... Обещала даже на свои деньги купить билеты в театр. Двадцать шестое она ждала с волнением. Но не дождалась. Двадцать пятого был ресторан, была березовая роща. А потом, потом загул, потом тюремный надзиратель показал место на нарах...
Бросив догоревшую папиросу, Толик на ощупь, не поднимая головы, вытащил из пачки новую. Но не успел размять ее, как Ротшильд услужливо поднес ему зажженную спичку. Толик поблагодарил еле заметным кивком и прикурил. Так, выкуривая папиросу за папиросой, он лежал до тех пор, пока не пришел надзиратель и не крикнул на всю камеру зычным баритоном:
— Максаков, к следователю!
В комнате следователя все было прибито: стол прибит к полу, чернильница привинчена к столу, единственная табуретка, которая стояла в полутора метрах от стола (она предназначена для заключенного), была также прочно прибита к полу. Даже стул следователя и тот, как приковал его к полу несколько лет назад тюремный мастер, так и стоит по сей день на одном месте.
Толик вошел, как и полагается по тюремной инструкции входить к следователю, с сомкнутыми за спиной руками. Захаров предложил сесть, показав глазами на табуретку. Толик сел, продолжая держать руки за спиной.
Этот пункт тюремного распорядка Захарову не нравился: неприятно видеть перед собой человека, который в течение всего допроса должен сидеть с руками за спиной. Создается впечатление, что в них зажат камень или нож.
— Держите руки свободно, — сказал Захаров и достал из папки чистый бланк протокола допроса.
К допросу он приступил после тщательной подготовки. Все было продумано до тонкости, учтены даже мелочи и, как это рекомендует студенческая практика юридических факультетов, составлены вопросы, на которые уже заранее предполагались возможные варианты ответов.
Не предполагал Захаров только одного: что в ответ на все его вопросы Толик будет лениво зевать и сонно смотреть в окно.
Что-то оскорбительное для молодого следователя было в этом равнодушии подследственного. Но чем больше путался Толик в своих показаниях, тем увереннее был Захаров, что непременно распутает клубок.
О своих сообщниках Толик упорно не хотел говорить. Он придумывал разные небылицы, брал всю вину ограбления на себя, так как знал, что легче ему не будет, если он станет доказывать, что в ограблении Северцева принимал лишь пассивное участие. «Все равно групповое ограбление, бандитизм...» — думал он, и, когда следователь спрашивал о соучастниках, как и на первом допросе, Толик флегматично пожимал плечами и спокойно отвечал:
— Ростовчане. Знаете, хорошие ребята.
— Где они сейчас?
— Наверное, в Ростове.
Захаров нервничал, хотя внешне этого старался не показывать. Трое суток он бьется над Максаковым, но не подвинулся ни на шаг. За какие-то полчаса он закуривал уже третью папиросу.
— Гражданин следователь, вы так много курите, — спокойно заметил Толик, наблюдая, как Захаров разминал пальцами папиросу. Он тоже хотел курить, но был горд и крепился, чтоб не унизиться до попрошайничества, свои папиросы он оставил на нарах в камере.
Николай видел, как жадно смотрел Толик на папиросу, и просто, как всякий курящий человек, который понимал, что значит хотеть курить, протянул ему раскрытый портсигар:
— Закуривайте.
Папиросу Толик взял. Но этот жест великодушия он расценил по-своему:
— Совсем как в кино. Там тоже при допросах следователь всегда угощает папиросой. — Толик усмехнулся, пуская кольца дыма.
Протягивая Толику папиросу, Захаров совсем не подумал, что он повторяет избитый ход, который практикуется, как по шаблону, при допросах. Мысленно он даже устыдился этого своего невольного дешевого приема, но решил, что оставить без ответа выходку Толика нельзя.
— Есть вещи, в которых невозможно отказать даже врагу. А мы с вами граждане одной страны.
— Это правда. Курево — вещь особая, — согласился Толик.
Вид Толика был типичен для арестанта. Отказавшись от парикмахера, он оброс щетиной, отчего выглядел лет на десять старше.
Глядя на Толика, Захаров пытался хоть на секунду проникнуть в его душу, почувствовать то же, что чувствует в эту минуту преступник. Но многое в логике мыслей и чувств Толика для него было непостижимо. Непонятным было и это циничное спокойствие.
— Значит, вы не знаете Князя? — уже в третий раз задавал один и тот же вопрос Захаров.
— Первый раз слышу это имя.
Захаров с минуту помолчал и решил, что пора наконец пустить в ход то главное, что он припас заранее.
— Тогда знайте, что есть такой гражданин, по кличке Князь. Позавчера вечером он пьяный зашел к вам домой и, когда узнал, что вы арестованы, взломал гардероб и забрал лучшие вещи. Он искал золотую медаль, которую вы сбыли, но с ним не успели поделиться.
— Милицейская сказка! — процедил Толик сквозь зубы и хмуро сдвинул брови.
— Это только начало сказки. Теперь послушайте середину: ваша мать и сестра стояли перед Князем на коленях. Они просили его оставить хоть кое-что. Он ничего не оставил. Мать он ударил в висок. Сестре нанес тяжелые телесные повреждения.
Лицо Толика оставалось по-прежнему сонливым. Захаров удивился его выдержке.
— Гражданин следователь, эти милицейские трюки так же стары, как моя покойная бабушка. Повторяю еще раз, никакого Князя я никогда не знал. А сказку можете продолжать. С детства люблю сказки.
— Самое интересное в сказках бывает в конце. — Захаров нажал кнопку.
В сопровождении сержанта вошла мать Толика. Голова ее была забинтована, глаза заплаканы. При виде ее Толик встал, попятился назад.
— Что ты
