Александра Маринина - Стилист
Вера Васильевна принесла и разложила на столе альбомы с фотографиями. Часть снимков была вставлена в держатели на плотных серых страницах альбомов, но большинство фотографий просто лежало между страницами.
– Это мой муж. – Черкасова показала на снимок красивого статного мужчины в военной форме. – Он умер давно, Мише было семь лет. На этом снимке Ефиму двадцать три года, он только-только с войны вернулся.
Двадцать три! А Коротков, глядя на мужественное лицо и наполовину седые волосы, подумал, что отцу Черкасова на этой фотографии лет тридцать пять. Впрочем, война не проходит бесследно.
– Мы с ним тогда еще знакомы не были, Ефим ведь был старше меня на десять лет. Мы познакомились только в пятьдесят втором, когда мне уже было двадцать лет, а ему – тридцать.
– Михаил очень на него похож, – заметил Коротков, но по тому, как сжались в узкую полоску губы Веры Васильевны, понял, что реплика была неудачной. В самом деле, какое может быть сходство между бравым героем войны, настоящим мужчиной, мужем и отцом, и каким-то жалким, отвратительным гомосексуалистом?
Дальше пошли младенческие и школьные фотографии Черкасова. Судя по ним, у мальчика с раннего детства имелся лишний вес, он был рыхловатым, хотя и рослым, поэтому полнота сходила за плечистость и массивность. Миша в третьем классе… В шестом… В седьмом… На пионерском сборе… На субботнике… С матерью в Крыму… Миша взрослел, черты лица становились четче и определеннее, он все больше делался похожим на того Черкасова, которого Коротков знал сейчас.
А вот и студенческие годы. Миша-первокурсник, сияет, прижимая к груди зачетку.
– Это он сдал первую сессию, – пояснила Вера Васильевна. – На одни пятерки. Такой был счастливый! А вот на этом снимке он с однокурсниками на картошке.
Коротков взял большую, восемнадцать на двадцать четыре, фотографию и стал внимательно рассматривать молодые веселые лица. Ребята в джинсах, спортивных брюках, свитерах позируют перед объективом, обнявшись за плечи и хохоча. Рядом с Черкасовым – симпатичная стройная девушка, черноволосая, с короткой стрижкой и большими темными глазами.
– Это его девушка? – спросил Коротков, указывая на хорошенькую брюнетку.
– Это Ниночка, – вздохнула Вера Васильевна. – Миша долго за ней ухаживал, до четвертого курса.
– А что потом? Они расстались?
– Да, когда Миша бросил институт. До сих пор не могу понять, почему он это сделал.
Вот это номер! Выходит, Вера Васильевна не знала, что ее сын не по собственному желанию оставил учебу. Его выгнали со скандалом за связь с первокурсником. Как же Мише удалось скрыть от матери? Наверное, он очень постарался не травмировать ее. Можно представить, чего ему это стоило, ведь такие скандалы комсомольские организации страсть как любили доводить до сведения всех кого ни попадя, в том числе и сообщая по месту жительства и по месту работы родителей. Коротков живо представил себе, как Черкасов просил, умолял, унижался, может быть, даже давал взятки, только чтобы мать ни о чем не узнала.
– Как фамилия Нины, не помните?
– Нет. Собственно, я, кажется, и не знала ее фамилии. Просто Нина, и все. Она была из очень хорошей семьи, такая славная девочка, добрая, веселая. Я надеялась…
Вера Васильевна вздохнула, и губы ее снова превратились в узкую полоску.
– Вот эти фотографии сделаны на свадьбе Миши и Оленьки. Остальное вам неинтересно, более поздних Мишиных снимков у меня нет.
Коротков попросил дать ему групповой студенческий снимок и распрощался с матерью Михаила Черкасова.
* * *Теперь нужно было отыскать Нину – девушку, за которой ухаживал Черкасов во время учебы в Плехановском институте. И Коротков снова отправился на квартиру, где прятали Михаила Ефимовича. К его удивлению, к вопросам о Нине Черкасов отнесся без энтузиазма, было видно, что разговор ему неприятен и тягостен.
– Не тревожьте ее, – сердито сказал он. – Она тут ни при чем.
– Но вы хотя бы знаете, где она сейчас, чем занимается? – настаивал Коротков.
– Нет. Вы должны понимать, что тот скандал ее очень травмировал. Я старался больше никогда не попадаться ей на глаза.
– Назовите мне ее фамилию.
– Нет. Я прошу вас, пожалуйста… Мне невыносимо думать, что вы будете расспрашивать ее обо мне. Не делайте ей больно.
– Но, Михаил Ефимович, прошло столько лет. Она наверняка уже все забыла, а если и не забыла, то, во всяком случае, это не может ее травмировать. Поймите же, если она была вашей подругой достаточно долго, то вполне может знать, кто из ваших знакомых затаил на вас зло. Более того, я допускаю, что она знала это, но по каким-то причинам от вас скрывала, чтобы вас не огорчать. Может быть, у нее были поклонники, которые ревновали ее к вам. Может быть, вы ненароком кого-то обидели и сами этого не заметили, а она знала, что этот человек носит камень за пазухой.
– Нет. Юрий Викторович, попробуйте понять, что ей пришлось пережить. Мы встречались с ней целых два года, весь курс знал о том, что у нас роман, мы ни от кого не скрывались, всегда были вместе. И вдруг оказалось, что я… Да, меня выгнали, но она-то осталась. И каждый день ловила на себе косые, насмешливые или даже презрительные взгляды, мол, связалась с «голубым», два года жила с ним и не распознала. Мол, думала, что он тебя любит, а он плевать на тебя хотел, ему мальчиков подавай, а ты для него была – так, временная замена, суррогат. Нина была сильной девушкой, но всякой силе и мужеству есть предел. Я не знаю, на сколько ее хватило, но не исключено, что она не выдержала и ушла из института. Наверное, она как-то устроила свою жизнь, сумела забыть ту боль, которую я ей причинил, но я не хочу, чтобы по моей инициативе и с моей подачи вы снова начали ворошить это. Пощадите ее.
Коротков и Доценко бились с Черкасовым целый час, но он твердо стоял на своем. Фамилии Нины он так и не назвал. Юрий оставил Мишу Доценко работать с Черкасовым, копаться в воспоминаниях, а сам, захватив фотографию студентов на картошке, отправился в академию с длинным названием, которая когда-то называлась Институтом народного хозяйства имени Г. В. Плеханова.
На другой день ему удалось получить список студентов того курса, на котором учился Михаил Черкасов. Среди них было семь девушек по имени Нина. И предстояло разыскать каждую из них. Коротков подумал, что в деле Черкасова они все время увязают в каких-то бесконечных проверках. Как пошло с самого начала, как началось с длинных списков фамилий тех, кто брал напрокат видеокассеты, так и продолжается. Теперь вот Нин этих искать… Ну почему Черкасов такой упрямый! Ему бы в других случаях деликатность и щепетильность проявлять. Что-то у него сердце не дрогнуло вывезти из квартиры труп мертвого Олега Бутенко и бросить в лесу. «Скорую» не вызвал, в милицию не сообщил. Вывез и бросил, как на помойку выкинул. Зато потом плакал горючими слезами, когда узнал, что, по предположениям оперативников, Олега убили. А Ниночку свою щадит. Тоже еще джентльмен выискался. Но не бить же его, коль отказывается отвечать на вопрос. А может быть, он и не деликатничает вовсе, а просто пытается что-то скрыть? Тогда тем более давить нельзя. Надо искать самим.
Однако поиск девушек, учившихся когда-то в Плехановском институте и носивших имя Нина, обещал превратиться в мероприятие затяжное. Только две из них были москвичками, остальные приехали учиться из разных концов огромного и многонационального СССР. И наверняка все они уже успели выйти замуж и сменить фамилии, не говоря уж о месте жительства.
Естественно, начать следовало с двух москвичек, их было легче искать. Одна Нина уже давно уехала из России и основала вместе с мужем собственную фирму на Кипре. Вторая работала в подмосковном Щелкове начальником финансово-экономического отдела крупного завода. Вот к ней-то и помчался на своей старенькой чихающей машине Юра Коротков.
– Черкасов? Да, помню, – кивнула Нина Кривцова, выслушав Юрин вопрос. – Это тот, которого выгнали за гомосексуализм, правильно?
– Он самый. Вы хорошо его знали?
– Нет, совсем почти не знала. То есть знала, что на курсе есть такой студент и как он выглядит, но в одной компании мы не были.
– А его девушку вы знали? Ее, кажется, тоже звали Ниной.
– Что вы, – рассмеялась Кривцова. – Ее звали совсем не так. Конечно, я ее знала. После того как Черкасова выгнали, она стала знаменитостью, на нее только что пальцем не показывали.
– Погодите, – насторожился Коротков, – я не уверен, что мы говорим об одной и той же студентке. Мне сказали, что ее звали Ниной.
Он достал большую групповую фотографию и показал Кривцовой.
– Вот это – Михаил Черкасов. А вот черненькая девушка рядом с ним. Вы о ней говорите?
– О ней. Какая же это Нина?
– А кто это?
– Это Яна. Яна Бергер.
– Но мне сказали, что ее имя – Нина, – упорствовал Коротков, уже понимая, что все кончилось. Он испытывал такое облегчение, такую ни с чем не сравнимую радость от неожиданно наступившей развязки, что даже боялся сам себе признаться в удаче. «Так не бывает, – мелькало у него в голове, – я сплю, и мне это снится».
