Энн Перри - Улица Полумесяца
– Ладно, кто-то же все это нашел, – раздраженно бросил Телман. – С этим-то уж вы не поспорите! Если не он, то кто? И почему? Почему еще кому-то могло понадобиться устраивать весь этот чертов маскарад в лодке с цветами? Обычные убийцы сразу дали бы деру с места преступления. Просто бросили бы его там, где прикончили. Или какому-то оригиналу захотелось возиться с платьем, наряжая убитого кем-то покойничка… и рискуя быть пойманным с поличным?
– Не такой уж это большой риск, – возразил суперинтендант, – возиться туманной ночью в частном саду на берегу реки. Однако, должно быть, что-то его чертовски беспокоило, раз он так расстарался…
Они перешли дорогу и медленно направились обратно к мосту.
– Может, убийца – это все-таки тот, кого Кэткарт шантажировал? – предположил инспектор. – Или, вероятнее, тот, кто ненавидел такого рода открытки и их порочное влияние на умы?
Питт вспомнил о Ральфе Маршане. Версия была правдоподобная, вполне приемлемая, но у него уже начала складываться другая картина – расплывчатая, возможно, дурацкая, но становившаяся все более четкой с каждым шагом.
Он остановил первую же появившуюся двуколку и, вызвав изумленный взгляд своего спутника, дал кебмену адрес морга, а не театра.
– И что же вам еще там нужно? – скептически поинтересовался Телман. – Нам ведь известно, как он умер!
Томас промолчал.
Когда они прибыли по нужному адресу, Томас велел кебмену подождать и, взбежав по ступенькам, открыл дверь и вошел в здание морга. К его сильному облегчению, медэксперт был еще там, и Питт уже знал, какой вопрос нужно ему задать.
– Была ли в легких Кэткарта вода? – спросил он.
Криминалист удивленно взглянул на него.
– Да, немного было. Я собирался сообщить вам об этом при случае. – Он прищурил глаза. – Это имеет особое значение для вашего расследования?
– Но от чего он на самом деле умер, от удара по голове или от утопления? – уточнил суперинтендант, не скрывая своего нетерпения.
В напряженном взгляде Сэмюэля мелькнуло что-то похожее на зарождающееся понимание. С крайне сосредоточенным видом он стоял неподвижно в холодном помещении морга, и только ноздри его слегка подрагивали, реагируя на всепроникающий отвратительный запашок, реальный или воображаемый.
Пристально посмотрев на Томаса, эксперт покачался на пятках и скрестил руки на груди.
– Согласно клинической картине, я полагаю, что он мог нахлебаться воды до ранения, но это теоретически, Питт. В любом случае он мог умереть от удара… или, при такой травме, от потери крови и холодной воды, долго пролежав в лодке. Какие бы версии вы ни выдвигали, это однозначно убийство. А к каким выводам пришли вы сами?
– Я пока не уверен, – честно признался супер– интендант. – Спасибо за информацию. Пойдемте, Телман, – позвал он помощника и развернулся на каблуках.
– Теперь в театр? – спросил инспектор, сбежав за ним по ступеням и вскочив в двуколку.
Их экипаж с таким грохотом проносился по темным, залитым светом газовых фонарей улицам, что они предпочли молчание разговорам. Питт сидел, напряженно подавшись вперед, словно стремился как-то заставить лошадь бежать еще быстрее.
Не дожидаясь полной остановки двуколки, Томас соскочил на землю и устремился ко входу, велев Телману следовать за ним, но сначала расплатиться с извозчиком.
Он взбежал по ступенькам в фойе и, махнув своей визиткой и назвавшись, прошагал мимо капельдинера, распахнул ближайшую дверь и, войдя прямо в зрительный зал, замер в проходе между задними рядами партера.
С облегчением он увидел, что сцена еще освещена, хотя последний акт как раз близился к концу. Гертруда и король были уже мертвы, Лаэрт тоже. Полоний и Офелия расстались с жизнью еще раньше: он – по несчастной случайности, она же – покончив с собой, утопившись. Посреди скорбных трупов в живых остались только Гамлет, Фортинбрас, Горацио и Озрик.
Из-за сцены донеслись выстрелы.
– «Что за пальба вдали?» – спросил Гамлет, оборачиваясь на эти звуки.
Он выглядел страшно напряженным – казалось, его нервы натянуты до предела.
Озрик ответил ему.
Гамлет вновь повернулся к зрителям, и в его расширившихся глазах застыла мука. Он смотрел прямо туда, где в центральном проходе стоял Питт.
Гораций, я кончаюсь. Сила яда Глушит меня. Уже меня в живых Из Англии известья не застанут. Предсказываю: выбор их падет На Фортинбраса. За него мой голос. Скажи ему, как все произошло И кончилось. Дальнейшее – молчанье.
Его хриплый голос задевал за живое. Он скорчился и, плавно осев на пол, застыл на дощатой сцене.
В зале царила такая полная тишина, словно он был пуст, хотя атмосфера там была предгрозовая.
Горацио подошел к главному герою и произнес со слезами в голосе:
Разбилось сердце редкостное. Спи, В полете хором ангелов качаем…
На сцену с барабанным боем вышли Фортинбрас и английские послы, которые и завершили действие, произнеся последние стихи трагедии. Под звуки плачевно знакомого похоронного марша солдаты унесли трупы. Занавес пошел вниз.
В зале стояла гробовая тишина, гнетущая, отягченная переживаниями, – но вот она взорвалась громом аплодисментов. Точно подчиняясь единому порыву, все зрители поднялись с кресел. Сквозь оглушительные рукоплескания прорывались крики:
– Браво! Браво! Браво!..
Занавес вновь поднялся, и все исполнители вышли на авансцену: Орландо посередине, с одной стороны от него – сияющая Сесиль, а с другой – пепельно-бледный Беллмейн, восставший из могилы, чтобы с поклоном принять восторги публики.
Пройдя по проходу между кресел до оркестровой ямы, Питт повернул и направился к служебному входу за кулисы, где к нему присоединился Телман, однако им пришлось еще запастись терпением. Аплодисменты долго не смолкали, заглушая все прочие мирские звуки. Еще около четверти часа в этом шуме невозможно было даже думать ни о каких разговорах.
Наконец занавес упал в последний раз, и актеры потянулись к своим гримуборным.
Томас вступил на сцену. Он не мог позволить себе больше ждать. Сэмюэль последовал за ним.
Орландо взглянул на суперинтенданта. Актер выглядел осунувшимся и совершенно измученным. Он шагнул навстречу стражам порядка, но его начала бить дрожь.
– Вы пришли за мною. – Его выразительный голос прозвучал с особой мягкостью. – Спасибо, что позволили мне доиграть спектакль.
– Я – полицейский, а не варвар, – так же мягко ответил Питт.
Антрим направился к нему, покорно вытянув руки для наручников. Он даже не взглянул в сторону матери.
– Что происходит? – возмутилась Сесиль, переводя взгляд с участников этого краткого диалога. – Суперинтендант, что вам здесь нужно? Вы, безусловно, выбрали неудачное время. Орландо только что сыграл такого потрясающего Гамлета, какого еще свет не видывал. Если вы полагаете, что можете еще что-то у нас узнать, то приходите завтра… лучше в середине дня.
– Вы не поняли, матушка, – сказал ее сын, по-прежнему не поворачиваясь к ней. – Вы никогда ничего не понимали.
Артистка начала что-то возмущенно говорить, но тот перебил ее:
– Мистер Питт пришел арестовать меня за убийство Кэткарта. Хотя я не сплавлял его по реке. Клянусь, я не знаю, как он оказался в лодке!
– Не будь посмешищем! – Сесиль наконец решительно выступила вперед и на этот раз уже обратилась к Питту: – Он совершенно измучен. Не знаю, почему он несет эту чушь. Просто абсурд какой-то. С чего бы ему убивать Кэткарта? Он ведь даже не знал его!
Орландо медленно повернулся к ней. Его лицо с обведенными темными кругами глазами выглядело безжизненно-бледным, словно он подошел к концу какого-то ужасного пути.
– Я убил его, возненавидев за то, что он заставил вас сделать. Вы – моя мать! И, унижаясь сами, вы унижаете также и меня…
– Не представляю, о чем ты говоришь! – запротестовала мисс Антрим.
И судя по ее искренне изумленным глазам, Томас поверил, что она все еще не осознает, что сделала.
Ей ответил Антон Беллмейн. Он прошел мимо Орландо, остановившись ближе к Питту, но повернулся к актрисе.
– Да, Сесиль, в вашей ожесточенной борьбе вы никогда не задумывались, что будет с теми, кто любит вас, – произнес он тихим, искаженным страданиями голосом. – Вы снимались для фотографий, которые потрясли бы людей, решивших, что вы сами захотели предстать в таком виде. Вы разбудили новые и мощные чувства, породив желанные для вас душевные сомнения и муки, полагая, что это будет полезно для человеческого развития. Вас не останавливали мысли или тревоги о том, что своими поступками вы могли разрушить самое ценное в душе человека, причинив ему непоправимый ущерб, разбивая вдребезги весь его внутренний мир. – Его голос дрожал от слез и ужасного горя. – Вы разбили сердце вашего сына, Сесиль. Разум мог подсказать ему, что порнография вполне может уничтожить старые предрассудки, но его сердце не смогло этого принять… – Голос Антона сорвался. – Сердце говорило ему лишь одно: «Это моя мать! Она родила меня, и я ее наследник!»
