Алексей Макеев - Поминки по ноябрю
– В общем, так, Нахимыч. Помнишь, вчера крутого грохнули у нас на дороге в дачный поселок?
– А как же! В новостях еще что-то лепили. Не помню что, но говорили. – Нахимыч активно поддержал разговор. Он почесался, сморкнулся на пол и, засунув руку в карман телогрейки, зашуршал там пачкой «Примы». – Из автомата вроде или гранатой. Плохо помню, Тимофеич. А надо?
– Короче, Нахимыч, вот приехал человек из столицы, они там знают, что кто-то из наших все это дело видел, и даже уже слух идет! В Москве знают, а я не знаю! Почему так? Ты же мне вешал лапшу, что никто да ничего! – Последнюю фразу Балков почти прокричал, и Нахимыч ссутулился и вжался в спинку своей кровати. – Врешь мне, получается? А, Нахимыч?!
– Да это же, Тимофеич, это же… – Нахимыч покрутил головой и задумался. – Ну, в общем, и не знаю даже, кто мог-то… Место уж больно не наше. Это с дач кто-то мог…
– Не бубни! – прервал его Балков. – Дачи там еще дальше и до них чалить и чалить! А из наших никто не мог там шастать? Рыбаки, может, какие?
– Не клюет теперя! – убежденно заявил Нахимыч. – Не сезон ей, суке, это верняк.
– А кто видел? – продолжал наседать Балков на Нахимыча. – Давай соображай!
– А может, эти… – Нахимыч подался вперед и доверительным тоном, чуть понизив голос, быстро, взахлеб проговорил: – Может быть, патриоты наши хреновы? Молодняк этот фашистский? Вот они запросто и могли, а кроме них, и некому больше! Дело говорю, Тимофеич! Кроме них, дураков, там никто и не лазает. Только вот не знаю, вчера были они там или нет, не знаю. Но всю неделю они бродят, бродят, как уроды. Это они! – убежденно закончил Нахимыч. – Точно! Я чувствую!
– Какие еще патриоты? – тихо спросил Крячко у Балкова.
Балков, вздохнув, обернулся к нему.
– Да молодежь у нас тут есть такая продвинутая или сдвинутая, не знаю даже, как правильно, – пояснил он. – В Лимонова, писателя, влюбленная. «Лимонку» распространяют, короче, дурью маются от избытка энергии. – Балков снова повернулся к Нахимычу. – А я вот про патриотов-то и не подумал как-то. Почему думаешь, что они? Что им там делать?
– Да они же, как придурки, походы какие-то свои пионерские устраивают. Кроме них, некому там ошиваться. Если бабы по делам на дачи шли, так это раньше было.
– Бабы точно не видали ничего? – спросил Балков.
– Не! – Нахимыч убежденно махнул рукой. – Я же тебе говорил, они, дуры, еще жалели, что рано по этой дороге прошли. Я им объяснял, что и их бы положили, – не понимают, овцы.
– Значит, патриоты, – задумчиво повторил Балков.
– Они, они, – покивал Нахимыч. – А больше в лесу и не ходит никто. Что там делать? Этот, как его, простудифилис хватать? Так оно и здесь запросто. Холодно же, Тимофеич!
– Ну ладно, Нахимыч. Патриотов я потревожу, да и ты тоже уши не сворачивай в трубочку. Если окажется, что не они…
– Они, они, – снова повторил Нахимыч, – полная гарантия.
Балков встал и, не прощаясь, пошел к выходу. Крячко за ним.
Выйдя на улицу, Стас с удовольствием глотнул свежего воздуха.
– Даже жить захотелось, – пробормотал он, – после этой вонищи.
– А ты что заходил, Тимофеич? – Это Нахимыч выбежал на крыльцо, потерял от торопливости одну тапочку и начал нащупывать ее ступней. – А, Тимофеич?
– Забыл уже? – хмуро спросил Балков.
– Я? Нет! Так только по этому делу? – Нахимыч разулыбался, и Балков тут же остановился и подозрительно посмотрел на него.
– Блин, Нахимыч, если что узнаю про тебя, смотри! – погрозил он.
– Смотрю! Как впередсмотрящий! – весело закричал Нахимыч. – Если что, заходи, мы гостям всегда рады! Слышь, а ты моей бабы не видал нигде?
– Нет, – ответил Балков и направился к калитке. Выходя, он пнул ее ногой. Калитка закачалась на единственной петле. Из-под дома снова вылезла собачонка и, отбежав в сторонку, деловито задрала ногу на сухой ствол яблони, кривящейся у забора.
– Почему ты его Нахимычем зовешь? – спросил у Балкова Стас. – Он в свое время нахимовское училище закончил?
– Как же, он в свое время даже ПТУ не закончил! – брезгливо ответил Балков. – На химии он сидел, потому и прозвали его соседи Нахимычем. В кино, что ли, такую кликуху услышали или еще где. Так и прикрепилось к нему. Очень уж удачно. Пошли, командир, к нашим сопливым патриотам. Если, конечно, застанем этих валенков у них в штабе.
Штаб «валенков», то бишь русских патриотов с большевистским уклоном, находился неподалеку. Располагался он в здании Дома культуры, о чем вещала полустертая табличка с остатками стекла, висевшая на стене у входа.
Перед входом в здание клуба стоял лоток, за которым коренастая дама в норковой шляпе и в болоньевой куртке торговала тем, что бог послал в эти края. Больше всего почему-то бог послал разновидностей пива и зубной пасты.
– Тимофеич! – жалобно крикнула дама. – Опять накладные проверять будешь? Ты же на той неделе два раза проверял!
– Ай, отстань, Машка! – отмахнулся от нее Балков. – Стоишь тут, так и стой, пока руки до тебя не доходят. Некогда мне!
– Чтоб тебе подольше было некогда, – проворчала дама, названная Машкой, но Балков не расслышал или сделал вид, что не расслышал, потому что боролся с высокой и тяжелой входной дверью клуба. Дверь была старой, перекосившейся и снабженной вдобавок весьма тугой пружиной.
Стас, шедший в двух шагах за Балковым, подошел и помог придержать дверь.
– Спасибо, – буркнул Балков. – В эти двери двадцать лет пьяный молодняк башками бился, поэтому они сразу и открываться не хотят.
– Надеюсь, мы не на танцы идем? – пошутил Стас, входя в вестибюль клуба, украшенный черно-белыми фотографиями былых побед на культурном фронте. Однако Балков шутку не понял.
– Может, и потанцевать придется. Да не нам, – проворчал он. – Это я тебе обещаю, полковник. То есть вам, вам обещаю. – Балков запоздало опомнился и с опаской искоса взглянул на Крячко. – Пардон, то есть.
– Да ладно, все нормально. – Стас дружески хлопнул участкового по плечу. – Здесь, что ли, штаб?
– Ага, здесь. За актовым залом.
«Актовым» оказался единственный зал клуба, запущенный и грязный, однако с паркетным полом, который по причине возраста и безобразной эксплуатации весь пришел в негодность. Каждый шаг сопровождал скрип или вздох отходящих от основы дощечек.
На сцене зала, приподнятой примерно на метр, по краям стояли две большие музыкальные колонки, почти целиком оклеенные вкладышами от жевательных резинок. Было холодно.
Крячко и Балков прошли справа от сцены в узкий проход, который после короткого поворота закончился неплотно прикрытой дверью, обитой серо-черной клеенкой. За дверью виднелся свет и чувствовалось тепло.
– У вас здесь всегда холодно, как в погребе? – спросил Крячко Балкова.
– Нет, конечно, только зимой. – Балков потянул ручку на себя и распахнул дверь в небольшой светлый кабинет.
С первого же взгляда было видно, что здесь располагается общественная организация или просто устроилась группка людей, желающая казаться организацией.
Напротив входа на стене висело красное, как говорилось раньше, «кумачовое» полотнище, с лозунгом, идущим по нему крупными черными буквами.
Лозунг гласил: «Берия – наш рулевой!»
– Ни хрена себе! – прошептал Стас, буквально споткнувшись от впечатления. – Ну дают, пацаны. Охренеть!
Под лозунгом висели на стене три портрета: Ленина, Лимонова и Быкова. Последние два были увеличенными фотографиями, но в рамках и под стеклом. Изображение Владимира Ильича стеклом прикрыто не было.
Ну а уже под фотографиями за столом сидел молодой парень. Он был худ, вероятно, высок, коротко стрижен, на правой руке у него топорщилась красная повязка с черными серпом и молотом в белом круге.
– «Вот вам молот, вот вам серп. Это наш советский герб», – прошептал Стас.
– «Хочешь жни, а хочешь куй, – с готовностью подхватил Балков, – а Чубайс отрежет свет». Здорово, фюрер! – обратился он к парню. – Все погромы планируешь? Или государственный переворот?
– Ваши вопросы я воспринимаю как издевательство и провокацию, – ни секунды не медля ответил парень, откладывая в сторону какой-то детектив в мягкой обложке, который он до этого очень внимательно читал и даже делал какие-то карандашные пометки в тексте, отмечая, очевидно, самые удачные места. – У вас есть ордер?
Справа от входа на стене висели рукотворные плакатики с изображением каких-то символических знаков и с проникновенными надписями: «Куришь, пьешь вино и пиво – ты пособник Тель-Авива!» и "Крошка сын к отцу пришел, и сказала кроха: «Быть евреем хорошо, сионистом – плохо!»
– Это он всегда спервоначалу хвост пушит, пока по рогам не получит, – пояснил Стасу Балков, шумно отодвигая стул и присаживаясь напротив фюрера. Сам фюрер в это время, состроив презрительное выражение на своей не шибко умной мордашке, сидел ровно, скрестив руки на груди.
