Богомил Райнов - Бразильская мелодия
— Не думайте, что я говорю так из зависти. Пусть брат и такие, как он, преуспевают. Если ты трудолюбив, талантлив, это нормально. Но разве нормально, когда столь же трудолюбивые и талантливые топчутся на месте? Простите, что возвращаюсь к собственному примеру, но что делать — мысли человека вертятся вокруг него самого. Итак, за дипломную работу я получил «тройку». Почему? Потому что имел благоразумие или неблагоразумие точно следовать советам своего профессора. Но вкусы профессора отличались от вкусов большинства членов художественного совета. И мне влепили «тройку» — за добросовестную работу, стоившую таких трудов. Потом, разобравшись, что академическая живопись уже не котируется, я перешел на другое — вот полюбуйтесь!
Он небрежным жестом показывает на полотна, комментировать которые я уже ранее воздержался,
— Модерн! И не хуже других модерновых картин. И что же? Мои работы на выставку не приняли — именно в этот момент модернизму была объявлена война. «Хорошо», — сказал я себе. Засучил рукава и за два месяца подготовил целую серию пейзажей. Реалистичные — дальше некуда! Попытался устроить выставку. Прибыла комиссия. Посмотрели, пошушукались и сказали: нет! Это, мол, этюды, ученические работы, избитая техника и прочее. Я бы мог и дальше биться головой о камень. Мне упорства не занимать. Но ведь надо было на что—то жить. Поссорился с братом. Перебрался сюда и занялся своим ремеслом.
Он замолкает, продолжая смотреть на меня своими мягкими карими глазами, словно пытаясь угадать, глубоко ли я вник в его «одиссею» или слушаю только из приличия. Потом добавляет:
— Если бы вкусы моего профессора совпали со вкусами членов совета, я бы мог получить «отлично». Если бы я представил свои картины годом раньше, выставка бы состоялась… Несколько таких совпадений, и успех обеспечен. Вы можете сказать, что мне недостает таланта. Но талант, товарищ инспектор, не всегда сразу выявляется. Чтобы понять, есть он у тебя или нет, нужны годы. А разве мало посредственностей, которые процветают?
— Наверно, бывают и такие случаи, — замечаю я осторожно. — Хотя, говоря откровенно, область, которой вы коснулись, слишком далека от моей профессии. Я, знаете ли, специализируюсь главным образом на убийствах. И то не как практик…
— Знаю, — усмехнулся Филип. — Извините мои излияния, но ведь вы понимаете, когда у человека рана…
— Конечно! Важно, чтобы она не кровоточила. Тогда со временем рана затянется, если, разумеется, она не смертельна.
— До этого еще не дошло. Кое—как держимся на поверхности. Вообще я привык смотреть на жизнь спокойно.
— Вы действительно кажетесь спокойным человеком. Даже сейчас, рассказывая о своих горестях, ни разу не повысили голоса. И как могло случиться, что вы, с вашей выдержкой устроили скандал в ресторане?
— Знаете, и камень иногда закипает.
— От ревности, что ли?..
— Еще что! Ревность!
— По крайней мере вы так написали в своих показаниях.
— А что скажешь в нескольких строчках показания? И какая вообще польза от разговоров, когда тебя только что привели на аркане?
— От правды при всех случаях польза.
— Верно, и у меня не было намерения ее скрывать. Но истина чаще всего вещь сложная. Чем старательнее объясняешь эти сложности, тем меньше тебе верят. Поэтому иной раз самое лучшее — пустить в ход примитивный мотив, чтобы все были довольны.
— А какой мотив был настоящим?
— Надо опять начать издалека…
— Начинайте, если хотите, с самого начала и вообще не стесняйтесь. У меня лично есть время.
— Надо, пожалуй, начать с того, что я не обещаюсь с художниками. Отчасти потому, что меня не признают художником. И хотя мне уже тридцать, я нахожу больше общего с молодежью, чем со сверстниками. Постепенно в «Берлине», куда я заходил выпить чашку кофе, возле меня стала вертеться молодежь. Вы, возможно, скажете, что я думаю только о себе. Это не так. Я испытываю глупую потребность заботиться о других. Я хочу быть кому—то нужным. Мало—помалу двое—трое этих юнцов меня заинтересовали. У каждого из них была своя рана: один не сдал экзамены, другой сник при первой неудаче, третий пустился во все тяжкие. Спас был зол на весь мир. У Моньо имелись все шансы стать алкоголиком еще до окончания университета, если он вообще думал его кончать. Я хотел им помочь… Естественно, не проповедями и назиданиями — молодежь не любит этого. Я просто старался им показать, что, кроме грязи, в этой жизни есть и другое. И, не приписывая себе особых заслуг, могу сказать, что кое—что мне удалось. Дора и Магда научились прилично одеваться, прилично вести себя, даже до известной степени прилично говорить. Они поставили крест на своем прошлом. Спас стал серьезнее относиться к занятиям. Некоторые сдвиги наблюдаются даже у Моньо. Но с ним было потяжелее, потому что у Моньо совершенно нет воли…
Я терпеливо слушаю: такова моя профессия. Надо уметь слушать, особенно людей, которых нельзя прерывать. Если их прервешь, они сразу же теряют мысль и не могут сказать ничего связного. Такие люди привыкли говорить обстоятельно. Они словно произносят доклад. Я слушаю Филипа и смотрю в окно на цветущие вишни, на чистое синее небо, которое уже начало темнеть.
— Нужно признать, — продолжает Филип, — что у нас с Дорой довольно долго были близкие отношения. Возможно, они бы продолжались и дальше, если бы Дора так упорно не стремилась к браку. А мой альтруизм тоже имеет границы. Я не намерен связывать себя с кем бы то ни было, пока не стану крепко на ноги. Дора, пытаясь меня уязвить, сблизилась с моим братом. И меня это действительно уязвило. Но потом я сказал себе: «Что может быть лучше? Она устроила свою жизнь, ты свободен». Что касается Магды, то с ней у меня ничего серьезного не было. Она не отвечает ни моим вкусам, ни характеру. И все—таки я ей сочувствовал. Я знал: если она оторвется от нашей компании, то непременно вернется к старому, поскольку она глупа и инертна. И вот в это—то время появляется Асенов. У таких эмигрантов, знаете ли, ностальгия часто выражается в мечте о женщине из родных краев. Асенов буквально «тронулся», увидев Магду. И я сказал себе: «Вот счастливое решение». Только человек, не знающий прошлого Магды, мог решиться на брак с ней. Я ей посоветовал вести себя осторожно, чтобы не вызвать никаких сомнений. Все шло, в общем, нормально. И вот из одного случайного разговора с Асеновым я понял, что кто—то его обо всем хорошо проинформировал. Он отказывается от женитьбы и продолжает знакомство с Магдой ради развлечения.
Я достаю «Солнце» и закуриваю. Филип тоже берет сигарету, немного задумывается, как бы припоминая, на чем остановился, и продолжает:
— Я говорю пространно, но это необходимо, чтобы вы поняли причину инцидента в «Балкане». Магде хотелось продолжать связь с Асеновым. Если не ради брака, то хотя бы ради подарков. Она не соображала, что из—за этих тряпок окончательно падет в его глазах. Тогда я категорически приказал ей порвать с Асеновым. Если он увлечен серьезно, такой шаг заставит его жениться. Если же нет, почему женщина должна унижать себя?
Филип смотрит на меня, как бы ожидая ответа, и я вынужден произнести:
— Вполне логично…
— Да, но некоторые женщины, как вам известно, с логикой не в ладах. И в тот вечер я вдруг узнаю, что Магда продолжает встречаться с Асеновым. Я пошел в «Балкан» без всякого намерения устроить скандал. Я просто хотел увести Магду, но Асенов взъелся: «Это моя дама! Оставьте наш столик!» И прочее… Магда вместо того, чтобы встать и уйти, заколебалась. Асенов позвал кельнера, а я, знаете ли, не люблю кельнеров, которые хватают тебя за плечи…
— Теперь кое—что проясняется… А откуда вы узнали, что Магда была вместе с Асеновым?
Филип усмехается:
— У меня были все основания для подозрений. Вот и решил проверить: позвонил по телефону Асенову и…
— Значит, это вы искали по телефону Асенова?..
— Да, я.
— Вы производите на меня впечатление человека умного и наблюдательного, товарищ Манев, — говорю я, немного помолчав. — Что вы думаете об Асенове, о его болгарских знакомствах? И считаете ли вы, что кто—то мог посягнуть на его жизнь?
— Неужели вы допускаете убийство? — спрашивает недоуменно Филип.
— Следствие допускает разные варианты. Разумеется, сейчас я не могу и не хочу ничего утверждать…
— Что касается Асенова, то у него были связи чисто служебные. И если говорить об убийстве, то для меня это полная загадка.
— А что вы думаете о хозяйке Асенова?
— Я с нею не знаком. Кое—что слышал о ней от Магды.
— Что именно?
— Всякий женский вздор; Магде казалось, что у Асенова были с хозяйкой интимные отношения, хозяйка ревновала ее к Асенову.
— А что Личев, бывший муж хозяйки?
— О нем даже и не слышал.
Он замолкает, но тут же и подхватывает:
