Алексей Пронин - Время жестких мер
– Меня номинировали на звание идиота! – грохнул вторым кулаком мэтр.
– Желаете об этом поговорить, сэр? – нарывался Смолин.
– Это все Харчевский! – взвился Богоявленский. – Я доверился его непроверенной информации, что муж Минн живет двойной жизнью, содержа на стороне вторую семью! Но это лишь жалкая любовница! А гражданка Минн утаила от меня, что тоже имеет связь на стороне! Детектив, которого нанял Минн, предъявил суду железные доказательства этой связи! У гражданки Минн… тоже любовница! Невероятно… – Богоявленский громко выпустил пар. – Судья Неделин, к сожалению, мужчина. Он не любит лесбиянок, считает, что женщины созданы исключительно для того, чтобы ему краше жилось. В итоге все наши претензии… Эх…
– А давайте всех уволим, сэр? Харчевского, гражданку Минн, судью Неделина…
– Ты что, дурак? – удивленно посмотрел на него Богоявленский.
– А вы не знали? – удивился Смолин.
– Ой, иди отсюда. – Адвокат брезгливо отмахнулся.
– С удовольствием, сэр. Если захотите поговорить…
– Стой. – Смолин уже шагнул за дверь. Пришлось вернуться, принять смиренную стойку. – Что же я хотел… – Богоявленский усердно наморщил лоб. – Где твоя милость шлялась полдня?
Смолин изобразил оскорбленную добродетель. Он был именно там, куда через испорченный телефон под названием Харчевский его отправил Михал Михалыч. На краю цивилизации. Он выполнял поручение. Результат неутешительный, но рано или поздно гражданка Талысина в городе объявится.
– Замечательно, – восхитился босс, – не хватало нам еще осложнений в этом деле. Харчевский доложил, что ты неправильно его понял и напрасно потерял время.
Смолин из последних сил изображал смирение. Обычное дело. Прав не тот, кто прав, а тот, кто первым пожалуется. Да, он ошибся адресом, попал в квартиру, где проживают посторонние, пришлось поплутать по местам не столь отдаленным…
– Иди, – сказал Богоявленский, – нет, постой.
– Может, мне распасться на две половинки, шеф? – учтиво спросил Смолин.
– Не дерзи, – рыкнул начальник. – Забудь про Талысину. С завтрашнего дня займешься иском гражданки Комаровой Надежды Павловны к управляющей компании «Тулинка». Энергетики допустили скачок напряжения, и у гражданки Комаровой вышло из строя все, что было включено в розетку. Плазма с мощным разрешением, двухъядерный компьютер, японский холодильник, немецкая плита. Она предоставила список. Убытков на двести пятьдесят тысяч. Моральный ущерб оценивает в ту же сумму. Наша задача, чтобы по первому пункту компенсировали хотя бы двести тысяч, по второму – хоть что-то. Работай, Павел Аверьянович, наше дело правое. – Руководитель немигающим взором уставился на подчиненного.
– Дело правое, Михал Михалыч, спору нет, – допустил Смолин, – но глухое. Враг не будет разбит, и победа, как всегда, останется за государством. Признайтесь, на что вы рассчитываете?
– На прецедент, – отрезал Богоявленский. – Пора кончать с произволом государства над маленьким беззащитным человеком!
Размышляя, с каких это пор беззащитные маленькие люди являются обладателями ультрамодной роскоши на четверть миллиона, Смолин покинул святая святых и пешком отправился домой. Не связывали ли гражданку Комарову с благородным юристом тесные дружеские отношения? Он пришел домой задолго до Альбины, блуждал сомнамбулой по пустым комнатам, соображая, чего же не хватает в этой квартире. Не хватало тещи. Приятно, но не более. Сила, равная мощности подъемного крана, работала на отрыв.
– Что с тобой? – спросила Альбина, обнаружив мужа в подвешенном состоянии. – Утром у тебя был другой взгляд.
– Одичал, – пояснил Смолин, равнодушно наблюдая, как жена разоблачается и, покачивая неувядающими бедрами, уходит под душ – смывать кладбищенские миазмы. Она оставила открытой дверь, он пошел за ней, пристроился бедным родственником на бельевой коробке.
– Ужин приготовил? – пропадая под струей, спросила Альбина.
– И не думал, – признался он. – В холодильнике что-то было.
– Было, – согласилась Альбина. – Благородная пища древних греков. Древняя гречка. Мама в пятницу приготовила. Сама и ела. Кстати, насчет мамы… – Альбина задумалась под струей, а Смолину стало интересно, будет плановый скандал, или Альбина поменяет планы. Она поменяла планы. – Не стоит о грустном.
– Не стоит, – согласился Смолин, – поругаться всегда успеем.
– Все сидишь на коробке? – Мокрая голова спустя минуту высунулась из-за шторки. – Такое ощущение, что тебя терзает чувство вины. Я ошибаюсь?
Чувство вины его действительно терзало. Не сказать, что рвало в клочья, но было.
– Ошибаешься, – фыркнул он. – Богоявленский взвалил на меня дополнительную работу, теперь я у него под колпаком.
– А работать не хочется, – кивнула Альбина и пропала в мареве горячего водоснабжения. – Представляешь, сегодня встретила одноклассника, он когда-то за мной ухаживал, дарил цветы, звал замуж, такой был милый, приятный во всех смыслах мальчик. Знаешь, он сильно изменился.
Смолин молчал. Мир тесен. Как сказала Брижит Бардо, все мы однажды встретимся в постели.
– Он умер, – развивала тему Альбина, – хоронить привезли. Коммерсант, примерный семьянин, увлекался парашютным спортом. А парашют возьми и не раскройся. Всю оставшуюся жизнь летел до земли. Ужас. Каково это, интересно, когда парашют не раскрывается?
– Существует запасной, – заметил Смолин.
– А если запасной не раскрывается?
– Остается довериться интуиции.
– Это так, – согласилась Альбина. – Интуиция в таких случаях, как правило, не подводит. Подашь полотенце?
Он редко принимал по утрам душ – если не страдал, конечно, похмельем. Альбина покосилась на него как-то странно, когда он выбрался из ванной, закутанный в полотенце.
– Можете забрать свой «Аккорд», – сообщил невероятную новость механик Федор. – Остались неполадки с вентиляцией и обогревом, зимой будут стекла потеть, но если вы так торопитесь…
– Потрясающе, – покачала головой Альбина. – Вчера забрать машину и ублажить мою маму ты, конечно, не мог.
– Прости, я исправлюсь. – Он чмокнул на прощание жену и побежал в автосервис.
На работу он, конечно, опоздал. Машина – верное средство никуда не успеть. Вся контора была не в духе. Шеф Богоявленский, теряя терпение, втолковывал секретарше Клавочке, что «не» с глаголами пишется через пробел. Лара Малинович шипела на Рудика, который опрокинул ей на колени чашку с кофе. «А как я выведу это пятно?» – виновато отбивался Рудик. «Как вводил, так и выводи», – шипела Лариса. Потрясенный Виктор в четвертый раз рассказывал, как у него на заправке умыкнули телефон, оставленный на приборной панели. «Уму непостижимо, – жаловался Виктор. – Вышел заплатить. Не закрывать же машину, верно? Отъехал, схватил, чтобы позвонить клиенту, а он не хватается. А как возвращаться? На Большевистской такое движение, что до обеда не развернуться. Как в анекдоте, блин, человечество, матерясь, расстается со своим мобильником, кошельком, ключами…»
– Знаешь, чем отличается человек от животного? – украдкой шепнул Смолину Рудик. – Человек способен воровать не только еду.
– Российский человек, – уточнил Смолин. – У кавказцев есть традиция воровать невест. А у нас вообще воровать традиция.
– Не воровать, а заниматься нестандартным приобретением, – поправила Лариса.
Богоявленский не имел привычки забывать о своих поручениях. «Развод на работы», дружеский рык. «Члены партии приветствовали своего лидера стоя», – ядовито пошутил Виктор. Он пробивался через пробки на левый берег – с целью оказания гражданке Комаровой неотложных юридических услуг. В клиентке самым жутким образом уживались феминистка с нимфоманкой. Он выслушал лекцию о вреде мужчин в целом и энергетиков в частности, вежливо отклонил предложение одинокой сутяжницы обсудить вопросы в спальне. Уверил женщину, что еще вернется, и предложил на следующий день зайти в адвокатскую контору, которая поможет составить исковое заявление и запустить машину по добыче справедливости.
Он был комком нервов, когда покинул клиентку, скатился с лестницы и сел за руль. Он не мог уже терпеть. Выключил телефон, заставил себя успокоиться, вклинился в поток транспорта, осаждающий мост…
Кира открыла, и сердце сжалось. Она не была святой, но от нее исходило такое теплое сияние…
Она улыбнулась, отлегло от сердца. Смолин расслабился.
– Невинность под угрозой срыва, – кокетливо пошутила она. – Тебя не было неделю, Господи… Я решила, что ты никогда не вернешься…
– Неделю? – поразился Смолин.
Она засмеялась.
– У тебя лицо, как у фотографа, у которого действительно вылетела птичка. Провалы в памяти, Пашенька? Входи скорее, боже, как я счастлива…
Он смирился. Пришла любовь – нечаянная, злая. Перевернулось все, что было прочно и на века. Комната с тахтой стала Пятым Вавилоном. Они любили друг друга до потери пульса. Счастливый, как ребенок, он болтал на отвлеченные темы, наслаждался ее голосом, курил, пуская в форточку дым. Возвращался к ней, обнимал, тонул в ее глазах, поражался, откуда в этой женщине столько любви и ласки. Его уже не волновало, в каком мире он находится, не напрягала странная болезнь, обстоятельства, вынудившие ее поселиться на обрыве цивилизации…
