Максим Есаулов - Собачья работа
— Ну как за что? — так же невесело рассмеялся Володька. — Есть оправдание — значит, нужно кого-то наказать. Дежурный тот давно уволился, а я не увидел его ошибки и вовремя не отпустил Костюхина, не «заглухарил» дело. Плевать, конечно. Жалко только — с квартальной премией пролетаю. Я рассчитывал с нее долги отдать.
— Выходит, никого не сажать — безопасней?
— Выходит. Может, вечером по стаканчику? А то тошно как-то.
— Я дежурю.
— Понял, но я, может, все равно заскочу.
— Давай.
Максаков ощутил подступающую волну ярости. Перехватило дыхание. Заныло сердце. Подкатило бешеное желание крушить все, что попадется под руку. Он дотянулся до двух граненых стаканов возле грязно-зеленоватого графина на приставном столике и, размахнувшись, швырнул один из них в противоположную стену. Брызнули осколки. Полегчало, но совсем чуть-чуть. Гималаев невозмутимо помешал лапшу, пригубил. Второй стакан полетел вслед за первым. Максаков с интересом посмотрел на графин. Игорь задумчиво покачал головой, оставил кружку, молча пересек кабинет, достал из стенного шкафа два стакана и поставил их перед ним, после чего вернулся к лапше. Злость пропала мгновенно. Максакову хотелось смеяться.
— Я потом все уберу. Дай, пожалуйста, мою порцию.
— Кого выпустили? — Игорь передал кружку.
— Костюхина.
— Не слабо.
— Что, чья-то жена заходила? — Иваныч с батоном в руке пнул ботинком осколки.
— Нет, Алексеич понервничал. Бери свою порцайку и давай хлеб.
— Понятно.
Лапша, конечно, была, как всегда, безвкусной, но горячей. Желудок наполнялся, голодные спазмы отпускали. Максаков вытер губы и с наслаждением закурил. Иваныч достал пакет с двумя бутербродами и аккуратно разделил на троих.
— К чаю.
Бряцнул телефон. К счастью, не прямой.
— Да?
— Ты очень занят? — Голос Татьяны был нейтрален.
— Для тебя нет.
— Как дела?
— Кручусь. Дежурю.
— Тогда извини. У меня на сегодня два билета в театр. Я думала, может, сходишь со мной.
— Извини, никак.
— Я поняла. Найду кого-нибудь другого. — Тембр голоса стремительно холодел.
Дико затрезвонила связь с дежуркой.
— Подожди секунду. — Он перехватил трубку в другую руку и снял вторую. — Да?
— Алексеич, ты? — Член дежурной смены Юра Каратаев был жутким тормозом.
— Нет, Усама бен Ладен! Говори быстрее….
— Там вроде убийство на Моховой.
— «Вроде» или убийство?
— Пока не знаю.
— Так позвони, когда узнаешь.
Он снова перехватил первую трубку.
— Алле, извини.
— Ты занят. Пока.
Он ненавидел блеклые интонации в ее голосе.
— Может, сходим куда-нибудь завтра или в воскресение?
— Позвони.
Гудки отбоя. Он снова потянулся за сигаретами. И вместе не жить, и расстаться немыслимо.
— Чего там дежурка? — Иваныч разлил чай.
— Мокруха на Моховой. Пока под вопросом.
— Хорошо бы с лицом. Пара бытовух спасли бы наше бедственное положение с раскрываемостью.
Горячая кружка приятно грела руки. Возникали мысли о доме, уюте и душевном равновесии. Максаков чувствовал усталость. Не сиюминутную усталость, а ту, что накопилась за десятилетие оперативной работы, наполненной смертью, слезами, горем, цинизмом, подлостью, бессонницей, табаком, водкой, безденежьем, стрессами, постоянным ожиданием беды и по-детски наивными надеждами на что-то лучшее.
Он затушил сигарету и потянул из пачки следующую. За окном в бешеной пляске кружились снежинки.
— Пойду почту в канцелярии получу. — Иваныч допил чай и поднялся. — Три раза звонили уже.
Игорь пересел на диван, забрав с собой пепельницу.
— Что с тобой?
— В смысле стаканов?
— В смысле стаканов я привык. Вообще что с тобой происходит?
Максаков создал из дыма несколько колец и разогнал их рукой.
— Не знаю, — признался он, — трудно объяснить. Какая-то постоянная нервозность. Непроходящее чувство тревожности. Я все время жду беды, плохих известий. Вздрагиваю от телефонных звонков. Устал, наверное…
— Устал, — кивнул Игорь. — У меня то же самое, периодически. Я консультировался: расстройство и перенапряжение нервной системы. Голова не отдыхает. Ты просыпаешься когда-нибудь с четко сформировавшейся мыслью по какому-нибудь из дел?
— Сколько раз.
— Вот, ты не спишь, ты думаешь во сне. Мозг не отключается ни на секунду. Никакая нервная система не выдержит.
— А ты как справился?
— А кто тебе сказал, что я справился?
Максаков усмехнулся. Несмотря на
долгую дружбу он никогда не мог утверждать, что знает, что происходит у Игоря внутри.
В дверь постучали. Вошли Юра Венгеровский и Сергей Жгутов.
— Алексеич! Мы в баню на Воронежской, по черепно-мозговой.
— Пивом не злоупотребляйте.
— Ни грамма. Мы на просушке.
В пожарной части за окном кабинета захрипел мегафон.
— Всему личному составу проследовать на обед.
— Нам бы так, — вздохнул Игорь. — После этой бурды через двадцать минут опять есть хочется.
Резко ударил по барабанным перепонкам звонок из дежурки. Одновременно тоненько запиликал городской. Максаков вздохнул и потянулся к прямому.
— Алексеич, — Лютиков был, как всегда, спокоен, — Моховая подтверждается. Вроде есть задержанные. Поедешь?
— Конечно. Адрес давай.
Игорь прикрьш микрофон ладонью:
— Журналисты. По Сиплому. Просят прокомментировать сегодняшнюю статью в «Вестнике бандитского Петербурга».
— Уже статья? Пошли они…
— Извините, Михаил Алексеевич очень занят.
Максаков натягивал пальто.
— Я на Моховую.
— Съездить с тобой?
— На хрена? Там бытовуха. Занимайся Сиплым. Передай Иванычу…
Снова зазвонил городской. Игорь снял трубку:
— Тебя.
— Мишенька?
— Да, мамочка.
— Оля сегодня идет в Мариинку. Надо ее встретить.
— Мамуля, я дежурю.
— Жаль. — Мама заметно расстроилась. — Ладно, я как-нибудь сама. Просто туда транспорт не ходит.
Максаков представил маму, бредущую по темному зимнему городу встречать театралку сестру и занервничал. Он постоянно испытывал перед ней чувство вины за то, что оказался таким, какой есть, выпавшим из благополучной обоймы сверстников-юристов.
— Мамуля, позвони мне вечером — я что-нибудь придумаю. Как ты себя чувствуешь?
— Не спрашивай лучше. Если ты дежуришь, то…
— Не бери в голову. Решим. Извини, я тороплюсь.
Гималаев собрал грязные кружки.
— Что Иванычу-то передать?
Максаков подумал секунду.
— А, не помню уже. Андронова я с собой забираю.
— «Моторолу» возьми. Зарядилась.
Максаков вернулся от дверей и сунул в карман «ментовский мобильник» — массивный гибрид радиостанции и телефона. Качество связи — отвратное, но лучше, чем ничего.
— Какой там номер?
— Двадцать шесть ноль пять.
— Я отзвонюсь.
— Давай.
Андронов с «сокамерником» по кабинету Сашкой Шароградским изучали «Спорт-Экспресс».
— Лучше бы дела в порядок приводил.
— Шеф, я не могу отвлекаться — держу в страхе район.
— Додержался. Поехали. Саня, давай тоже — хрен знает, что там.
Во дворе колючий жесткий ветер стучался в двери припорошенного тоненьким слоем снега одинокого «УАЗика».
— Вспомнил! — Максаков остановился. — Саня, добеги, пожалуйста, наверх и скажи Игорю, чтобы Иваныч сходил в гараж насчет аккумулятора. Мы тебя в машине подождем.
Часовой под аркой прижался к стенке, обняв автомат. Ветер дул как в аэродинамической трубе.
— Ты чего? Волю тренируешь?
— Приказ начальника ГУВД. Вдруг чечены нападут.
— Понятно. Ты — первая строка некролога?
— Отстань.
Длинные змейки поземки извивались по асфальту. Снег прекратился. Белая пыль скользила по земле, повинуясь безудержным фантазиям ветра. Холодало.
— Все. Сказал. — Шароградский упал на заднее сиденье. — Опять морозит. Аж уши прихватило. Час назад еще тепло было.
— Питер. — Максаков протер рукавом запотевшее стекло. — От кого перегаром несет?
— Остаточные явления. — Сашка устроился поудобнее. — Вчера Кузя из стопятки капитана получил.
«Моторола» в кармане заголосила тоненьким отвратительным зуммером.
— Ты где? — Голос Иваныча плавал.
— Где-где? Внизу. Машину грею.
— Заедь в прокуратуру, за следаком. В дежурке машин нет.
— А кто будет? — Максаков про себя матюгнулся. Бак не резиновый. Денег ноль. На Лиговке как всегда пробки.
— Они еще не определились.
— Еду. — Он отключился.
Машина рыкнула и, скользя лысыми скатами на обледенелом асфальте, покатилась по 4-й Советской сквозь мутный питерский декабрь.
9
С некоторых пор прокуратура района вызывала у Максакова ассоциацию с Германией в последние дни войны. Лучшие бойцы погибли, попали в плен или, прозрев, дезертировали, а в бой брошены дети из гитлерюгенда, ведомые последними кадровыми офицерами. Агония. Он уже давно перестал следить за сменой следователей, перестал путать их с практикантами, перестал удивляться вопросам типа: «А как допрашивать?», перестал поражаться неожиданному гонору и самомнению вчерашних школьников. В прокуратуре для него существовал только Володька Французов, с которым можно было ввязываться в любую авантюру, и Жора Ефремов — неплохой следак, но полный пофигист, постоянно ищущий место на «гражданке». Остальные воспринимались постоянно изменяющейся, безликой массой мальчиков и девочек.
