Максим Есаулов - Попытка к бегству
В вещдоках не оказалось ничего интересного. Записная книжка на нерусском языке. Паспорт. Доверенность на «мерседес». Пяток фотографий, изображающих Галустяна в окружении кавказских мужчин и славянских женщин. На всякий случай он прихватил их с собой.
Ледогоров потрогал насквозь мокрую на груди футболку и бегом припустил через площадь Восстания. Оглушительный свисток застиг его у самой «отвертки»[10]. Такой же взмокший как и он, «гаишник» неспешно направлялся к нему от служебного «жигуленка». Второй интенсивно прогонял обезумевший поток машин.
— Сержант Луков, — козырнул первый, — нарушаем!
Ледогоров достал «ксиву».
— Извини. Все нормально, свои.
Сержант скользнул взглядом и неприязненно поморщился.
— А что, если свои — нарушать можно? «Ксива», она от смерти не спасает.
Он повернулся и пошел обратно.
Ледогоров выругался. Формально «гаишник» был прав, но все равно было неприятно. Он же извинился. Демонстративно неторопливо он пересек оставшуюся до здания вокзала площадь. Ворота на Московскую-Товарную находились со стороны Полтавской улицы, но он хотел зайти в линейный отдел милиции. Вокзал жил своей особенной, понятной только его обитателям жизнью. Носильщики, лоточники, проститутки, воры, кавказцы, менты, ну и, конечно, пассажиры. Ледогоров никогда не работал ни здесь, ни в сопредельных территориальных отделах, поэтому хорошо жизнь вокзала не знал. Он шел к Гене Жарову, бывшему оперу восемьдесят седьмого, бывшему оперу УУРа и РУБОПа, осевшему теперь в качестве зама по оперработе Мосбана. Вокзал отдыхал. Дневное время не было самым напряженным. Основная масса поездов уходила вечером и прибывала утром. Сейчас же по перрону барражировали лишь ошалевшие от жары пассажиры пригородных электричек и постоянные жители вокзала — бомжи. Ледогоров не любил вокзалов. Они почему-то вызывали у него чувство тревоги.
Здание линейного отдела охранял младший сержант в лихо заломленной на затылок форменной кепке.
— К кому? — Спросил он, проверив документы. Ледогоров почувствовал запах застарелого перегара и сырого лука.
— К Жарову.
— Подождите, я узнаю.
Мимо, махнув постовому рукой, прошли внутрь отдела двое «джигитов» с большой дорожной сумкой.
Ледогоров забрал свое удостоверение.
— Ваши сотрудники? — съязвил он, кивая кавказцам вслед.
— Ага! — не моргнув глазом, хохотнул постовой. — Внештатные.
Кабинет у Жарова был узким и продолговатым как ящик. Решетчатое окно упиралось в желтую, облупившуюся стену. Гоняя воздух, спасительно гудел вентилятор
— Садись! — Гена пинком сбросил со стула запыленную пачку дел, перевязанную толстой бечевкой.
— Я лучше присяду, — Ледогоров посмотрел на упавшую пачку. — Ни хрена себе! Дела восемьдесят первого года.
— Ну, — Жаров кивнул. — Здесь дела в архив сдавали последний раз никогда. У оперов из-под всех диванов и шкафов торчат. Вот, решил заняться.
— Тоже дело, — одобрил Ледогоров, вглядываясь в серое лицо Жарова с темными кругами вокруг глаз.
— Сотку будешь? — Гена достал с подоконника початую «Охту».
— Не, — Ледогоров покачал головой, — я в завязке.
— Развяжи, — пожал плечами Жаров, — хлопнем и снова завяжешь.
— Не могу. «Заколдовался» я.
У Ледогорова неприятно закололо в груди.
— Ну, как знаешь, волшебник. А я в сказки не верю. Мне можно.
Жаров «начислил» себе почти полстакана и залпом выпил. Несколько секунд он молча сидел, прислушиваясь к себе, затем шумно выдохнул.
— Прошла. Ну, с чем пожаловал?
Ледогоров, не отвечая, разглядывал красные прожилки на его лице, растрепанные, нестриженные волосы и черную полосу на воротничке рубашки. Жаров был старше его на пять лет и ему еще не стукнуло и сорока, хотя на вид можно было дать «полтинник». В начале девяностых они сидели в одном кабинете Урицкого РУВД, где пришедший в розыск на два года раньше Гена натаскивал своего более молодого напарника. В девяносто первом его позвали в главк, где он два года протрудился в убойном отделе, затем переход в только что созданный РУОП и начало стремительного, никому непонятного падения. Жаров неожиданно перевелся в один из территориальных отделов области, где тихо спивался в течение нескольких лет. Когда его оттуда выперли — устроился опером в «Кресты», откуда уже перекочевал сюда. Бывший франт, спортсмен и любитель туризма, он абсолютно перестал следить за собой, забросил все свои многочисленные увлечения, оставив лишь одну водку. Жена быстро бросила его, к счастью не успев обзавестись ребенком. Больше он не женился и даже не предпринимал попыток. Друзья плавно отошли в сторону, отчаявшись вправить ему мозги, или хотя бы понять, что происходит. Напившись, он называл себя палачом, бормотал, что виновен в смерти людей, плакал и даже дважды пытался покончить с собой. К счастью, эти попытки не стали известны руководству, которое немедленно вышвырнуло бы его на улицу, к скорой смерти от перепоя. Работа пока еще была единственной вещью, которая не позволяла Жарову опуститься окончательно. Не проявляя ни рвения, ни инициативы, он, тем не менее, ухитрялся в любом состоянии добросовестно исполнять свои повседневные обязанности.
— Ну чего разглядываешь? Сам знаю, что не фотомодель! Что надо-то?
Ледогоров очнулся от неприятных мыслей.
— Гена, у нас разборка была. «Черные» перестрелялись. Один из них, потерпевший, якобы заезжал к вам на «товарную». Может и стрелок наш там трется, или притяжение имеет. У меня по первому есть номер машины и данные. Можно чего-нибудь разнюхать?
Жаров пожевал губами и достал пачку «Беломора».
— Азера? Даги? Гурзошники?
— Потерпевший армянин, но из Тбилиси. А остальные визиток не оставили.
— Грузинские армяне? — Жаров выпустил дым. — Это Нурика тусовка.
Они перевозчиков трясут и «герыч» из Москвы получают.
Он снова достал бутылку.
— Погоди-погоди, — Ледогоров отодвинул от Гены стакан. — Давай по порядку. Какой Нурик? Какой «герыч»? Какие перевозчики?
— Не боись — не отрублюсь! — Жаров насмешливо скривился и вернул стакан на место. — Нурик — это Рухадзе Нукзар, начальник снабжения. Он из Тбилиси. Вокруг него целая стая земляков. Молодежь промышляет грабежами фур, которые загружаются на «Товарной», а основной бизнес — героин. Грузинская воровская диаспора Москвы шлет крупные партии по нашей «железке» в Питер. Нурик все принимает и через земляков организовывает сбыт. Потом часть денег едет обратно, в златоглавую. Вот и вся любовь!
Жаров тщательно наполнил стакан до половины. Ледогоров задумчиво взъерошил волосы.
— Ну и чего ты по ним делаешь?
Жаров пьяно усмехнулся.
— А ничего! Они что, на вокзале что ли, водил опускают и «герычем» банкуют? У меня все спокойно! Это что вы по ним делаете?! Твое здоровье.
Он приподнял стакан. Ледогорову надоело. Он поднялся.
— Пошел ты, Гена…
— Сам иди!
Жаров резко опустил руку. Водка выплеснулась на ободранную крышку стола. Неожиданно лицо у него стало жестким и абсолютно трезвым.
— Ты думаешь, я не пробовал ничего? Не забывай — у нас здесь государство в государстве. Свой РУБОП, свой УБНОН, своя прокуратура. И все подчинено Дороге. А Нурик на Дороге — это величина. Мне быстро намекнули, сколько бывает на путях несчастных случаев. Да и не надо никому ничего. Опера здесь по десять лет сидят на своих местах. У них все давно ровно. Заодно и за мной присматривают.
Он резко опрокинул в рот остатки водки. Ледогоров снова сел.
— Так вали отсюда.
Жаров поморщился.
— Куда? Мне до пенсии семьсот два дня. — Он посмотрел на часы. — Через пять часов останется семьсот один.
Ледогоров усмехнулся.
— И куда потом? Водку целыми днями жрать?
Жаров прикурил «беломорину» и покачал головой.
— Водку жрать я и здесь могу. Бежать. — Он посмотрел в окно. — В тайгу, на Землю Франца Иосифа, на Северный Полюс. Туда, где людей поменьше.
— От себя не убежишь, — Ледогоров встал, — а это, по-моему, то, чего тебе хочется. Давно не понимаю, что с тобой происходит. В общем, как я понял, ты мне — не помощник?
Жаров разогнал рукой вонючий дым.
— Мог бы — помог бы. А так — извини.
— Бывай.
Ледогоров все-таки протянул руку;
— Ты тоже.
Жаров слегка придержал ее.
— На воротах, на Полтавской «вохровец» есть старый, Семен Петрович. Он все примечает, учет машин ведет заезжающих. Скажи, что я порекомендовал. Может, полезно будет.
— Спасибо.
— Не булькает.
Ледогоров подумал.
— А с Нуриком можешь мне встречу организовать?
— Зачем?
— Поговорить.
Жаров фыркнул.
— Бесполезняк.
— Ничего не теряю.
— Я для него не лучшая рекомендация, но попробую.
— Еще раз спасибо.
— Все так же не булькает.
Ледогоров закрыл за собой дверь. Сразу же навалилась духота. В коридоре несколько милиционеров шустро шмонали огромные дорожные сумки то ли вьетнамцев, то ли китайцев. Он не видел, как в кабинете Жаров долил в стакан остатки «Охты» и, глядя на дверь, грустно улыбнулся.
