Юлиан Семенов - Огарева, 6

Остаюсь с уважением к вам

М. И. Кикнадзе».

8

— Алло, это съемочная группа «Карнавала»?

— Да.

— Кто говорит?

— Васильев, помреж.

— А… Здравствуй, помреж.

— Здравствуйте. Кто это?

— Костенко это.

— Добрый день, полковничек.

— Мне сказали, что Торопова сегодня у вас снимается?

— Верно сказали, ЧК не дремлет.

— Попроси ее позвонить мне.

— Не будет она вам звонить.

— Это почему ж, Мишаня?

— А потому, что она рассказывала, как ее в Сухуми обижали, а милиция ушами хлопала на первом этаже.

— Кто ее обижал, не говорила?

— Говорила. Все говорила. Гаденыш, бандит с драгоценными камнями. Стрелять такую сволочь надо.

— Что ты говоришь?! Значит, бандитов стрелять надо?! Значит, если я его поймаю, ты мне спасибо скажешь?

— Скажу.

— Подонок ты, брат, — сказал Костенко. — Настоящий трусливый подонок.

— А ведь это оскорбление, полковничек.

— Это правда, а не оскорбление. Может, я именно этого бандита искал и тебя просил помочь. Что молчишь? А?

— Хотите, я к вам заеду?

— Зачем?

— Поговорить.

— О чем?

— Я же не знал, что это он.

— А я и сейчас не убежден, что это он. Приезжать ко мне не надо, Васильев. И говорить я с тобой не хочу. Живи себе, помреж. Только Торопову попроси мне позвонить.

ЧЕЛОВЕК, ИЗУЧИВШИЙ КОДЕКС

1

Кешалаву взяли в Ленинграде в тот момент, когда он примерял пиджак. Обернувшись, он удивленно спросил сотрудников, предъявивших ему постановление на арест:

— А в чем, собственно, дело, товарищи?

— Вам это объяснят.

Кешалава пожал плечами:

— Можно надеть пиджак или вы повезете меня в рубашке?

— Зачем же в рубашке? В рубашке холодно. Только мы сначала вас обыщем.

— У вас есть на это соответствующее разрешение?

— Вот. Ознакомьтесь.

— Понятно. Пожалуйста, я к вашим услугам.

Кешалава был спокоен, только побледнел, и в уголках его рта залегли решительные, не по годам резкие морщины.

…Через три часа его привезли в Москву.

— Ну, здравствуйте, — сказал Костенко. — Надеюсь, вы понимаете, в связи с чем задержаны, Кешалава?

— Нет, я не понимаю, в связи с чем я арестован.

— И мысли не допускаете, за что вас могли взять?

— И мысли не допускаю.

— Понятно, — задумчиво протянул Костенко и подвинул Кешалаве сигареты. — Курите.

— Я не курю.

— Долго жить будете.

— Надеюсь.

Костенко неторопливо закурил: он ждал, когда Кешалава снова спросит его о причине ареста, но тот молчал, спокойно разглядывая кабинет.

— Вот вам перо и бумага, напишите, пожалуйста, где вы жили и чем занимались последние три месяца.

— Я не буду этого делать до тех пор, пока не узнаю причину моего задержания.

— Вы обвиняетесь в попытке изнасилования, — сказал Костенко и чуть откинулся на спинку стула: он с напряженным вниманием следил за реакцией Кешалавы на предъявленное обвинение. Как правило, человек, совершивший особо крупное преступление, узнав, что его обвиняют в другом, менее серьезном, выдает себя вздохом облегчения, улыбкой, переменой позы, наконец. Однако Кешалава по-прежнему был очень спокоен, и выражение его красивого лица ничуть не изменилось.

— Вот как? Кто же меня в этом обвиняет?

— Вас обвиняет в этом актриса Торопова.

— Простите, но среди моих знакомых Тороповой нет.

— Елена Георгиевна Торопова — не знаете такую?

— Ах, это Леночка? Вы так торжественно произносили фамилию, будто речь идет о Софи Лорен.

— Значит, Леночку Торопову вы знаете?

— Да.

— Где вы с ней познакомились?

— В Сухуми, на съемках.

— Вы признаете себя виновным?

— Нет, не признаю.

— Тогда я повторю мою просьбу: напишите мне, как вы проводили последние три месяца, где жили, чем занимались.

— Насколько я мог вас понять, меня обвиняют в попытке изнасилования. Я познакомился с Леночкой в Сухуми неделю назад. Почему вам требуются прошлые три месяца? Я не совсем увязываю обвинение с вашей просьбой.

— Обстоятельства, сопутствовавшие вашему посещению номера Тороповой, таковы, что они, именно они, эти обстоятельства, — медленно говорил Костенко, затягиваясь и делая длинные паузы, — вынуждают меня просить вас об этом. За последние три месяца были зафиксированы серии подобного рода изнасилований. Ясно?

— Каковы эти обстоятельства?

— Ну, знаете ли, у нас получается какой-то непорядок: не я вас допрашиваю, а вы меня, Виктор Васильевич. Если вам не угодно написать о том, где и как вы жили последние три месяца, мне придется задавать конкретные вопросы. Предупреждаю об ответственности за дачу ложных показаний, — сказал Костенко, включая магнитофон. — Вам об этом известно?

— Читал в романах.

— Следует понимать так, что вы к судебной ответственности не привлекались? — Костенко прищурился.

— Именно так.

— Сегодня у нас пятнадцатое сентября. Меня интересует, где вы находились пятнадцатого июня.

— Я дневников не веду. В июне я жил на море.

— Где именно?

— У меня расшатана нервная система, поэтому я долго нигде не засиживался. Бродил по берегу, забирался в горы. Июнь — месяц теплый, спать можно всюду.

— Значит, вы все эти месяцы ни в гостиницах, ни на частных квартирах не жили?

— Ну почему же? Жил, конечно. И в Сочи жил, и в Очамчири, и в Гагре. В Батуми жил, в Новом Афоне. Получить номер довольно трудно, поэтому точно вам ответить, в каких именно городах я ночевал в гостиницах, не могу, но вы это легко установите, обратившись к администраторам.

— Вот я и хочу это сделать. Только надо, чтобы вы помогли мне. В каких именно городах из перечисленных вами вы останавливались в отелях?

— В Сочи я жил в «Интуристе». В Батуми — тоже. В Гагре я, кажется, ночевал на частных квартирах.

— Адрес не помните?

— Точный не помню, где-то возле рынка.

— В Сочи вы были в июне? Или в июле?

— Что-то в конце июня. Я прошел пешком от Сочи до Сухуми — по берегу.

— Помогало?

— В чем?

— В лечении нервной системы.

— Да. Очень.

— Собирались в этом году продолжить занятия в аспирантуре?

— Почему «собирались»? Я собираюсь это сделать, как только мы кончим рассмотрение предъявленного мне вздорного обвинения.

— Вы убеждены, что врачи позволят вам это сделать?

— Да, я прошел комиссию.

— Когда?

— Неделю назад. Ваши сотрудники отобрали все мои документы — там есть справка врачебной комиссии.

— А что у вас было с нервами?

— Усталость, раздражительность, бессонница.

— Элениум пили?

— Нет, у меня были другие медикаменты.

— Раздражительность прошла?

— Почти.

— Усталость?

— Прошла совсем.

— Сон?

— Наладился.

— Спали под шум волн?

— Именно.

«Оп! — отметил для себя Костенко. — А зачем снотворное в кармане, если сон наладился?»

Костенко просмотрел несколько листков на столе и спросил рассеянно:

— Скажите, а как к вам попали эти самые драгоценные камни? Гранаты?

— Не понимаю вопроса.

— Вы оставили в номере у Тороповой три крупных драгоценных камня.

— Здесь какое-то недоразумение.

— Вы не верите Тороповой?

— Если она говорит, что я оставил у нее камни, то, конечно, я не могу ей верить. Если бы вам это говорили свидетели…

«Парень хорошо изучил кодекс, — снова отметил Костенко. — Гвозди бьет по шляпке».

— Вы к ней в номер входили?

— Да.

— Зачем?

— Чтобы донести ее сумку с костюмом и пальто.

— А что было потом?

— Потом я зашел в отель «Абхазия» к моему тбилисскому знакомому, переночевал у него — было ведь около трех часов утра — и назавтра уехал в Сочи.

— Поездом?

— Нет, на попутной машине. А оттуда я прилетел в Ленинград.

— А зачем вы приехали в Ленинград?

— Я обязан отвечать на этот вопрос?

— Обязаны.

— В Ленинграде меня консультировал профессор Лебедев, и я решил показаться ему перед тем, как приступить к занятиям.

— Вы помните фамилию вашего знакомого, у которого вы ночевали в «Абхазии»?

— Конечно. Гребенчиков Анатолий Львович.

— Адрес?

— Я не знаю его адреса. Он преподаватель математики в нашем институте.

— В какой клинике работает профессор Лебедев?

— В военно-медицинской академии.

Костенко снял телефонную трубку и начал звонить в Ленинград и Тбилиси с просьбой проверить показания Кешалавы. Он намеренно это делал сейчас и, наблюдая за арестованным, все более поражался его спокойной уверенности.

— Продолжайте, пожалуйста, — сказал Костенко.

— А мне, собственно, нечего продолжать. Если у вас есть вопросы, я готов ответить на них.