Николай Леонов - Ипподром
– Позже, Юрий Федорович. А сейчас не сочтите за труд, выясните, пожалуйста, с каким номером соединен мой аппарат: восемь – девять – шестьдесят четыре.
– Слушаюсь, Левушка. Не клади трубку.
Теперь перед Гуровым лежали две телефонные трубки, одна тревожно гудела, другая молчала.
Если звонили из автомата, значит, Левины предположения верны, звонили по поручению преступника. Пока Лева сидел тут, выстраивал свои предположения, подгонял кирпичики, убийца…
– Лева? Алло! – Гуров взял трубку. – Должен тебя огорчить, звонили из автомата.
– Спасибо, Юрий Федорович, извините за беспокойство.
– Брось ты свои «извините», «пожалуйста». Что-нибудь не так? – встревожился дежурный. – Понимаешь, спросили не тебя, а отдел Турилина, я же знал, что ты на месте.
– Хорошо, хорошо. Спасибо, Юрий Федорович. – Гуров положил обе трубки на место.
Убийца забеспокоился. Появление на конюшне молодого писателя взволновало его. Видел преступник Леву лично или узнал о его визитах через кого-то? Знает, какой отдел занимается розыском убийц, знает фамилию начальника.
Лева взял полученные в картотеке бланки с результатами проверки. «Не значится». «Не проходит». «На учете не состоит». Никто из тренотделения не подходит. Нина тоже, даже теоретически не подходит. Вот здорово. Лева облегченно вздохнул и рассмеялся. Будем дарить цветы, угощать шашлыками, ездить на такси. Опять у отца занимать? Только расплатился, вновь долги.
Отец Левы – генерал-лейтенант, мама – доктор наук, семья жила очень обеспеченно. Его восемьдесят рублей, которые он отдавал домой ежемесячно, как говорится, в семейном бюджете погоды не делали. Когда он учился, стипендию ему позволяли оставлять на карманные расходы, начал работать – будьте любезны, мужик обязан деньги в дом приносить. Все считали такой порядок правильным. Нужно тебе? Возьми. Заработаешь, положишь на место. Дисциплина. Отец, вечно всем одалживающий, забывал, кто ему сколько должен, но копеечные долги сына он помнил отлично. Теоретически Лева с отцом соглашался, практически денег вечно не хватало.
Лева уложил бланки проверок в дело. Турилин говорил, что необходимо открыться кому-то из профессионалов конного дела, получать квалифицированные консультации. Он уже представлял, как вместе с Ниной ведет расследование, находит и изобличает убийцу. Лева повеселел, однако ненадолго, мысли вновь вернулись к телефонному звонку. Какую дополнительную информацию получил преступник? Фамилия – Гуров. В письме редакции Лева проходит как Шатров. Голос. Если убийца с Левой разговаривал, то мог узнать голос. Каким образом? Звонили из автомата, значит, параллельный телефон исключается. Девушка во время разговора передавала трубку? Нет, она говорила без пауз, а если слушать одну трубку вдвоем, не очень-то разберешь голос.
Что нового узнал он, Лева Гуров? Убийца видел его либо узнал о нем – следовательно, очень близок к конюшне. Данный факт и ранее сомнений не вызывал. Преступник подозрителен и обеспокоен. Мало. Он опытен, знает структуру аппарата управления, фамилию начальника. Кое-что. Он умен, раз сумел просчитать вариант: сотрудник, занимающийся розыском убийцы, должен в субботу, перед воскресным днем, когда вновь состоятся заезды, находиться в кабинете, просматривать материалы, которые выносить из стен управления не разрешается. Умен – также не ново. А вот способность к логическому мышлению уже характеристика. Такой склад ума значительно чаще встречается у мужчин, чем у женщин. Все это хорошо, плохо другое. Потерпев неудачу в Управлении внутренних дел, преступник, проверяя писателя, займется редакцией журнала. Писатель Л. И. Шатров не штатный сотрудник журнала, он лишь собирает материал для повести, одни его знают, другие – нет.
Семья Гуровых жила в большой четырехкомнатной квартире в самом центре города. Папа, мама, Лева и Клава, которая не считалась, а была на самом деле членом, если не главой семьи. Клава была значительно старше и генерал-лейтенанта, и доктора наук, а Левчика Клава вырастила, так как Александра (Левина мать) после войны все училась и на воспитание сына времени не оставалось. Сколько Клаве лет, кажется, никто не знал, Лева утверждал, что у нее и паспорта нет и никогда не было. Звали эту маленькую сухонькую женщину Клавой совсем не панибратски, а в таком тоне, как говорят: мать или – хозяйка. Клава и была в доме хозяйкой, полновластной и довольно грозной. Все, не исключая отца, Клаву побаивались. Только в одном вопросе ее власть была сильно ограничена – в воспитании Левы. Воспитанием сына занимался сам генерал. Отец не собирался делать из него военного, был довольно сух, но внимателен и справедлив. Все его требования сводились к одному: будь человеком и мужчиной. Отметки и замечания в дневнике отца не волновали. Спросит лишь, за что, пожмет плечами, мол, тебе жить, думай сам. Держи слово, не будь трусом, не лги, не подводи друга, в общем, все то же: будь человеком и мужчиной. Приспосабливаясь к требованиям отца, Лева усвоил два основных понятия: хорошо и плохо. Так они и остались с Левой, простые и всеобъемлющие слова-символы. Отец не признавал полутонов, утверждая: все рассуждения о сложностях человеческой природы, которая якобы не может делиться на элементарные половинки, не что иное, как попытка плохое выдать за хорошее. От подобных рассуждений мама Левы хваталась за голову и говорила: «Ваня, Ваня, какой же ты дикий, невежественный человек». Мама Левы, отец звал ее Сашей, а Клава – Александрой, была по профессии психиатром. Занимаясь исследованием человеческий психики, познавая сложность ее организации и противоречивость, она любила человека очень категоричного, не признающего ничего, кроме черного и белого.
Когда Лева был маленький, категоричность отца ему нравилась своей простотой и доступностью. Затем в какой-то период она его страшно раздражала.
Когда Лева учился в старших классах, мама начала подсовывать ему различные книжки по психологии. Книжки он с интересом или без оного прочитал, после чего поступил не в медицинский, а на юридический факультет. Мама расстроилась, а отец – нет. «Жизнь Левку определит, поставит на нужное место, – считал он. – Если нет, то грош ему цена, а нам с тобой, Саша, – три копейки».
Еще в университете Лева понял, насколько его родители самобытные люди. Осознав это, Лева долго взвешивал: хорошо это для него, Левы, или плохо? Существовали свои «за» и «против». «За» понятны, самым существенным «против» являлось стремление Левы к самостоятельности. Как-то сложилось, что вокруг него все время вращались сыновья и дочери, которые хвастались не собственными успехами, а положением отца или матери. Лева же хотел стать Львом Гуровым. Ведь никто не интересуется, кто папа у Льва Яшина? Чтобы стать Львом Гуровым, необходимо стать личностью. Вот и решай: хорошо это или плохо, когда рядом папа – генерал-лейтенант, а мама – доктор наук и к ней чуть не со всей страны приезжают советоваться. Как ни крути, а ты всего лишь их сын, иначе к тебе никто и не относится.
Когда Лева пошел работать в милицию, мама сказала: «Ужас. Я иногда, как следователи выражаются, с их «клиентами» сталкиваюсь. Почти стопроцентная патология». Папа же, пожав плечами, сказал: «Не артиллерия, однако работенка мужская». Клава посмотрела на папу, затем на маму и сказала: «Довоспитывались? В приличном доме милиционер будет жить».
В доме существовал установленный отцом обычай – делиться радостями и держать при себе неприятности. Попавшего в переплет деликатно опекали и никогда не расспрашивали. Каждый гордился своей сдержанностью, считал себя чуть ли не йогом, в крайнем случае – индейцем-команчем, по лицу которого невозможно определить, что именно он в данный момент чувствует.
Едва глянув на пришедшего с работы, Клава безошибочно ставила диагноз. Если следовало ворчание на остывшие котлеты, значит, все в порядке. Если Клава ставила еду молча, значит, так себе. Когда же она начинала суетиться и на столе появлялись неизвестно откуда извлеченные любимые человеком блюда, значит, плохо, «дела наперекосяк».
Логинова убили в воскресенье. Розыскное дело Лева завел во вторник, а в среду вечером Клава подала ему на ужин бутерброды с черной икрой. Лева очень любил черную икру. Клава ходила по квартире на цыпочках, шипела на Ивана и Александру, словно кобра. В четверг она их предупредила, что «милиционер» в пятницу, конечно, на дачу не поедет.
«Неожиданно», «так уж получилось», у отца накопились дела в городе, у мамы организовался «непредвиденный» консилиум. Клава заявила, что у нее давление, клубнику пусть черти собирают. Таким образом, в субботу и воскресенье вся семья осталась в городской квартире. В будни все ели в разное время и, конечно, на кухне, в выходной обедали обязательно в столовой, причем стол без всякой нужды раздвигался, будто их было не четверо, а двенадцать, покрывался белоснежной скатертью, доставался парадный сервиз, хрусталь. Лева называл такие обеды – парад-алле.
