Аркадий Адамов - Петля
Мне становится удивительно легко и уверенно на душе. Я уже кажусь самому себе эдаким асом розыска, эдаким Мегрэ, черт возьми, для которого нет тайн, с которым советуется на равных Кузьмич, а полковник Коршунов из министерства, мой и Игоря давний кумир, приглашает меня к себе в помощники, инспектором по особо важным делам. Впрочем, я еще подумаю. Таким начальником, как наш Кузьмич, тоже не бросаются, да и без Игоря работать я не согласен. Эх, до чего же приятно мечтать в такие вот минуты! И от этого очень трудно удержаться, когда тебя переполняет радость удачи, грядущей удачи, так будет точнее. И я полагаю, ничего плохого в этом нет.
…Кузьмич, правда, воспринимает мой оптимистичный доклад сдержанно, но я вижу, что и он доволен. Да и как может быть иначе? Вслед за тем Кузьмич одобряет план дальнейших действий, он даже не вносит никаких изменений и дополнений, что редко, надо сказать, случается, и отпускает меня.
Вернувшись к себе, я прежде всего внимательно проглядываю обнаруженные в сумочке документы. Начинаю с паспорта. По имеющимся в нем записям я тут же узнаю адрес Веры и место ее работы. Ну-с, а что мне может сообщить ее профсоюзный билет? На всякий случай, однако, просматриваю к его. И тут же настораживаюсь. В первый момент я даже не могу понять отчего. И только спустя какой-то миг понимаю, что внимание мое привлекли совсем свежие марки членских взносов, наклеенные там, и какие-то пометки на них. Я пристальней вглядываюсь в эти пометки и наконец догадываюсь, что это числа, и тут оказывается, что Вера последние членские взносы уплатила в день своей гибели. Дальше в сумочке я вижу комсомольский билет, поспешно достаю его, раскрываю, сам еще не понимая, что именно вдруг меня взволновало. Так и есть. Членские взносы уплачены здесь тоже в тот самый день, последний день Вериной жизни. Но это означает…
Однако, прежде чем делать какой-нибудь вывод, я звоню в министерство, где работала Вера Топилина, в главную бухгалтерию, и там, перезвонив еще по нескольким указанным мне телефонам, я наконец получаю нужную мне справку. Да, в тот день в министерстве сотрудники получили зарплату. Получила ее и Вера Топилина. Мало того, оказывается, она получила еще и деньги за отпуск и со вчерашнего дня числится в отпуске. Из всего этого следует, что в сумочке Веры находилась немалая сумма денег, около двухсот рублей. И деньги эти пропали. Но, может быть, эти деньги спокойно лежат у нее дома? Вряд ли. Если бы Вера, зайдя после работы домой, выложила бы деньги, то вместе с деньгами она бы вынула оттуда и документы, которые явно каждый день с собой не носила, ведь они еле помещаются в ее сумочке. Видимо, Вера спешила уйти, иначе, придя домой, она бы поела. Ведь она только слегка перекусила на работе, во время обеденного перерыва.
Если все это так, то зачеркивается версия, которую я считал единственно верной. Ее вытесняет другая — грабеж. И тогда изучение связей Веры нам ничего не даст. Тогда на первый план выступают два неизвестных человека, появившиеся поздно вечером на полутемной улице возле стройплощадки. Впрочем, и эта версия мне уже не кажется единственной.
Туман, сплошной туман снова затягивает трагическое событие того вечера. Я опять ничего не могу различить сквозь него.
Глава 2
НАКОПЛЕНИЕ ТУМАНА
Я уже знаю, так бывает всегда, в любом более или менее сложном деле. Вначале идет «накопление тумана». Каждый новый обнаруженный нами факт, еще не связанный причинной и логической зависимостью с другими, в большинстве своем пока нам неизвестными, кажется непонятным, загадочным, а порой даже невозможным. На основании этих отрывочных и до конца не понятных фактов опасно делать выводы и строить версии. А это всегда так соблазнительно, и, в общем-то, естественно, даже необходимо.
Вот и сейчас идет «накопление тумана». Самую большую порцию его мы получаем, когда приезжаем в дом, где жила Вера Топилина, и в присутствии понятых заходим в ее комнату. Именно заходим, ибо комната оказывается не запертой.
— А мы с Верочкой и никогда-то не запираем, — говорит маленькая старушка соседка.
Голос ее прерывается и дрожит, глаза еще красные, распухшие от слез. Она только что горько плакала, узнав от нас о случившемся.
— Верочка, даже когда к Нине в Подольск уезжала, и то не запирала. Это сестра ее родная. Я вот так и думала, что она к Нине поехала. Удивлялась только, что мне ничего не сказала. Ну, думаю, спешила небось, отпуск уж на носу. А тут вот горюшко-то какое, беда-то какая…
Я открываю дверь Вериной комнаты, и старушка с глухим возгласом всплескивает руками. Мы все застываем на пороге. Всем нам ясно: комната ограблена.
Распахнуты створки платяного шкафа, там болтаются пустые вешалки, какие-то вещи — кофточки, белье, полотенца — свалены на аккуратно застеленной постели, на полу валяются книги, тоже какое-то белье, тетради, на столе брошены, видно, выхваченные из вазы странные сухие цветы, на сдвинутых стульях — два из них опрокинуты — брошены платья, летний плащ, пестрый, от солнца, зонт. Да, вор торопился, но в то же время вовсе не стремился действовать бесшумно. Значит, он забрался в комнату, когда никого в квартире не было, но опасался, что в любой момент может кто-то прийти. В квартире, кроме старушки и Веры, живет еще одна семья.
Начинаем, как всегда, внимательно, по часовой стрелке, осматривать еще одно «место происшествия», составляем подробный протокол осмотра, упоминая каждую мелочь и описывая каждую вещь. Эксперт исследует предметы, на которых преступник или преступники могли оставить отпечатки пальцев. Двое сотрудников отправляются беседовать с жильцами дома и осмотреть двор, куда выходят окна квартиры.
Я увожу старушку соседку в ее комнату, успокаиваю как могу и приступаю к расспросам. Но старушка не в силах отвечать. Маленькая, беспомощная, с распущенными седыми волосами, в стареньком темно-зеленом байковом халате и растоптанных, спадающих с ног шлепанцах, она сидит на краешке дивана, подперев голову руками. Потом она просит накапать ей лекарство из пузырька, стоящего на буфете, жадно выпивает его, затем трубно сморкается и в последний раз вытирает красные от слез глаза с набрякшими, тяжелыми веками. После этого она прячет платок в карман.
— Полина Ивановна, — говорю я, — Веры нет уже три дня. Кто-нибудь за это время приходил к ней?
— Никто не приходил. Ни одна душа. Да нешто я кого-нибудь пустила бы?
— Ну, кого-нибудь все-таки пустили бы?
— Вот Нину, конечно, пустила бы. Она Верочки чуть постарше будет. В прошлом году замуж вышла. Ну и к мужу-то переехала, в Подольск. Господи, что теперь с ней будет, с Ниной! Это же надо, такое горе, такое горе…
Она всхлипывает, и слезы снова начинают бежать по пергаментным, сухим щекам. Я принимаюсь ее успокаивать и торопливо накапываю в рюмочку лекарство. Но Полина Ивановна отводит мою руку, достает платок и снова оглушительно сморкается. Я это воспринимаю как сигнал готовности к дальнейшему разговору.
— А звонил Вере кто-нибудь за эти дни? — спрашиваю я.
— Кто-то звонил… — неуверенно отвечает Полина Ивановна и вздыхает. — Не назывался только.
— У вас в квартире четыре комнаты?
— Ну да, четыре. По одной у нас с Верочкой. А две у Надежды. Они оба на железной дороге работают. Сейчас вот в рейсе. И она, и Петр. Это муж ее. А девочка сейчас, значит, в интернате, Наташа-то. Шестой год будет.
— А знакомых Вериных вы знаете, подруг, молодых людей? — продолжаю расспрашивать я.
Следует все время помнить, что версии самоубийства и убийства из ревности или мести окончательно не отброшены, хотя после того, что мы обнаружили, вероятность их стала минимальной. Но Даже если их и отбросить окончательно, все-таки кто-то был с Верой в тот злосчастный вечер, кто-то безусловно знакомый, с кем она забрела на пустынную, полутемную улицу и оказалась возле тех березок у котлована. Это или убийца, или важнейший свидетель. Этого человека следует найти во что бы то ни стало среди, вероятно, немалого числа Вериных поклонников и знакомых.
— Кого же из них вы знаете, Полина Ивановна? — повторяю я свой вопрос.
— Кого из подруг, из молодых людей?
— Кого знаю? — переспрашивает она. — Сейчас, милый, сейчас.
Старушка достает из кармана халата круглые очки в тонкой пластмассовой оправе и деловито укрепляет их на толстом, пористом носу, словно без очков этих она ничего вспомнить не в состоянии, в то же время это, очевидно, означает, что со слезами покончено надолго.
Вслед за тем Полина Ивановна начинает медленно перечислять Вериных подруг, которых она знает. Однако, назвав два имени, она умолкает, затем снова повторяет уже названные имена, потом еще раз, но дальше двинуться ей так и не удается. Всего два имени: Люба — сослуживица Веры и Катя — школьная ее подруга. Если отыскать Любу, вероятно, труда не составит, то Катю — значительно сложнее, ибо ли ее фамилии, ни адреса Полина Ивановна не знает, а ведь Катя скорей всего наиболее близкая из подруг. Но сейчас меня заботит совсем другое.
