Михаил Черненок - Кухтеринские бриллианты
Дед Матвей закрыл глаза, как будто задремал.
– Что же дальше? – опять поторопил Антон.
– Только его соборовали и в гроб положили – нагрянул купец с полицейскими для учинения обыска. Весь особняк вверх тормашками перевернули – ничего не нашли. Сродственники понесли Гайдамакова на кладбище зарывать, а полицейские – по всей Березовке, в каждый дом, с обыском. Ни у кого ни шиша, а у Скорпиона Глухова ровно десяток чашек из пропавшего обоза обнаружили. Перепугался Скорпион до смерти, заикаться стал, грит: «Два дни назад хозяйка приказала утопить в озере ящик с посудой. Каюсь, пожадничал – десяток чашек домой уволок». Следователь берет его за шкирку и ведет к озеру, узнать место, где ящик утоплен. По пути заходит ко мне в дом.
– К тебе-то зачем? Тоже с обыском?
– К той поре я уже полный Егориевский бант имел, и царские власти передо мной шибко хвост не поднимали, наоборот, уважительно относились. Заявляется, значит, следователь… Молодой, дворянского покрою. Как теперь помню, называет себя Яковом Иванычем и жмет вот эту. руку, – дед Матвей показал широкую с узловатыми пальцами ладонь, – грит: – «Приглашаю вас, Матвей Василич, господин Бирюков, стать понятым». Хоть у меня, как у господина, кроме Егориевских крестов, ни шиша и не было, но возражать я не стал. Пошел. Приводит Скорпион нас на причал паромный, тычет вниз – там ящик. «Ныряй, вытаскивай!» – приказывает ему следователь. Скорпион перед следователем на колени повалился – плавать, мол, не умею. Ежели нырну, не вынырну. Следователь выхватывает из кармана пистолет, я его – за руку: «Не пужай, господин хороший, Скорпиона. Не врет мужик. По правде, как топор, плавает. Лучше пужни с берега любопытствующих баб. Я тебе мигом этот ящик, ежели он там есть, на свет божий выволоку».
– Ну, и выволок?
Дед Матвей нахмурился:
– Не перебивай, едри-е-корень, слушай. Полицейские, какие кругом нас табунились, в один секунд турнули поразинувших рты бабенок. Я одежку с себя долой и, в чем мать родила, сиганул с причала. Ящик и вправду тут как тут был. Вытащил его на песок. Следователь все до единой чашечки и, которые побитые, пересчитал – в аккурат тех не хватает, какие у Скорпиона нашли. Спрашивает меня: «Еще что там, в озере, есть?» Отвечаю: «Чистый песок». Не поверил, разделся до коротеньких трусиков и самолично сиганул. Долго нырял и плавал, а на берег вылез с пустыми руками…
– Ну, а Гайдамачиха что? – не сдержав любопытства, спросил Антон.
– А Гайдамачиха в ту пору совсем малой была, лет семнадцати, не боле. Когда следователь стал ее допрашивать, прижала пацаненка, задрожала вся. «Муж, – грит, – купил у приказчиков ящик посуды вместе с той вазой, какую Цыган продавал. С перепугу приказала Скорпиону утопить, потому как боялась, что хуже станет». Больше, сколь следователь ни старался, ни слова из нее вытянуть не смог. А старался он шибко здорово, потому как доводился купцу Кухтерину зятем и от брыльянтов тех ему солидный куш наклевывался. Все лето с полицейскими на лодках по озеру плавал.
– И ничего не нашел?
– Нашел возля острова… лошадиные да человеческие шкелеты. Там же и подводы оказались с побитой посудой, а брыльянты… будто как корова языком слизнула. – Дед Матвей неторопливо налил в блюдце из чашки уже остывший чай, отхлебнул несколько глотков и поставил блюдце на стол. – 'Подразумевали и следователь, и полицмейстер-генерал, будто дело это рук Гайдамакова и Цыгана. На Скорпиона Глухова, опять же, частично грешили, только вот загвоздка: Скорпион плавать не умел. А чтоб, значит, вытащить брыльянты из саней, надо было зимой в прорубь нырять. На такое, скажу тебе, не каждый решится.
– Как звали Цыгана? Фамилия его как?
– В те времена фамилии не больно в почете были. Цыган да и Цыган… Былон в Березовке человеком пришлым, никто его роду-племени не знал.
– А куда он делся из Березовки? – спросил Слава Голубев.
– Сказывали, будто с колчаками умотался.
– Следователь после семнадцатого года еще здесь бывал?
– Этого уже я не видел, потому как сразу после революции хлестался с белогвардейской контрой на разных фронтах и в Березовку заявился только посля полной победы Советской власти. Из разговоров слыхал, будто появлялся кухтеринский зятек, порушил все хозяйство Гайдамачихи и утек, спасая свою шкуру от Красной Армии.
– А правда, что он у нее ребенка украл? – задал вопрос Антон.
Дед Матвей недоуменно поднял брови:
– На кой шут ему ребенок Гайдамачихин сдался?
– Значит, вранье насчет ребенка?
На этот раз дед Матвей долго молчал, царапая бороду. На его лице было такое выражение, как будто он силится что-то вспомнить и никак не может.
– Гайдамачихиного сына одного только знаю, Викентия, какой погиб на Отечественной войне, – наконец заговорил он. – Других детей у нее не видал, хотя, помнится, будто люди языки чесали, что при колчаковцах Лизавета выходила замуж за Цыгана и как будто бы у них сын народился. Куда тот малец делся, если он по правде был, сказать не могу… А собою Лизавета в молодые годы очень даже видная была. Из женских краше ее в Березовке в ту пору никого не водилось, да и в теперешнее время, пожалуй… разве только внучка кузнеца Савелия Терехина малость на нее пошибает.
– А Савелий Терехин не родня Гайдамачихи?
– Эк, едри-е-корень, куда ты шрапнель запузырил! – дед Матвей даже ладонью по столу стукнул. – Савка давней сибирской породы, а Гайдамаковы после Столыпинского указа в Березовке появились. Был слух, будто отставной штабс-капитан Гайдамаков взял молодую красавицу жену из нищенок и, чтоб не унижать свое дворянское звание, мотанул с нею в Сибирь. Насколь достоверно это, ручаться не могу.
– Романтичная история, – с самым серьезным видом проговорил Голубев.
– От этой романтики, по-моему, кровью пахнет, – хмуро обронил Антон, задумчиво разглядывая китайских жар-птиц на фарфоре.
Дед Матвей, допив чай, перевернул опустевшую чашку на блюдце и довольно разгладил бороду.
– Насытился сибирский водохлеб, – сказал он и вдруг обратился к Антону: – Промежду прочим, та чашка, что ты разглядываешь, из кухтеринской посуды. Следователь мне вроде как подарок сделал за то, что ящик из– озера достал. Еще, кажись, с десяток таких было, да уж за давностью времени все побились. Только эта вот и осталась.
– Дай взглянуть, – Голубев протянул к Антону руку, взял у него чашку. С интересом рассматривая яркий, словно только что сделанный рисунок, восхищенно произнес: – Вот краски!… А мастерство?…
– Тонкая работа, – согласился Антон, поднимаясь из-за стола. – Может, сходим на озеро, а? Авось, шальной окунишка клюнет.
– Обязательно, – с готовностью согласился Слава.
Когда проходили мимо «Сельмага», Антон еще издали увидел на двери тетрадный листок. Объявление бабки Гайдамачихи висело на месте.
В воскресный вечер, когда Антон со Славой собирались на озеро провести последнюю зорьку, к Бирюковым неожиданно заявился Торчков. Вызвав Антона во двор, он долго покашливал и наконец смущенно, словно просил об одолжении, заговорил:
– Баба, Игнатьич, всю шею перепилила. Билет-то, понимаешь, лотерейный ее был. На день рожденья товарки ей преподнесли тот подарок и одних неприятностев мне наделали, залягай их кобыла хвостом. Который день уже женка проходу не дает: выкладывай, понимаешь, ей книжку – и баста!…
– Какую книжку? – не понял Антон.
– Не букварь, конечно же. Сберегательную… А игде это я сберегательную книжку возьму, кады меня до единой копейки в райцентре обчистили, – Торчков поморщился. – По моей натуре дак сгори они синим пламенем, эти деньги. А баба – она ж натурой глупей мужика… Ну и что ты вот будешь с ей делать теперь? Ревет: «С дому выпру! У суд подам!» Никуды она, возможно, и не подаст. А ежели, Игнатьич, подаст?… Суд как жиганет с меня за всю стоимость мотоцикла!… Я ж тады без штанов останусь… – сплюнул и умоляюще посмотрел на Антона. – Жизня, как говорят, трещину дала. На одного тебя, Игнатьич, надежда. Помоги отыскать деньги. Возьми за горло однорукого заготовителя – это не иначе его, паскуды, дело. Он жа, помню, перед ресторантом сказал: «Давай сюды деньги, буду сам расплачиваться, а то ты, как пить дать, обсчитаешься».
Посокрушавшись еще минут десять, но не добавив, по-существу, ничего нового, Торчков ушел. Едва только за ним захлопнулась калитка, как появилась Галина Терехина. Она была в модно расклешенных брюках и легкой белой кофточке с короткими рукавами. Последний раз Антон видел Галю лет пять назад и сейчас невольно удивился, как она похорошела с той поры. Почему-то вспомнились слова деда Матвея, что внучка кузнеца Савелия красотой похожа на молодую Гайдамачиху.
– Не бойся, не укушу, – заметив удивление Антона, весело проговорила Терехина и подала ему руку.
Антон слегка прикоснулся к ее пальцам, смущаясь, проговорил:
– Тебя прямо-таки не узнать, Галя.
