Альберт Баантьер - Убийство в купе экспресса. Сборник.
— Надеюсь, вы поверите мне на слово: я не знал, что менеер Рулофс отлучается из дому таким путем. Но фройляйн Мигль — как она узнала о существовании люка? Она ведь только что приехала и никогда не спускалась в подвал!
— Ей достаточно было выглянуть из окна, чтобы увидеть и люк, и проход на Кейзерсграхт.
Ван Хаутем вынул из кармана фотографию и положил ее перед Фидлером.
— Вы знаете этого человека?
— Откуда это у вас? фотографию я вижу впервые, но это Фрюкберг.
— Спасибо. Не смею вас задерживать. Ночью вы мне еще понадобитесь, но мефрау пусть спокойно ложится спать. Да и вы, пожалуй, можете вздремнуть в удобном кресле.
— О нет, я ни в коем случае не буду спать. Может быть, приготовить кофе вам и вашим людям? Минутное дело.
— Очень любезно с вашей стороны, но пока не надо. Шаги Фидлера еще отдавались в пустом коридоре, когда из‑за двери показалась седая голова Дейкемы. Он по обыкновению неуклюже подошел к столу и с таинственной улыбкой сел около Ван Хаутема. Из кармана пальто Дейкема извлек жестяную коробку для сигар, ту самую, которую Ван Хохфелдт утром принес комиссару. Из коробки высовывался клочок грязной ваты, а когда Дейкема положил ее на стол, внутри загремели камешки.
— В проходе между домами следов не было, менеер Ван Хаутем, — начал он. — На Кейзерсграхт я пошел сначала в направлении Вейзелстраат, да только все бесполезно. Дождь льет как из ведра и сильнейший ветер. Я вернулся обратно и пошел в другую сторону без особой надежды на успех. Но между Регюлирсграхт и Утрехтсестраат, недалеко от фонаря, я нашел вот это. Коробка валялась в неглубокой нише под окном, а камни были выброшены, очевидно, в припадке ярости, когда открыли коробку. Несколько штук я подобрал поблизости. Коробка, безусловно, та самая, и это доказывает, что преступник, напавший на Терборга, не остался в доме, а ушел в сторону Утрехтсестраат. Вот все, что удалось выяснить.
— Гм… Ты молодец, Дейкема. Да, коробка та самая. Вот, здесь я сделал метку своим ножом. Теперь слушай. Мысль, что мы в чем‑то промахнулись, впервые появилась у меня, когда из комнаты зубного страдальца я посмотрел вниз, в кухню. Кто‑то с карманным фонарем возился там у задней стены почти напротив двери в коридор. Проверь‑ка, что он мог там делать.
Дейкема отправился в кухню, а в комнату вошел Старинг, только что обошедший все посты. Он с интересом взглянул на перепачканные грязью остатки аккуратного пакетика, собственноручно сделанного им утром, и молча выслушал сообщение Ван Хаутема о вылазке Дейкемы.
— Этот растяпа не захватил даже бумагу, в которую была завернута коробка, — неодобрительно буркнул он.
С трудом Старинг вытащил из кармана кирпич, найденный в третьем номере. Ван Хаутем, смотревший на своего помощника сбоку, увидал, как у того от безграничного изумления вдруг отвисла челюсть.
— Как это могло случиться? — выдавил Старинг, указывая на обертку.
Увидев на бумаге крупную карандашную надпись «Четвертый номер», а на обратной стороне адрес магазина, где была, по‑видимому, куплена коробка, Ван Хаутем постарался скрыть удивление.
— Сам ты растяпа, — отозвался он добродушно. — Каждый порядочный агент сразу же опознал бы вещественное доказательство, когда брал его с камина у фройляйн Мигль. Ну, довольно об этом… Между прочим, теперь для нас еще более важно переговорить с фройляйн. Портрет Фрюкберга в ее несессере, оберточная бумага от исчезнувшей коробки, и, наконец, она сама болтается где‑то в бурю, под дождем…
— А это фотография Фрюкберга?
— По крайней мере так уверяет Фидлер.
— Но тогда…
— Тс‑с!
Повернувшись ухом к входной двери, Ван Хаутем знаком велел помощнику замолчать. Очевидно, кого‑то впускали в парадное. В ночной тишине голоса можно было различить даже здесь, в конце гулкого коридора. Ван Хохфелдт и Рулофс. Без четверти два. Немного погодя они оба вошли в комнату: скульптор — чуть пошатываясь, но, впрочем, в возбужденном, жизнерадостном настроении; Ван Хохфелдт — едва удерживая приступ смеха при воспоминании о занятных рассказах свидетелей и своеобразной обстановке, в которой подчас проводились допросы. Ван Хаутем бросил вопросительный взгляд на своего практиканта, и тот, улыбаясь, успокоительно кивнул ему, безмолвно давая понять, что установил алиби Рулофса.
— Так, — добродушно заметил скульптор, от которого не укрылся этот безмолвный разговор. — Продолжим наши ночные развлечения. Что будем пить, ребята? — Широким жестом он показал на буфет, уставленный бутылками. — Джин, виски, портвейн, ликер? Выбирайте, я плачу!
— На работе не пьем. Кроме того, я должен еще спросить вас кое о чем. Садитесь, пожалуйста, сюда.
— Когда ж вы от меня отвяжетесь? Сперва с Эвертом в такую подлую погоду вытаскивал порядочных людей из постели, а теперь вот еще допросы. Ладно, иду. Но прежде надо немного подкрепиться!
Рулофс налил себе стакан виски и с забавной серьезностью выпил за здоровье всех полицейских поочередно. Ван Хаутем между тем снова вынул из кармана фотографию и положил ее на стол. Со стаканом в руке, слегка покачиваясь, скульптор без особого интереса взглянул через плечо комиссара.
— Смотрите, вот это да! Мой старый обожаемый сосед! Фрюкберг, апостол нравственности, который вечно вставал на дыбы, если я иногда в обществе молодежи давал разрядку своим измотанным нервам. Который всегда имел наготове слова предостережения и увещания, если в моей комнате после вечернего отбоя вполголоса напевали ветреные песенки. Который стучал в дверь между нашими комнатами, если ему казалось, что тут происходит что‑то уж очень легкомысленное. И что же? Сам комиссар носит в кармане его портрет и превращает ночь в день, пытаясь засадить его в тюрьму. — Рулофс удрученно покачал головой. — Зачем вы суете мне под нос эту фотографию?
— Затем, что вы несколько лет прожили бок о бок с ним и, мне кажется, можете рассказать, что это за личность. Вы часто общались друг с другом?
— Нет. Как я уже говорил, только по моим веселым вторникам. Я не люблю типов, которые мешают другим веселиться, и поэтому никогда не вдавался в его личные дела. То есть, может, я бы и заинтересовался им, если бы предки наградили его хоть мордой пооригинальнее. Но с такой невыразительной физиономией сутенера и наемного танцора скульптору делать нечего.
— Вы часто пользовались ходом через подвал?
— Еще бы! Если бы Фидлер не жмотничал с ключами от входной двери, было бы, конечно, гораздо удобней. В излишней застенчивости меня не упрекнешь, но не очень‑то приятно, если тебя встречают с укоризненным выражением лица, когда поздновато возвращаешься домой.
— Другие постояльцы знают о вашем личном ходе?
— А как же! Но они никогда не выдавали меня Фидлеру. Однажды я разбудил чету Тонелли, когда в темноте не сразу нашел люк. Они живут прямо над ним. За завтраком мадам только подмигнула мне, но ничего не сказала. Агги Мейсон несколько раз участвовала в наших вечеринках. Так что тайна была известна и ей. Возможно, именно она открыла мой секрет Иверу, недаром под веселую руку он делал мне всякие намеки. Но, как я уже говорил, среди постояльцев царит добрый дух товарищества. Фидлер знать ничего не знал.
— А вы не замечали, чтобы другие следовали вашему примеру?
— Нет, но это не означает, что они не следовали. — Рулофс допил свой стакан и хотел налить еще.
— Как же происходили ваши ночные вылазки?
— Очень просто. Я говорил всем «спокойной ночи» и гасил свет у себя в комнате. Улучив подходящий момент, скатывался по винтовой лестнице — и на улицу. Здесь повсюду хорошие толстые ковры, и, соблюдая некоторую осторожность, можно пройти по всему дому, никого не побеспокоив. Шарниры крышки люка я всегда смазываю… Пока не было случая, чтобы кто‑нибудь запер дверку изнутри, когда меня нет дома.
— И таким образом, во время вашего отсутствия взломщики имели прекрасную возможность проникать в дом.
— Чепуха! О существовании люка знали только поставщик горючего и его рабочие. Взломщик его никогда не найдет.
— Так и было… до сих пор! Кроме того, должен сказать, что вы недооцениваете преступников. Если им вздумается нанести визит в какой‑нибудь дом, они тщательно изучат все возможности проникнуть внутрь. По вашей милости они смогли бы воспользоваться люком, даже не ломая крышки.
— Ну, вот вы уже и сердитесь…
Рулофс сделал неопределенный жест и допил свое виски. Он хотел налить себе еще, но Ван Хаутем положил ему на плечо руку.
— Идите‑ка лучше спать! К сожалению, придется просить Фидлера незамедлительно поставить на люк хороший замок, а ключи от него хранить в своем сейфе.
Старинг отвел скульптора в его номер, а комиссар сообщил Ван Хохфелдту, как продвинулось следствие за то время, пока он был в отъезде с Рулофсом. Вместе со Старингом вернулся и Дейкема. Двумя пальцами он нес, раскачивая, старый молоток. Молча положил его на стол перед Ван Хаутемом и показал на головку молотка: от долгого употребления она расплющилась и по углам появились заусенцы. В одной из трещинок между ними комиссар даже без лупы увидел тонкий белокурый волос; он вопросительно взглянул на Дейкему.
