Ю Несбё - Пентаграмма
Ракель отпустила Олега, и тот скрылся за дверью. Она стояла скрестив руки на груди. Когда Харри подошел совсем близко, она посмотрела на его рубашку:
— Ты весь промок.
— Ну… Когда идет дождь…
— …я мокну. — Она грустно улыбнулась и погладила его по щеке. — Теперь все закончилось?
— На сегодня — все.
Она закрыла глаза и прижалась к нему. Харри обнял ее.
— Он скоро забудет и оправится, — сказал он.
— Знаю. Говорит, что не боялся, потому что ты был там.
— Хм…
— Как сам?
— Отлично.
— Правда? Правда, что все закончилось?
— Закончилось, — прошептал ей на ухо Харри. — Последний день на работе.
— Хорошо, — сказала она.
Она прижалась к нему так крепко, что ему казалось, будто они слились в одно целое.
— На следующей неделе пойду на новую работу.
— Это которую ты нашел через приятеля?
— Да. — Ее запах пьянил. — Через Эйстена. Ты помнишь Эйстена?
— Таксиста?
— Да. Во вторник — экзамен на вождение. Я целыми днями только и делал, что повторял про себя улицы Осло.
Она рассмеялась и поцеловала его в губы.
— О чем ты думаешь? — спросил Харри.
— О том, что ты сумасшедший.
— Мне пора, — сказал он.
Она попыталась улыбнуться, но Харри сказал, что у нее не получается.
— Я больше не могу. — Она начала тихонько всхлипывать.
— Сможешь, — поддержал ее Харри.
— Я не могу… без тебя.
— Это не так, — сказал Харри и снова прижал ее к себе. — Ты отлично проживешь и без меня. Вопрос в том, сможешь ли ты отлично прожить со мной.
— Это вопрос? — прошептала она.
— Знаю, тебе надо его обдумать.
— Ничего ты не знаешь.
— Хорошенько подумай, Ракель.
Она чуть отодвинулась и внимательно посмотрела ему в лицо. «Ищет, что изменилось», — подумал он.
— Не уходи, Харри.
— Мне нужно еще кое-куда съездить. Если хочешь, могу приехать завтра с утра. Мы могли бы…
— Что?
— Я не знаю… у меня нет никаких планов… и идей. Ну, так как?
Она улыбнулась:
— Превосходно!
Он посмотрел на нее, потом, собравшись, поцеловал в губы и ушел.
— Тут? — спросил водитель, глядя в зеркало. — Разве не закрыто?
— Понедельник — пятница — с двенадцати до трех, — ответил Харри.
Машина остановилась у края тротуара перед «Боксером».
— Вы со мной, шеф?
Мёллер покачал головой:
— Он хотел видеть только тебя.
Бар закрывался, и последние гости собирались расходиться. Начальник криминальной полиции сидел за тем же столиком, что и в прошлый раз. Глубоко посаженные глаза невозможно было разглядеть в полумраке. Бокал пива на столе был почти пустым. Лицо дернулось, на нем появилась прорезь рта.
— Поздравляю, Харри.
Харри сел напротив.
— Очень хорошая работа. Объясни, как ты пришел к выводу, что Свен Сивертсен — не велокурьер-маньяк.
— Я увидел фотографии Сивертсена в Праге и понял, что видел фотографию Вилли и Лисбет на том же фоне. Ну и еще проверили остатки вещества под ногтем…
Собеседник нагнулся над столом, приблизив лицо к Харри. От него пахло пивом и табаком.
— Я не про доказательства, Харри. Я про идею. Когда ты начал подозревать? Что заставило тебя копать в нужном направлении?
Харри пожал плечами:
— Да лезут в голову разные мысли… Слишком хорошо все сходилось.
— Что ты имеешь в виду?
Харри почесал подбородок.
— Вы знаете, что Дюк Эллингтон просил настройщиков не настраивать идеально его пианино?
— Нет.
— Когда пианино настроено абсолютно, оно плохо звучит. То есть звучит оно правильно, но теряет какую-то теплоту и искренность. — Харри стал ковырять столешницу. — Велокурьер-убийца давал нам идеальный код, который точно объяснял где и когда. Но не зачем. Этим самым он заставил нас сосредоточиться на событиях, а не на мотиве. Каждый охотник знает, что, если хочешь разглядеть дичь в темноте, смотреть надо не прямо на нее, а чуть в сторону. Я перестал рассматривать факты, как только все услышал…
— Услышал?
— Ну да. Эти так называемые серийные убийства были идеально настроены. Все звучало правильно, но ненатурально. Преступления совершались словно по сценарию, давая нам четкое объяснение. Такой ясной часто бывает ложь, а правда — очень редко.
— Тогда ты все и понял?
— Нет, но я перестал смотреть на детали и попытался добраться до сути.
Начкрим кивнул и посмотрел на пузатый пивной бокал, который он крутил по столу. В опустевшем баре неприятный звук раздавался резко и громко.
Он откашлялся и произнес:
— Я ошибался насчет Тома Волера, Харри. Приношу свои извинения.
Харри не ответил.
— Я не собираюсь подписывать приказ о твоем увольнении. Я хочу, чтобы ты остался у нас. Знай, я тебе доверяю. Целиком и полностью. И надеюсь, Харри… — поднял он лицо, и прорезь рта приняла форму улыбки, — что ты мне тоже.
— Мне надо подумать, — сказал Харри.
Прорезь исчезла.
— Насчет работы, — объяснил он.
Собеседник заулыбался снова. На этот раз и глазами.
— Конечно. Позволь мне заказать тебе пива. Уже закрыто, но если я скажу…
— Я алкоголик.
Начальник криминальной полиции на секунду замешкался, затем коротко засмеялся:
— Извини. Забыл. У меня к тебе еще один вопрос, Харри. Ты…
Харри ждал — бокал пива с отвратительным звуком нарезал очередной круг по столу.
— …подумал, как представишь это дело?
— Представлю?
— Да. В отчете. И журналистам. Им обязательно захочется поговорить с тобой. Если выплывет дело с Волером и контрабандой, они станут перемывать косточки всей полиции. Поэтому важно, чтобы ты не говорил…
Харри искал в карманах сигареты, а его собеседник подходящие слова.
— Чтобы ты не давал им версии, которая допускает ложное толкование, — наконец сказал он.
Харри понимающе улыбнулся и посмотрел на последнюю сигарету. Начкрим решительно допил остатки пива и отер рот тыльной стороной ладони.
— Он что-нибудь сказал?
Харри поднял бровь:
— Вы про Волера?
— Да. Он что-нибудь сказал перед смертью? Что-нибудь про своих сообщников? Про тех, с кем он работал?
Харри решил поберечь последнюю сигарету.
— Нет. Ничего. Абсолютно ничего, — ответил он.
— Жаль. — Собеседник посмотрел на него без всякого выражения. — А эти записи, которые были сделаны, они нам не могут в этом помочь?
Харри встретился с ним взглядом. Он знал, что этот человек проработал в полиции всю жизнь. У него была выразительная внешность: нос острый, как лезвие топора, узкие губы и большие натруженные руки. Он был тем, что называют костяком организации, твердым и прочным гранитом.
— Кто знает, — ответил Харри. — Но чего зря беспокоиться, раз у нас все равно будет версия, не допускающая… ложных толкований. — Харри наконец отковырял кусочек лакового покрытия.
Словно по сигналу свет в баре начал мигать.
Харри встал. Они смотрели друг на друга.
— Подвезти? — спросил начальник криминальной полиции.
Харри покачал головой:
— Мне недалеко.
Начальник долго и крепко жал ему руку. Уже в дверях Харри обернулся:
— Кстати, вспомнил, что Волер сказал перед смертью.
Седые брови взметнулись вверх.
— Да? — осторожно спросил начальник криминальной полиции.
— Да. Он сказал: «Пожалуйста».
Харри срезал дорогу через кладбище. С деревьев капало. Капли, тихо вздыхая, падали сначала на нижние листья, потом на землю, которая жадно их пила. Он шел по тропинке между могилами и слышал, как бормочут между собой мертвые. Он остановился и прислушался. Перед ним стоял темный, спящий приходской дом в Старом Акере. Мертвые тихо шептались. Харри повернул налево и вышел из калитки в сторону Тельтхусбаккен.
Когда Харри зашел в квартиру, он стащил с себя одежду, встал под душ и включил горячую воду. Стены запотели, мелкие капельки набухали и стекали на пол, а он все стоял, пока кожа не стала пунцовой. Пока он шел в спальню, вода успела испариться, и Харри, не вытираясь, лег в постель, закрыл глаза и стал ждать, когда придет сон. Или воспоминания. Что раньше?
Вместо этого послышалось бормотание. Он слушал.
О чем они там шепчутся? Что замышляют? Они переговариваются кодами.
Харри сел в постели, прислонил голову к стене. Перед усталыми глазами мерцал знак пентаграммы.
Посмотрел на часы. Скоро рассвет.
Он встал и вышел в коридор. Порылся в карманах пиджака, нашел последнюю сигарету. Отломил намокшую половину и закурил. Сел в кресло в гостиной и стал ждать, когда наступит утро. В комнату лился лунный свет.
Он думал про Тома Волера, который сейчас смотрит в глаза вечности, про их беседу на террасе у полицейской столовой и про человека из Старого города, которого он позже разыскал. Найти его было несложно: он работал все в том же семейном магазинчике и называли его старой кличкой, Соло.
