Фридрих Незнанский - Цена жизни – смерть

— Но формулу так и не добывает, — вставил Меркулов.

— Точно. И тогда он устраивает себе мученическую смерть. Его с дыркой в голове как бы хоронят на семейном кладбище, а на самом деле он едет в Италию и фактически на расстоянии организовывает наркобизнес в Москве. На месте же дело возглавил его подросший и воспитанный в нужных традициях сынуля. Романа же Коржевского, уже долгое время считавшегося погибшим, вообще мало кто знал в лицо, ну а после того как он сделал пластическую операцию…

— Саня, — перебил Грязнов, — объясни мне, тупоголовому, зачем им нужна была формула? Они что, лечить наркоманов собирались?

— В ГБ, может, и собирались, только, конечно, не всех подряд и за большие деньги, а Коржевский просто решил ее загнать тому, кто больше даст, а деньги, естественно, пустить в оборот. А потом Божена проболталась, что из «эликсира» можно синтезировать наркотик. Тут, конечно, у Коржевских проснулся профессиональный интерес. Теперь им нужна была уже не только формула «эликсира», но и Долгова с ассистентами, чтобы эту формулу обратить. Они провалили ее защиту, чтобы крылышки подрезать, каким-то образом настроив против нее несравненную мадам Старухину. — При упоминании о Старухиной Славка осклабился, но Турецкий сделал вид, что не замечает его сальной ухмылки. — И они Божену очень умело подталкивали к этому нужному им открытию. Помытарили сколько нужно. Если бы Сахнов не вмешался, предоставили бы ей и клинику для эксперимента. В конце концов они ее и там достали. Опять же история с сахновским братом, этим идеологическим наркоманом. Вкололи мужику какую-то дрянь, чтобы Сахнов решил, что братан окочурился от ее чудо-»эликсира»…

Да, будь Долгова не столь честных правил, давно бы уже в золоте купалась, на «роллс-ройсах» ездила.

— Или лежала бы рядышком с родителями на двухметровой глубине, — скептически заметил Костя.

— Ни фига! — запальчиво возразил Турецкий. — Коржевский-младший сох по Божене на протяжении всего их знакомства — пятнадцать лет! Так что при любых раскладах ей лично ничто не угрожало.

Грязнов поднял руки вверх и закатил глаза:

— Я тебя умоляю! Влюбленный Байрон! Как будто первый день работаешь… А кто ее родителям кишки выпустил? И ее бы почикали на фрагменты, попадись она тогда под руку.

— Не путай, это работа папаши, — возразил Турецкий. — Он тогда всем заправлял. А после его «убийства» они наверняка делят власть на паритетных началах, невозможно же, сидя в Италии на пляже, всерьез управлять делами здесь, в Москве. Он тебе не почетный Президент России, чтоб руководить страной из ЦКБ.

Грязнов слегка захмелел, и на него нашла охота поспорить:

— Это кто тебе рассказал? Дух отца Гамлета или лично герой-любовник? Спорю на две бутылки твоего коньяка, что Коржевский-младшенький собирался по окончании работ свою горячо любимую Божену скормить рыбам.

— Жабам, — подсказал Турецкий.

— Молчи! Акулам… А если у самого ручки дрожали бы — позвал бы родителя.

— Производителя… — Турецкий продолжал оставаться отвратительно трезвым, и спорить ему не хотелось. Поэтому он сменил тему: — Знаешь, кстати, кто бомбиста Вовика познакомил с Жекой? Коржевский. Промыслов мне по секрету от Божены рассказал историю про Вовика и дневник. Он в начале апреля, незадолго до того как лег в клинику Сахнова, заглянул к ней выпить водички и стрельнуть денег. Денег на дозу она ему, разумеется, дала, а пока она варила кофе, он набрался наглости и залез в настенные часы: там, по его смутным подозрениям, должна была храниться заначка. Ну и нашел дневник. Решил: почитает, а потом еще раз заглянет и вернет на место. А когда прочел, струхнул и отдал Вовику.

— А Коржевский, значит, — хмыкнул Грязнов, — нет чтобы просто убрать Промыслова, чтоб не путался между ним и Долговой, задумал направить его на путь гомосексуализма и для верности еще и заразить СПИДом? Ну ты даешь! А на Марс он его забросить не собирался? Слушай, бросай ты свою дурацкую Генпрокуратуру! Иди в великие писатели! И племянника моего своими сказками не смей портить, понял?!

Эпилог

На следующий день они вдвоем сидели дома у Дениса. Грязнов-старший задерживался: его вызвали на ковер — отчитываться за несанкционированные действия Грязнова-младшего в Италии. А Константин Дмитриевич вместе с генеральным прокурором укатил в Совет Федерации. У последнего там было плановое выступление-отчет о проделанной «хирургической» и профилактической работе в борьбе с наркобизнесом. Меркулов же требовался в качестве компетентного консультанта на случай, если сенаторы вдруг зададут какой-нибудь каверзный вопрос.

Жара вроде бы спадала, но внутри Турецкого стояла своя собственная непогода — непроходимый туман в мозгах, развеять его можно было только одним способом. Он раздраженно похлопал себя по карманам: курева не было.

— Денис, дай сигарету.

— Кончились, дядя Саша.

— Ну так сходи купи, что ли, — раздраженно буркнул Турецкий. — Внесем в счет к Промыслову.

Денис вернулся через пять минут с «Парламентом» для Турецкого и с «Мальборо» для себя и сказал:

— Надо как-нибудь попробовать покурить кальян…

Турецкий выразительно покрутил пальцем у виска и сказал только:

— Ты переработал.

— Да нет, вы не поняли, дядя Саша, травку через него не курят. Там специальный такой табак, шиша называется.

— На гашиш похоже.

— Похоже, но не он. Я же сказал, это не наркотик. Кроме того, и не так вредно, там специальный фильтр есть, никотин отсасывает. А ощущения, говорят, очень глубокие. Очень сильные. Очень, я бы сказал, э… конструктивные.

— Чего?

Денис смутился, а Турецкий подумал, что после знакомства с Боженой Долговой Грязнов-младший довльно часто стал применять эпитеты, которые раньше ему были несвойственны. Собственно, прежде Денис прилагательными вообще не пользовался. Его речь обычно состояла из существительных, называющих предметы, с которыми ему приходилось иметь дело, и глаголов, кратко характеризующих их действие. Но в конце концов, ведь это здорово, подумал Турецкий и хлопнул по плечу своего молодого приятеля.

Турецкий распечатал пачку, сунул сигарету в зубы и наклонился, чтобы поднять выпавший из пачки флайерс. Повертел в руках и уставился на него с недоумением. На вкладыше было написано дословно следующее (Турецкий прочитал вслух, безо всякого выражения):

Тихо дремлет река.Темный бор не шумит.Соловей не поет,И дергач не кричит.

— Дядя Саша, вы что? — забеспокоился Денис. — Переработали? Какой соловей, какой дергач?!

— Это еще не все.

Ночь. Вокруг тишина.Ручеек лишь журчит.Своим блеском лунаВсе вокруг серебрит.

Сергей Есенин — певец экологии

А что на обороте? «За экологическую поэзию! Покурил — выброси в урну». И совсем уже крохотными буковками: «Совместная акция Гринпис и Института русского языка РАН».

— Вот черт, у меня тоже, — сказал Денис, доставая из «Мальборо» аналогичный вкладыш:

Серебрится река.Серебрится ручей.Серебрится траваОрошенных степей.Ночь. Вокруг тишина.В природе все спит.Своим блеском лунаВсе вокруг серебрит.

Сергей Есенин — певец экологии

Ай да Кривой, подумал Турецкий, ай да сукин сын! Ушлый «ботаник» оказался, дай ему бог здоровья.

Денис с сомнением разглядывал сигареты, потом сказал, сунув одну себе в зубы, но так и не закурив:

— Или, может, вообще бросить это дело, а, дядя Саша? Закодироваться, что ли? Или леденец сосать каждый раз, как курить захочется? Ведь губим же себя.

— Леденец, говоришь, — задумчиво переспросил Турецкий. — Каждый раз, как сигарету захочется? А вдруг мы подсядем на это дело?!

Примечания

1

См. роман Ф. Незнанского «…И дай умереть другим» (М., 1999).