Энн Перри - Невидимка с Фэрриерс-лейн
– Но разве для закона не высший долг, не высшая мера справедливости именно отношение к отдельной личности, мистер Освин?
– О, думаю, это слишком поспешное суждение, слишком общее и упрощающее суть вопроса, извините мне такое замечание. Ставкой тут являются глубочайшие ценности… – Внезапно он прервался и слегка покраснел. – Но все эти рассуждения не помогут вам в поисках убийцы мистера Стаффорда или того, кто убил этого беднягу Патерсона. Так чем я могу быть вам полезен?
– Не уверен, что это в ваших силах. Последнее, что Патерсон успел сделать перед смертью, – это послать письмо судье Ливси. В письме говорилось, что он узнал нечто очень важное и страшное и он хотел бы сообщить ему об этом как можно скорее. К несчастью… – Томас осекся, потому что Освин опять страшно побледнел, вид у него стал прямо-таки больной.
– Он… – промямлил судья, – он написал Ливси?.. Но что же он мог такое узнать? Он не говорил вам? Вы не знаете?
Питт хотел было ответить отрицательно, однако передумал.
– Письмо было адресовано судье Ливси. Это он нашел тело Патерсона, когда пришел к нему домой на следующий день.
– Но что было в письме? – допытывался Освин, наклонившись к Питту через стол. – Ливси должен был…
– Вот поэтому я и пришел к вам, сэр, – честно ответил инспектор, понимая, что Освин сразу же почувствовал бы фальшь. – Дело на Фэрриерс-лейн, вот о чем там было…
– Не знаю! Я тогда считал, что Годмен виновен. Я и сейчас так считаю. – На губе Освина выступил пот. – И ничего другого сказать не могу. Мне ничего не известно, и безответственно спекулировать на эту тему. – Голос у него стал выше, в нем зазвучало сильное беспокойство. – Человек, занимающий мое положение, не может высказывать всякие нелепые предположения относительно несоблюдения закона. У меня есть обязанности и, думаю, – он сделал глубокий вдох, – долг, чувство долга по отношению к закону, которому я служил и служу. Разумеется, если у вас есть доказательства, тогда дело другое… – Он пристально и тревожно, широко раскрыв глаза, посмотрел на Питта, требуя недвусмысленного ответа.
– Нет. Доказательств еще нет.
– Ах, – Освин с облегчением вздохнул. – Тогда, если я смогу быть вам чем-нибудь полезен, дайте мне знать.
Это было вежливое предложение оставить его в покое, и Питт его принял; все равно сейчас он ничего больше не мог узнать от Освина. Фактов не было, одни догадки.
– Благодарю вас, сэр. – Питт встал. – Да, разумеется, я приду. Как только точно выясню, что подразумевалось в том письме.
– Да-да, конечно.
Только на следующее утро Питт договорился о встрече с Эбенезером Мургейтом, поверенным Аарона Годмена. Мургейт предпочел встретиться с Питтом не в своей конторе, которую он делил с другими юристами, но в закусочной в полутора милях от нее. Закусочная была маленькая, забитая мелкими служащими, коммерсантами и праздношатающимися. Опилки на полу промокли от эля, в воздухе стоял запах вареных овощей, прокисшего пива и большого количества тел.
В своем ловко сидящем сюртуке, в белой чистой рубашке с накрахмаленным стоячим воротничком, гладко выбритый, Мургейт смотрелся здесь чужаком. В руке он держал кружку эля, но не притрагивался к ней.
– Вы опаздываете, инспектор, – сказал он, как только Питт, пробившись сквозь толпу, присоединился к нему, сев за маленький угловой столик, – хотя, по правде говоря, я не вижу причины, для чего нам вообще встречаться. Дело, о котором вы упомянули, давно закончено. Мы подавали апелляцию – и потерпели поражение. Возвращаться – значит только умножать печаль и горе, а это совершенно ни к чему.
– Но, к сожалению, мистер Мургейт, это дело теперь не может считаться законченным. В связи с ним погибло еще два человека.
– Не понимаю, о чем вы, – осторожно возразил Мургейт, сжимая ручку кружки. – Это не может иметь отношения к тому делу. Просто чепуха какая-то, извините.
– Погибли судья Стаффорд, а совсем недавно – полицейский Патерсон.
– Патерсон? – вытаращил глаза Мургейт. – Я не знал об этом. Вот бедняга… Это совпадение. Трагическая случайность. Такое бывает.
– Перед тем как его убили, он написал письмо судье Ливси и сообщил, что ему требуется немедленно сообщить нечто ужасное и совершенно безотлагательное.
Мургейт с трудом сглотнул.
– Вы не сказали сначала, что его убили.
За соседним столиком к ним обернулся человек с лицом, исполненным любопытства. Сидевший рядом тоже запнулся на полуслове и воззрился на них.
Мургейт облизнул губы.
– Что вы хотите сказать, Питт? Что кто-то связанный с делом на Фэрриерс-лейн убивает теперь других людей? Но почему? Мстя за Годмена? Это уж чересчур притянуто за уши.
Он слегка повысил голос и быстро заговорил, не обращая внимания на любопытных:
– Из того, что вы сказали, можно заключить, будто он узнал, кто убил Стаффорда! Или думал, что узнал. Но ведь это же очевидно! Убийцей может быть только эта женщина, Маколи. Потеря брата, скандал, вызванный всем этим делом, ужасный конец – от всего этого можно повредиться в уме. – Он пристально поглядел на Питта. – Женщина может сойти с ума и от меньших причин. Однако женщины обычно отравляют. Хотелось бы надеяться, что вы узнаете, кто убийца. – Вид у него был рассерженный и даже обвиняющий.
– Возможно, – согласился Питт, – хотя ввиду того, что Стаффорд готовился к пересмотру дела, не понимаю, что могло заставить ее пойти на отравление. Он был единственным человеком, чьей смерти она никак не могла желать.
– Ерунда! – отмел возражение Мургейт взмахом свободной руки. – Абсолютная чепуха, дорогой мой. Дело незачем пересматривать. Нет повода и веских оснований. Я очень хорошо знаком с этой историей, как вы догадываетесь. Если я когда-нибудь встречал совершенно безнадежное дело, так это именно тогда. Мы, конечно, сделали все, что было в наших силах. Исполнили долг до конца, но шансов на успешное решение не было никаких! – Он резко мотнул головой. – Тот несчастный был виноват, как сам дьявол.
Мургейт вдруг вспомнил про эль и отпил немного, оглядевшись вокруг: к нему прислушивалось уже немало присутствующих.
– Мисс Маколи не могла с этим смириться. Это очень часто бывает с родственниками, что, полагаю, естественно. Стаффорд, наверное, так ей и сказал, и, возможно, испытав сильное разочарование и отчаяние, она убила судью. Маколи могла рассматривать это как некое предательство с его стороны. Очень упорная женщина, знаете ли, и весьма эмоциональная. Наверное, все актрисы – неуравновешенные особы. Не очень-то подходящее занятие для дам, но ведь ни одна порядочная женщина и не станет играть на сцене, так что, очевидно, с этим надо примириться.
– Но не она же убила Патерсона, – сказал Питт, чувствуя некий неприятный осадок, удививший его самого.
– А вы в этом уверены? – Мургейт не старался скрыть свой скептицизм.
– Совершенно уверен, – резко ответил Томас. – Его повесили на крючке для люстры в комнате, которую он снимал. Ни одной женщине на свете не удалось бы с этим справиться. Также надо быть очень сильным мужчиной, чтобы поднять тело Кингсли Блейна и держать его на весу, прибивая руки к двери конюшни.
Мургейт сморгнул и поставил кружку, словно пиво вдруг скисло и пить его стало невозможно. Теперь все завсегдатаи на расстоянии двадцати шагов включительно молча смотрели и слушали их спор.
– Дайте обдумать ваши слова, инспектор. Что вы хотите всем этим сказать? – Мургейт рассердился и покраснел. – На что вы намекаете?
– Это факты намекают, мистер Мургейт, а не я, – спокойно отвечал Питт.
– Но мне они намекают только на личные мотивы ссоры с кем-нибудь. – И Мургейт опять сглотнул комок в горле. – Может, дело в любовной интрижке? Может, в деле замешан какой-нибудь ревнивый муж?
– Который его и повесил? – удивился Питт. – Вам часто приходится сталкиваться с такими случаями, мистер Мургейт?
– У меня таких случаев нет вообще, – холодно возразил тот, – я частный поверенный, а не адвокат. И, пожалуйста, говорите потише. Вы делаете из нас настоящее зрелище! В моей практике убийства встречаются редко. И у меня очень слабое представление о том, как поступают ревнивые мужья и любовники, когда им изменяют.
– Они совершают кровавые насильственные действия, – ответил Питт, криво усмехаясь и видя, как вокруг собирается толпа, привлеченная громким голосом Мургейта. – Они убивают из огнестрельного оружия, если у них оно есть. Вонзают нож в жертву, если он подвернется под руку, пускают в ход кулаки или душат. Но прийти в чужой дом с длинной веревкой, снять люстру с крючка – очевидно, заранее, до прихода жертвы, – предварительно привести человека в бессознательное состояние или связать, а затем вздернуть за шею и таким образом умертвить…
